Рассказ
Нина ГОРЛАНОВА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2001
ПРОЗА И ПОЭЗИЯ
Нина ГОРЛАНОВА
Принцесса и нищий
РАССКАЗ
В новогоднюю ночь Светлана Ивановна проснулась от страстного объяснения в любви. Мелькнуло и больно укололо подозрение: не муж ли? По шепоту трудно сразу узнать, но вот одна громкая фраза, и она с облегчением вздохнула — всего лишь Жаканов. Кому это он, интересно? Неужели Оленьке? Ну она достаточно практична, чего за нее волноваться. Только сегодня вечером познакомили их: «Жаканов, я тебе представлю…» «Олюся»,— поспешно та назвалась сама — в стиле ретро. «Ужасно,— улыбнулся Жаканов,— звучит, как удар подушкой». «А Жаканов — звучит как… шум наждака»,— не растерялась Ольга. Да она и сейчас вон все его подкалывает. И вдруг… Что такое, куда его понесло?!
— Ты боишься смерти?
Ночь, лютый мороз, да еще гадали по Библии, только кладбищенского духа не хватало. Даже Светлане Ивановне боязно стало: у-у-ух! И тут же донеслось Оленькино трепетное, восемнадцатилетнее:
— Да, боюсь. Да! У меня дедушка осенью умер. Был мне… вместо отца.
Молчание.
Возможно, Ольга вспоминала деда, Светлана Ивановна много слышала о могуществе директора треста ресторанов и кафе, о том, сколько всего он завещал Ольге: и машину, и дачу, и деньги…
Диван хрустнул, когда Светлана Ивановна села и потянулась к выключателю. Сначала деликатно щелкнула несколько раз туда-сюда, словно спросонья, и лишь после этого повернулась к своим гостям. Напрасная предосторожность — они слишком ценили себя, поэтому не спешили изменить положение, не отпрянули друг от друга. Локоны Оленьки безвольно лежали на подушке, а Жаканов выглядел сгустком энергии, сжатой пружиной, готовой вот-вот распрямиться. Он и всегда был плотным, но сейчас в глазах полупроснувшейся, полугрезившей Светланы Ивановны предстал прямо куском свинца, к которому приклеили усы. «Пуля с усами»,— скорее ласково, чем насмешливо, подумала Светлана Ивановна и спросила:
— Бред какой-то! Жаканов! Ты только что развелся и опять рвешься к цепям?
— Светка! Как ты кстати! А то мне не верят насчет развода.
— Имей в виду: ее мать — моя начальница. Раз. Там ищут принца — два.
— Светка, ну ты даешь! Чем я тут помеха?! У меня же ничего нет. Ты знаешь, как иголку ищут? Палец нужно помуслякать и водить им.— Он тут же поплевал на свой палец и начал пародийно искать «иголку» в районе своих бедер, подражая неким магическим пассам.
То ли дар комика внезапно проснулся в нем, то ли Светлана Ивановна была слаба спросонья, но она буквально раскисла от смеха, махнула рукой, выключила свет и сомнамбулически побрела в гостиную — в поисках мужа. Оленька тоненько пискнула:
— Светлана Ивановна, я в джинсах, вы не беспокойтесь.
Принцесса в джинсах. Вечно они заджинсованы, накрашены, ухожены — она и ее подруги. Даже в баню ходят и с медом там парятся, чтобы благоухать. Да, кстати, надо где-то достать хорошего меду, у старшего опять гланды… Но сейчас спать, спать: завтра ехать за детьми, много уборки, благо готовить не нужно — пельмени остались.
Утром Жаканов бесцеремонно растолкал хозяев дома:
— Мы уходим, Светка, имей в виду — девственность Оли в полном порядке.
— Да ну! — возмутился муж Светланы Ивановны, раздраженный тем, что его подняли так рано.— У тебя была целая ночь в распоряжении!
— Так и знал, что ты скажешь гадость! Так и знал…— начал распаляться Жаканов, заталкивая Оленьку в ее сверх-сверхпортугальское пальто, но вдруг благоразумно решил помолчать, рванул дверь и вылетел на улицу, увлекая за собой бессловесную девственницу. Однако через десять секунд влетел назад — забыл перчатки. Спокойным уже голосом спросил:
— Она чудесная, верно?
Светлана Ивановна промолчала — не потому, что была не согласна, а потому, что не хотела вмешиваться. Сам не маленький.
