стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2001
* * * И горы облаков, и кактусов отары, Двугорбый божий бомж над папертью песка... Здесь так чисты цвета... И мы еще не стары. И птица на лету касается виска. О, родина всего! О, пафос Палестины! О, живопись пустынь - причудливей Дали! Льдовеющая соль. Блаженные крестины в Отеческих руках... Купель. И корабли исчезли. Стерт прогресс. Ни дыма. Ни детали никчемных наших дней. Вернулся в окоем первоначальный смысл. И след Его сандалий впечатан в твердь воды и солнцем напоен... * * * То ли ломится бешеный яркий ландшафт, то и дело меняясь, в стекло ветровое? То ли фрески Шагала до звона в ушах разрослись и смыкаются над головою? Всё возможно под куполом этих небес, где в прищуре солдата - печаль Авраама, где пилястрами стройными лепится лес и однажды в столетье скворчит телеграмма. Как лиловы оливки, и как апельсин нестерпимо оранжев - на зависть Манджурий... Над слепящим песком - паруса парусин и араб в неизменном своем абажуре... Все мы родом из этих горчичных земель, что являют прообраз и ада, и рая, где, как в детстве бронхитном, палитровый хмель и восторг сотворенья... И вот он, Израиль! Я намокшую прядь поправляю крылом и не ведаю, сколько веков отмахала... И венчает картину, мелькнув за стеклом, смуглый ангел пустыни, патрульный ЦАХАЛа... * * * ...Земную жизнь пройдя до половины, верней, почти до самого конца, я знаю: в птичьих шапочках раввины не заслонили Божьего лица. Тому, кто нам наказывал: не целься, не обмани, будь страждущему - брат, милей и ближе ряженых процессий поэт, стихи слагающий в шабат... Космополит, что пьет арабский кофе, смакуя горечь, сжав до синевы осколок моря... Этот на Голгофе не отшатнет от плахи головы... Да, не любил катания на танках, чурался пейсов, но наверняка арабских цифр в швейцарских мутных банках не прикрывала алчная рука... И если все мы, Господи, повинны,- покинь тобой придуманный народ... Земную жизнь пройдя до половины, я слышу скрежет Дантовых ворот... * * * Дождик. Муторно. Жди гостинца от безумного палестинца... Неужели же всё заране: брань соседей и поле брани?.. Бог - он каждому понемногу: флягу влаги и хлеб в дорогу. Иудею и христьянину. (Износилось белье в рванину.) И араба арба палима белым солнцем Ерусалима. Что же ты натворил нам, Боже? Что ни век - то одно и то же: взрывы крови, руины мести... Люди жить не умеют вместе. ... Я вернусь в свои палестины, ребятне раздам апельсины. А родня мне - борща половник: мол, хлебай, отощал, паломник... Шагом-шепотом выйду в город, приподняв - от прохожих - ворот. Тихо-тихо. После террора отдыхает крейсер "Аврора". А в парадных того построя пьет народ, разойдясь по трое, пьет и плачет: "Помилуй, Боже... (И жидовскую морду - тоже...)" Потому-то и ждать Мессию не куда-нибудь, а в Россию, где бродяга в лохмотьях ищет Книгу Бога на пепелище. Скрипка ль плачет? Скрипит телега? Острый свет над пустыней снега... * * * Храни друзей моих, Господь, и в Петербурге, и в Нью-Йорке, и во дворце, и во каморке крепи их дух, щади их плоть. Нам не дано предугадать, где нам даровано свиданье, на Рейне или Иордане окатит светом благодать. Я скрытной верою живу, что вдруг расступится кромешность, как тайна жизни, как промежность, и - в жгучий обморок, в Неву! Не оттолкнет счастливых слез, сомкнет утешные объятья... И встретят в белом сестры, братья... И впереди - Иисус Христос. Да, мы и грешны, и слабы, а всё ж друзей не предавали. Достойны райских кущ едва ли, но - взблеска ангельской трубы. Хотя б за то, что бедовали и были всюду, где бывали, лишь бедуинами судьбы... ∙