(Карола Ханссон. Андрей)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2001
Карола Ханссон. АНДРЕЙ. Роман. Перевод со шведского А. Афиногеновой. Предисловие В. Толстого. Издательский дом “Ясная Поляна”, Тула, 2000.
Знаете ли вы, какие именно болезни наши прабабушки лечили эсмеровской водой? А как выглядит растение купырь, знаете? Я тоже нет… А вот шведская писательница Карола Ханссон о каждой подобной мелочи, и об укладе русской усадебной жизни, и о целом огромном мире, который мы привыкли несколько отвлеченно называть “Россией Толстого”, знает столько всего, что хватило и на научные труды, и на сценарий фильма о Софье Андреевне, и на роман об Андрее Львовиче, девятом ребенке в семье Толстых.
Читателю, берущему в руки строгий, интеллигентный темно-синий томик, иллюстрированный прелестными (иначе не скажешь!) рисунками Татьяны Толстой, необходимо с самого начала расставить правильные акценты: “Андрей”. Роман. Шведский роман о России, написанный безусловно талантливым прозаиком, к тому же около двадцати лет изучавшим русскую литературу. И, следовательно, не позволившим произрасти на своих страницах стройным деревцам развесистой клюквы.
Но поскольку читатель не должен забывать, что перед ним именно роман, плод творческой фантазии автора, то и поступать он должен соответственно: охать, ахать и переживать над выдуманными, сочиненными страстями героев, коль скоро чувствует склонность к эмоциональному восприятию действительности. Либо же постараться воспользоваться предоставившейся ему уникальной возможностью буквально поверить гармонию алгеброй — на примере полноценного художественного текста увидеть, как в западном сознании отражается так называемая “русскость”, разобраться в проблемах западного восприятия русской литературы и запечатленной ею русской души.
Карола Ханссон в романе “Андрей” ставит и решает проблемы морально-психологические, социально-политические, эстетические — да какие угодно! Все, что положено ставить и решать честному и прозорливому художнику. Вот только проблемы биографии и творчества Льва Николаевича Толстого “изучать по роману” не стоит. Недаром Ханссон не раз предупреждает-проговаривается: “…Андрей был одним из немногих в семье Толстых, кто никогда не вел дневник. Это обстоятельство дало мне гораздо больше поэтической свободы…”
Пользуясь этой свободой, писательница создает своего собственного Льва Николаевича, чей образ зыбок и не определен в очертаниях, фигура его то вырастает до великаньей, то съеживается до карличьей. Складывается впечатление, что этот образ навеян волшебными сказками, чтению которых, по собственному признанию, Ханссон с наслаждением предавалась в детстве. Непостижимый, превосходящий человеческие возможности писательский дар Толстого заставляет ее наделить своего героя чертами почти сверхъестественными. Его предвидения сродни пророчествам — будущее и прошлое равно открыты его внутреннему зрению. И, подобно жутковатым героям фантастических сказаний, Толстой Каролы Ханссон чуть ли не питает свое угасающее существование чужими живыми жизнями (эпизод неожиданного выздоровления Толстого, совпавшего со смертью новорожденного сына Ольги и Андрея).
Вера в мистическую силу Слова, творящую и разрушающую миры, необычайно сильна у шведской писательницы. Она понимает, что названное, получившее имя обретает и право на бытие, на воплощение. А потому Ханссон (и вслед за ней главный герой романа, Андрей Львович) не позволяет себе утверждать, но лишь предполагает, тем самым определив общую вопросительную интонацию всей книги. Эта интонация в свою очередь влияет на стиль и даже на синтаксис текста — нарочито усложненного, где сны перетекают в явь, а явь подменяется снами. Здесь сказалась истинная деликатность уже не писателя, а исследователя, остро чувствующего грань, за которой творческий домысел переходит в безответственный вымысел.
Власть над словом получает далеко не каждый. Андрей на протяжении всего романа не один раз возвращается к воспоминаниям о том, как названное, поименованное становится тягостно или счастливо реальным: появление безумца, который не погнался бы за детьми и их английской гувернанткой, “если бы Миша не назвал безумца по имени”; рождение первой любви к девушке, знакомой и раньше, лишь “в ту минуту, когда она обрела имя”. Он, Андрей, не властен вдохнуть жизнь в слово; более того, он придавлен отцовским предсказанием его собственной судьбы, ибо, по мысли Каролы Ханссон, с самой ранней юности смотрит на себя как на прообраз Феди в пьесе его отца “Живой труп”. Однако, следуя логике писательницы, не умеющий назвать не сможет понять, а значит, и преодолеть роковое предназначение. Зато он волен вспоминать, и задаваться вопросами, и видеть сны, быть может…
Сны о России.
Шведский роман-сон о загадочной русской душе, о той стране, которая, по словам Николая Бердяева, “без Толстого немыслима”.