Когда он вышел, муж Светланы Ивановны басом пропел:
— «О, Ольга, отдайся, озолочу!» — обещал отец Онуфрий… Новый год он начал с новой любви, значит…
— Знаешь, чем он ее расположил? В жизни не угадаешь,— скорее восхитилась, чем возмутилась Светлана Ивановна.— Разговором о смерти.
— А я-то думал: чего он весь вечер такие страхи про психиатричку рассказывал? Вот оно что…
Они принялись за уборку, обсуждая прошедший вечер и Жаканова. Мол, для Ольги он слишком стар, все-таки тридцать. Кроме того, он же свободный художник. То есть числится на договоре в газете, но фактически не работает, перебивается редкими гонорарами. Сидит дома и пишет сценарии, которые пока никто не берет. Красив? Еще да. Талантлив? Еще как. Пробьется? Если не устанет так жить, обязательно пробьется. Ему бы выиграть в лотерее. Или жениться на Оленьке. А почему бы и не жениться? Очень красива? Да. Очень глупа? Нет. Вполне возможно, что женится. Не нужно тут осуждать, как-никак Жаканов — друг ранней молодости, и есть еще шесть-семь человек — целая компания, в которой все связаны крепкими узами…
Стоит ему жениться — и проблемы «прокормиться» не будет. Правда, и писать станет некогда: машина, дача, квартира, юная жена — все это потребует времени. Хотя теща и ее друзья могут позволить ему иногда писать, потому что они могут устроить, пристроить, в общем, опубликовать. Они все могут.
— Свет, а помнишь, он написал, что поцелуи в подъездах щелкали, как пощечины? А про руины пищи на свадьбе!
— Мне больше нравится, что нервы натянуты, как линия Пикассо — тронь, порвутся.
— Тьфу, фу! Вечно вам, женщинам, нравится какая-то ерунда… Да-а. Представь: у Жаканова свой кабинет, машинка «Эрика», слева — портрет Пикассо, справа — еще кого-нибудь.— Муж Светланы Ивановны размахивал шваброй налево и направо.
— Завидуешь?
— Нет, но…
В жизни между тем тоже было свое «но». В доме Оленьки переполох: после новогодней ночи она не спит, не ест, все сидит у телефона и ждет, кричит на мать, чтобы та не включала громко воду и все такое прочее. Ищут виноватых и, конечно, находят — Светлану Ивановну: она познакомила. Мол, совсем не для этого пустили в ее дом пастись свою дочь, а для обогащения идеями. Если бы еще Жаканов не был совсем нищий! Но не в этом беда, а в том, что он и не хочет нигде работать. Но и не это самое страшное, писать — пусть пишет, пожалуйста, будут кормить его год и два, но только при условии, чтобы были плоды, результаты, так сказать. Но ведь он не звонит, негодяй, не любит их дочь, подумать только, чего ему еще надо? И библиотека, и вкус, и Олюся хороша, чего ему не хватает-то? Оленькина мать доказывала, что Жаканов не стоит мизинца ее дочери. Она говорила это не только Светлане Ивановне, но и всем своим подчиненным. Информация поступала со всего города по телефону, и в зависимости от новостей мать то и дело сокрушалась:
— Чего доброго, обрюхатит до свадьбы!
— Говорят, он так скуп, так скуп!
— Господи, у нас в Москве такие связи, в том числе в кино.
— Растранжирит все ее деньги! Но пусть не рассчитывает — я книжку заберу себе под контроль.
— Вы слышали, Светлана Ивановна, он же импотент! Поэтому его бросила жена. Зачем вы их познакомили?
— Только б женился, а уж мы все устроим, все устроим.
Светлана Ивановна все выслушивала, успокаивала, но конец терпению ее уже был близок. Тем более что сама Оленька торчала в ее доме вечерами, вздыхала о Жаканове, хваталась за каждую книжку, которую тот якобы хвалил. Однажды, когда он уехал в Москву (очередной сценарий повез) и не звонил, не писал две недели, Оленька истерично расплакалась:
— Я знаю, он… он думает, что я просто сытая девочка. Да-да! Он даже не подозревает, что я жертвенница и что мы можем помочь на Мосфильме. Мама все может… все.
— Оля, что случилось? Ты пожертвовала?..— осеклась Светлана Ивановна, решив, что не ее это дело.
