о сб. “Фаталист” и кн. А. Труайя “Странная судьба Лермонтова”
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2001
ФАТАЛИСТ. Зарубежная Россия и Лермонтов. Составление, вступительная статья и комментарии М. Д. Филина. М., “Русский мир”, 1999.
А. Труайя. СТРАННАЯ СУДЬБА ЛЕРМОНТОВА. Перевод с французского Ю. Соколова. СПб., “Академический проект”, 2000.
Современное лермонтоведение (а впрочем, и наука об истории литературы в целом) движется в двух направлениях: с одной стороны, идет напряженная работа по переработке (переизданию или просто изданию) целого пласта статей и книг о поэте, по тем или иным причинам недоступных широкому российскому читателю в советское время, с другой — появляются публикации ныне действующих исследователей с их модернизированным взглядом на “приевшуюся” в школе классику.
Две рецензируемые книги принадлежат к первой группе: их главная задача — заполнить определенную нишу среди уже известных нам точек зрения на поэта, сформулированных до 90-х годов ХХ века.
90-е годы стали временем сбора и переосмысления большого количества материалов, представляющих альтернативный подход к пониманию наследия Лермонтова. Достаточно сказать, что именно в этот краткий период российский читатель смог ознакомиться с надолго забытыми лермонтоведческими работами В. Ключевского, В. Соловьева, С. Андреевского, Д. Мережковского, Ю. Айхенвальда, П. Бицилли, В. Розанова и др. Странно, что при этом переиздание Лермонтовской энциклопедии (М., 1999) осталось почему-то не переработанным и не дополненным относительно первого издания 1981 года. “Лермонтовка” продолжает оставаться на сегодняшний день не только лучшей российской персональной энциклопедией, но и самой удачной попыткой дать полное и объективное представление о творчестве и биографии поэта.
Но вернемся к рецензируемым книгам. Они наглядно демонстрируют две исследовательские тенденции в изучении творческого пути того или иного писателя: “Странная судьба Лермонтова” А. Труайя — пример беллетризованной биографии, сборник “Фаталист” объединяет в себе ряд по преимуществу интерпретационных статей.
Почему же эти книги поставлены рядом? Причина проста: написанные вне пределов Советской России, они создают картину, альтернативную советскому лермонтоведению. Перед нами работы, которые способствовали достижению общей цели зарубежного лермонтоведения в определенную эпоху — создать адекватный образ поэта вне идеологических спекуляций. При этом их авторы решали и свои собственные, более конкретные задачи: А. Труайя ставил целью рассказать о Лермонтове французам, а составитель “Фаталиста” отдал дань пресловутому “поиску идентичности” эмигрантской культуры, который более всего стремится “нащупать” точки опоры в русской классической литературе.
Книга Анри Труайя не вносит ничего нового в академическое лермонтоведение. Опубликованная впервые в 1952 году в Париже (L’etrange destin de Lermontoff. Biographie. P., 1952), она представляет собой сокращенный вариант серии русских дореволюционных и послереволюционных романов-биографий о Лермонтове. Безусловной опорой для них (и для сочинения А. Труайя в частности) служил труд первого профессионального биографа поэта — П. Висковатова, увидевший свет в 1891 году. Впоследствии подобные работы, в разной степени удачно чередующие факты биографии и анализ творчества поэта, публиковали такие авторы, как
Б. Майков, А. Скабичевский, В. Мануйлов, К. Ломунов и др. Из работ последних лет наиболее интересными кажутся очерк Б. Эйхенбаума (“Статьи о Лермонтове”, 1961) и недавние эссе Аллы Марченко (например, в книге: М. Ю. Лермонтов. “Для мира и небес чужой…”, 1998).
“Странная судьба Лермонтова” отлично издана. Объем книги невелик — 267 страниц. Карманный формат, мягкая обложка, но белая бумага и прочный переплет. Удобно и вместе с тем элегантно. Не жалко взять в дорогу, но не стыдно и подарить.
На обложке — красочная репродукция с популярного портрета работы П. Заболотского “М. Ю. Лермонтов в ментике лейб-гвардии гусарского полка” (1837). Уже здесь, в оформлении, символично показана свойственная поэту противоречивость: справа над плечом — туманная гора (очевидно, Машук), слева — петербургский городской пейзаж. Образ романтического двоемирия становится фоном для грустных карих глаз писателя, а также для выразительного слова “странная”, так много обещающего современной, падкой на пикантности публике.
Страничка “От издательства” в начале книги и аннотация в конце соответствуют друг другу. В обоих текстах мелькает волшебное имя: “В духе А. Моруа”. Это еще одна приманка для широкого читателя. В информации об издании есть и цитата из Лермонтовской энциклопедии: книга, которую вы держите в руках, стала “итогом изучения судьбы и творчества Лермонтова во Франции”. Более того, она “помогает избавиться от стереотипов”.