— Ради него я МОГУ пойти на большие жертвы!
Все в порядке, не пожертвовала ничем, а только МОЖЕТ. Светлана Ивановна быстро прокрутила в голове возможные большие жертвы: уйти из дому, отдать свои деньги в фонд ЮНЕСКО? Чем еще она может поразить?
— А на какие именно жертвы? — тупо уточняла Светлана Ивановна.
— Ну я могу, вполне могу… обойтись без всего!
— Совсем без всего или как? — ехидно вставил словечко муж Светланы Ивановны, заглянувший на кухню за ложкой.
Светлана Ивановна быстро спровадила его, хотя Оленька уже начала вежливо отвечать на вопрос:
— Могу без всего жить, к чему привыкла, да-да! Например, по утрам… в общем, буду есть то же, что все. Конечно, не яйца каждый день и не масло, я его вообще не ем. Но колбасу могу.
Она рассчитывала, может быть, что разговор будет передан Жаканову, но Светлана Ивановна щадила девочку, ничего не передавала, не советовала, хотя однажды Жаканов прямо спросил ее: жениться, что ли, ведь Ольга любит так, как его уже никто не полюбит?
— Еще чего — никто! Да если б я кого-то встретила в свои восемнадцать лет, такого тридцатилетнего, как ты, оригинала да еще с этим вот увесистым слитком усов под носом…
— Я серьезно тебя спрашиваю, Светка, а ты!
— Ну скажу я: женись, а ты будешь несчастлив, повесишь дома мой портрет и закидаешь его тухлыми яйцами. Или скажу: не женись, ты останешься одиноким и проклянешь меня: мол, почему она помешала мне быть счастливым? Нет, избавь, решай сам.
Оленька решительно всем казалась милой, а мама ее давно никому не нравилась. Она была ответственным секретарем одной из могущественных газет, когда-то окончила рыбный институт, и, возможно, вследствие этого у нее был сильно развит хватательный рефлекс. Она могла прийти к заведующей книжным магазином и заявить: «Вчера была в доме рангом ниже и видела книги, каких нет у меня. Безобразие! Продайте мне этого Ингри… Ингру». Но заведующая тоже не знала такого художника. Тогда призывалась Светлана Ивановна, которая догадывалась, что речь идет об Энгре. Скоро Светлане Ивановне уже передали, что за ее спиной часто звучит такая фраза: «Я ей могу две премии за журналистскую инициативу устроить, если она женит Жаканова на Ольге! Как она не понимает!»
В компании по этому поводу спорили яростно: одни говорили, что главное — любовь, жить не с матерью, а деньги — дело сугубо временное. Другие были категорически против, упоминали все один и тот же американский рассказ про подобную женитьбу и чем все закончилось в снегах Килиманджаро. Причем противниками свадьбы оказались те, кого раньше Светлана Ивановна считала наиболее озабоченными устройством ПРИЛИЧНОГО дома, гостеприимного тона и так далее. Они не только отличали гарнитур «Европа» от вышедшей из моды «Хельги», но и знали две разновидности «Европы», также предвидя появление третьей, самой современной. Может быть, от того, что они знали толк в вещах, знали и цену им, доходы Оленькиного семейства их смущали. Они подозревали мать Оли во всех смертных грехах. Светлана Ивановна как могла защищала, объясняла кое-что: Оленькин отец — ныне видный геолог, работающий руководителем где-то на приисках, на севере, всегда присылал огромные алименты.
— Ну какие уж такие огромные! — возражали друзья.— Все равно не хватило бы на то, что есть в доме и на девчонке. На ней одной джинсовая тройка, дубленка, соболя на голове, а в запасе еще сколько!
— Восемнадцать пар босоножек. Мы так и зовем ее «Восемнадцать босоножек»,— добавил муж Светланы Ивановны, взявший в этом споре роль беспристрастного наблюдателя, подкидывающего реальные факты как той, так и другой стороне.
Противники женитьбы подхватили эти факты:
— Восемнадцать босоножек. Они же нэпманы!
Сторонники женитьбы пожимали плечами:
— Не нужно кидаться обувью. Речь идет о счастье. Девочка не виновата, что у нее такая семья.
Противники наседали на Светлану Ивановну:
— Поговори с Жакановым — пусть поостережется.
Сторонники наседали на Светлану Ивановну:
— Скажи ему, что любовь перевоспитывает.
В голове у нее все перепуталось: нэпманы, не виновата… Тем более что сама Оленька в один день могла заявить так:
— Между прочим, я считаю: если иметь вкус, можно и с нашими товарами одеваться стильно. Были бы деньги и время.
«Вот то-то и оно, что деньги и время,— думала Светлана Ивановна и заключала: — Нэпманы».
А вечером Оленька приносила отличный мед, великолепное лекарство от ангины, помогала приготовить ужин, читала детям.
«Не виновата»,— перерешала Светлана Ивановна.
Мать Оли уже сходила к гадалке, чтобы выяснить, женится ли Жаканов, но та ответила туманно насчет дальней дороги, через которую Оле будет счастье. Пока Ольга рассказывала это Светлане Ивановне, муж бубнил под нос недвусмысленно: «Где государь? — В своей опочивальне он заперся с каким-то колдуном.— Так вот его любимая беседа: кудесники, гадатели, колдуньи…»
И вот однажды, уже на исходе весны, Ольгина мать прибежала в кабинет Светланы Ивановны и закричала:
— Вы знаете Базиля из «Вечерки»? Он еще за дискотеку отвечает? Который уже полгода как ушел на договор?
— Это мой друг.
— Светочка Ивановна! Можете дать его домашний телефон?
— Зачем? — настороженно спросила Светлана Ивановна, соображая про себя: неужели они еще где-то кому-то… про нэпманов?..
— Значит, есть телефон? Есть? — И мама Оли зарыдала так же темпераментно, как жила. Она одновременно смахивала слезы, сморкалась, прикладывалась за утешением к плечу Светланы Ивановны и тараторила: — Не ночевала! Только что заявилась домой — в одиннадцать утра. Я так и знала, что этим кончится! Муж сказал, что все вы виноваты, ваша богемная компания, до встречи с вами она никогда… Но я не верю, нет, где тут ваша вина. Говорит, после дискотеки засиделась с Жакановым у Базиля, что новая квартира, нет телефона, то есть недавно поставили, не работает… Я хотела прямо ночью ехать к вам. Муж сказал…
Светлана Ивановна ответила прямо: мол, если наша вина и компания не нравится, то Ольге нечего ходить к ним.
— Светланочка Ивановна! Что вы?! Я же ничего, это муж. Помогите мне, посоветуйте: что делать? Выгнать ее из дома? Может, вы поговорите с Жакановым, чтобы оставил ее в покое, зачем ему моя дочь? Пусть не позорит наш дом. В конце концов я работаю на ответственном месте, и репутация мне дороже какой-то беспутной дочери… Я там приготовила вещи для ваших детей, мне принесли для знакомой, а она уже купила костюмчик.
— Оставьте себе, Оля вот родит, ей пригодится.
— Она уже не родит — видите, в гулящую превратилась. Что же делать?
С Жакановым самой если поговорить, а? Или вы сами?
Не на тех напали. Наша богемная компания умывает руки, решила про себя Светлана Ивановна. И вообще надо в самом деле поговорить с Жакановым, чего таскается с девчонкой по ночам, пусть вообще ее бросит, дуру, если даже про телефон она как следует соврать не умеет. Вся эта история надоела. Позвонила Базилю: мол, давайте соберемся и вместе поговорим с Жакановым, пусть бросает все это. Увы, отвечали они, уже поздно, там та стадия влюбленности, когда нужно видеться каждый день, когда вообще сложно расстаться на несколько часов. Если сейчас выступить против, это лишь усилит страсть. Зачем? В подтверждение всего позвонила сама Оленька и пригласила Светлану Ивановну забежать к ней домой в обеденный перерыв: поесть и поболтать. Голос у нее был счастливо-усталый:
— Мне, конечно, вечером еще попадет, но сейчас мама на работе, отчим тоже, приходите!
Светлана Ивановна согласилась, собираясь хотя бы выругать девчонку за то, что не думает о других.Только она вошла на кухню, два кормильца, два холодильника, два «ЗИЛа», выпятив брюхо, заурчали на нее. Оленька порхала по огромному, залитому солнцем пространству кухни, убирая со стола остатки своего обильного завтрака, а может быть — обеда. Потом открыла один из холодильников и долго искала что-то, повернувшись спиной к Светлане Ивановне и закрыв содержимое, но оно все равно то и дело вываливалось оттуда то в виде яблока, то в форме банки сгущенки. Наконец она достала для гостьи несколько вареных картофелин, уже посиневших от мыканья по холодильникам, и принялась их жарить. Из всего этого Светлана Ивановна неожиданно заключила, что дела Оли действительно хороши, в помощи других она не нуждается. Почему-то подумалось о том, что пора сменить работу.