Что может быть сладостнее, чем избавиться от стереотипов, да еще читая книгу — итог изучения судьбы и творчества Лермонтова во Франции, написанную в духе А. Моруа?!
Я не иронизирую по поводу этих шаблонных, рассчитанных на массовую аудиторию фраз, но восхищаюсь умением современного издателя сочетать оправдание необходимости выпуска книги с умением ее отрекламировать.
О профессионализме издания говорит и следующее замечание на той же страничке “От издательства”: “Книга Труайя не свободна от неточностей, далеко не всегда можно согласиться с прямым отождествлением Лермонтова с его героями, с приписыванием автору чувств и мыслей персонажей его произведений, с убежденностью Труайя в детальнейшем биографизме творчества Лермонтова”. Тем самым издатели благоразумно отражают основную атаку литературоведчески грамотных читателей. Действительно, главным недостатком книги А. Труайя становится принцип, сформулированный им в “Предисловии”: “Лермонтов так пронизал своими переживаниями, мыслями и чувствами эти произведения, что они представляют собой исповедь, едва прикрытую требованиями искусства”. Явно незнакомый с понятиями “лирический герой”, “автор биографический” и “автор художественный”, не говоря уже о “повествовательных инстанциях” нарратологии и рецептивной эстетики 70-х годов, писатель за каждым персонажем видит самого поэта, постоянно и некорректно отмечая это свое наблюдение в скобках: “Жоржу (читайте — Лермонтову) пришлось сидеть рядом с Верочкой (читайте — Варенькой)…” Такое вольное обращение с текстом несколько раздражает: ведь как много слов сказано не только литературоведами, но и самими писателями о таинстве творчества, не объясняемого лишь фактами писательской биографии!
В остальном же роман соответствует “духу А. Моруа”: интригующее начало (непрерывная семейная трагедия, обнаруженная уже в гнезде Арсеньевых), клубок ярких событий (любовь, гусарство, дуэли, ссылка) и роковая развязка. И все это достаточно убедительно подкреплено документами и письмами, а одновременно экспрессивный и лиричный тон повествования настолько близок всем желающим вновь и вновь слушать историю о “странной судьбе” любимого поэта, что как-то забывается: книга написана для французского читателя истинным французом, настоящее имя которого (согласно Лермонтовской энциклопедии) — Лев Тарасов.
Сборник “Фаталист”, по словам составителя, “является первой в нашей стране попыткой собрать и издать под единой обложкой избранные сочинения о Лермонтове, написанные русскими “в краю чужом”, “в стране далекой”. Книга предназначена не для широкой, но для интеллектуальной публики. Об этом говорят и строгость оформления (темно-синий твердый переплет с золотыми тиснеными буквами), и наличие научно-справочного аппарата (комментарии, информация об авторах), и вступительная статья составителя, и характер подобранного для печати материала. И все же, несмотря на значимость публикации настоящих текстов для современного лермонтоведения, издание их “под единой обложкой” не кажется гармоничным. Составитель пошел по пути наименьшего сопротивления, разместив материалы в хронологическом порядке. Отсюда недостаточная структурированность сборника, отсутствие в нем редакторской концепции. Кроме того, не совсем оправдан сам подбор текстов. В комментариях отмечено: “Отсутствуют труды, уже достаточно хорошо известные в нашей стране… Нет и работ сугубо специальных, рассчитанных на узкий круг литературоведов: по мнению составителя, эти работы (имеющие безусловную научную значимость) не являются характерными для русского зарубежного лермонтоведения в целом и “размывают” строй данного издания”.
Но не “размывают” ли “строй данного издания” замечательные, но существующие совершенно в ином измерении поэтические миниатюры И. Северянина,
Г. Иванова, В. Смоленского, Н. Туверова и В. Сумбатова, помещенные рядом с эссеистическими статьями Г. Адамовича, К. Мочульского, Н. Белавиной, Ю. Фельзена и других публицистов, стремящихся найти философско-мировоззренческий ключ к пониманию наследия Лермонтова? А в “хронологическом порядке” это все выглядит и вовсе нелогично; стихотворение — двенадцать очерков — три стихотворе-ния — два очерка — стихотворение — четыре очерка. Может, в таком размещении и есть внутренний ритм, но, по-моему, именно поэтому сборник изначально нечитабелен. В нем нет логики развития, метасюжета, иначе — редакторского систематизирующего принципа, необходимого для издания любых литературоведческих материалов. Отсюда и будущая проблема с адресатом. Неподготовленный читатель устанет после первой же статьи (а надо сказать, что статьи не такие уж “неспециальные”), подготовленный утомится от того, что найти нужную информацию возможно, только прочитав весь сборник.
Невольно вспоминаются два прекрасных сборника начала и конца ХХ века. В первом, носившем название “Венок М. Ю. Лермонтову” (1914) и не предназначенном, конечно же, для массового чтения, были дифференцированы статьи интерпретационного (например, работы П. Сакулина и С. Шувалова) и собственно литературоведческого (например, работа В. Фишера) характера. Второй срник, “Торжественный венок”, увидевший свет в 1999 году, тоже точно определился со сверхзадачей издания и его адресатом. Здесь были помещены стихотворения и небольшие отрывки из статей, помогающие создать образ поэта в условиях школьного урока или литературного вечера. Лишь в конце книги составитель позволил себе вставить неизвестные до этого очерки П. Перцова и А. Блока, а на месте вступления — очерк С. Андреевского.
В отсутствии критериев для отбора кроется еще одна проблема сборника “Фаталист”: большинство очерков написано в одном и том же жанре — жанре вступительной статьи или не сильно отличающейся статьи к юбилею. Общеизвестные факты и суждения о них, заданный жанром однообразный стиль создают порой ощущение монотонности, повторяемости.
И тем не менее сборник имеет ряд существенных достоинств. Знаками корректного отношения к читателю являются тщательным образом составленные комментарии, краткая информация об авторах и большое количество иллюстраций, освещающих определенный пласт эмигрантской культуры. Профессионально написана вступительная статья. Автор всего сопроводительного аппарата М. Филин совершенно справедливо отмечает следующие особенности русского зарубежного лермонтоведения: опору на дореволюционные статьи В. Соловьева и Д. Мережковского, постоянное соотнесение гения Лермонтова с гением Пушкина, малочисленность опубликованных текстов в трудные юбилейные годы (1939, 1941).
Наконец, сборник “Фаталист” хорош самими текстами. Удивителен по стилю фрагмент из “Писем о Лермонтове”
Ю. Фельзена. Их герой пишет письма некогда покинувшей его женщине, сопровождая рассказ о своих чувствах размышлениями о поэте. Это откровенный анализ собственного “Я” в сопоставлении с таким близким, “личным” Лермонтовым, привлекающим героя “избытком безбоязненности перед событиями и людьми, пониманием человеческого равнодушия ко всякой чужой неудаче, неизбежного одиночества в случае поражения, и все же готовностью к смертельной борьбе, к ответу за каждую нерасчетливость или неосторожность, к любой, самой жестокой, самой несправедливой расплате”.
Интересно сопоставление творчества Лермонтова с творчеством С. Киркегора в статье В. Перемиловского; глубоко рассуждение Вячеслава Иванова о связи художественного мира поэта с образом Вечной Женственности и романтизмом Новалиса. Особенного внимания заслуживает очерк протоиерея Василия Зеньковского, сделавшего важный шаг в осмыслении проблемы “Лермонтов и религия”. Василий Зеньковский авторитетно высказывается в пользу “религиозности”, но не “церковности” художественного мира Лермонтова. Его слова тем более значимы, что принадлежат лицу духовному, тонко почувствовавшему связь поэта с русским персонализмом.
Кое с чем в этих очерках середины ХХ века уже нельзя согласиться. Так, Вячеслав Иванов делает следующий вывод: “Всю жизнь душа Лермонтова, раздвоенная и истерзанная, страстно искала, но никогда не достигала — гармонии, единства, цельности”. Это положение противоречит концепции эволюции художественного мира поэта, предложенной Ю. Лотманом. По его мнению (подобная точка зрения прочитывается и в известном очерке
Ю. Айхенвальда), в поздней лирике Лермонтова происходят значительные изменения: “Глубокая разорванность сменяется тяготением к целостности. Полюса не столько противопоставляются, сколько сопоставляются, между ними появляются средостения. Основная тенденция — синтез противоположностей”. Это замечание Ю. Лотмана может стать отправной точкой для отдельного исследования образной системы поэта.
Как бы то ни было, основное достоинство сборника “Фаталист” — единогласное выражение любви к поэту, который, по словам одного из авторов, стал для них всех “частицей жизни”.
Лермонтов — “частица жизни” и для современных лермонтоведов. Работа по изучению его судьбы и творчества продолжается. И хочется верить, что к какому-нибудь из грядущих юбилеев поэта Лермонтовская энциклопедия наконец-то будет переиздана дополненной и переработанной, обобщая сделанное в конце ХХ и намечая лермонтоведение ХХI века.
Роман КРАСИЛЬНИКОВ