Следующая неделя была спокойной, начальство не трогало Светлану Ивановну по личным вопросам, да и в компании уже не спорили о будущем Жаканова. Сама Ольга в гости не приходила. Светлана Ивановна обсудила с мужем положение вещей, и было решено поработать еще на прежнем месте. Буквально через несколько минут после этого разговора раздался звонок в дверь, и в квартиру ворвалась Ольга. На ней лица не было, оно походило на какую-то японскую маску: глаза сузились, ноздри застыли в напряжении, рот исчез, ужатый куда-то внутрь. «Нет, уволюсь, уволюсь!» — проплыло в голове Светланы Ивановны почему-то в виде текста заявления об уходе.
— Я сказала ему, что беременна! — трагическим шепотом произнесла Ольга, и Светлана Ивановна повлекла ее на кухню, подальше от детских ушей.
— В самом деле? Уже?
— Не знаю. Может быть. Но я должна знать точно, женится ли он на мне, если это случится. Зачем рисковать так долго? Я хочу знать в конце концов, как он к этому отнесется.
Светлана Ивановна вовремя отвернулась. Ольга не знает, что первая жена ушла от Жаканова именно потому, что не было ребенка. И каково же сейчас Жаканову? Светлана Ивановна хорошо знала своих друзей, поэтому легко представила внутренний монолог Жаканова — вплоть до его ехидных интонаций. Сидит небось и думает: «Если Ольга не беременна, то как это подло с ее стороны — шантажировать. Ну а если все-таки беременна? Черт знает эти дела: у одной женщины не было от меня детей, а у другой вдруг да будут. Но тогда это подло с моей стороны — жениться-то совсем не хочется. Или жениться все-таки?»
— Оля, так он-то что сказал?
— Что в гости придет. С визитом. В дом. Светлана Ивановна, это хорошо или плохо?
— Чего не знаю, того не знаю.
Она прекрасно знала, что для компании это плохо; был Жаканов — и не стало.
Но после похода в дом Жаканов резко порвал с Ольгой всякие отношения. Светлана Ивановна в декабре съездила в отпуск, привезла хорошее вино и на Новый год снова позвала всех к себе. Жаканов пришел с новой знакомой: тридцатилетней географичкой из университета, кандидатом наук. Сначала всем показалось, что та явно подсушена стародевичеством и науками, но первая же фраза сбила их с толку.
— Вы в газете? — обратилась она к Светлане Ивановне.— Знаете, сегодня у нас на столбе я видела такое объявление: «Просьба не срывать — не могу ходить из-за больных ног. Кто хочет поселиться в маленькой уютной комнатке за минимальные услуги по хозяйству двум престарелым супругам (74 года), обращайтесь по адресу…» Нельзя ли через газету что-то сделать для них? Может, дети погибли, и вот люди вынуждены обратиться ко всему белому свету…— Тут она сбилась и умолкла, потом вышла на кухню помогать мужу Светланы Ивановны, готовившему плов. Все сразу напали на Жаканова:
— Она изображает или такая чудесная и есть?
— А что там у Оли случилось?
— Ты к Оле домой-то ходил?
— Ходил,— ответил Жаканов весело.— Пришел, представился, посидел и поговорил о политике.
— Зачем?
— Показал, что я порядочный человек — в их понимании. Но…
Тут в комнату вернулась географичка, и все замолчали. Больше об этом за вечер и ночь ни разу не вспомнили. Только начальница Светланы Ивановны как-то ей сказала:
— Подумайте только: я подала окрошку, жареные грибы, три мясных, не считая закуски, блинчатые пирожки с икрой, конечно, торт… Еще пирог Оля сама испекла. Чего ему не понравилось — ума не приложу. Впрочем, все к лучшему. Неизбежно был бы мезальянс. Вот я за Попова выходила, Олиного отца, тоже был нищий-разнищий. Студент-геолог. И нагло требовал, чтобы я ездила с ним в партии, в поле. Разве это не смешно, скажите?..
∙