Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2001
Продолжение «Фауста»
Адольфо Биой Касарес. ИЗОБРЕТЕНИЕ МОРЕЛЯ. СПБ., «Азбука», 2000.Говоря о некоторых произведениях, необходимо обращать внимание на контекст их появления. Представьте начало 40-х, когда электронные СМИ еще в зачаточном состоянии (исключая разве что радио), а уж о виртуальных мирах и слыхом никто не слыхивал. И вот где-то в Латинской Америке, не относящейся к технически развитым регионам, появляется роман, описывающий «виртуальную реальность»! Понятно, что такой текст в конце 90-х не особо удивляет и даже кажется в чем-то тривиальным, почерпнутым из фольклора (таков, к примеру, роман «Дженерейшн П», приколы из которого напоминают застольные хохмы). Но в Аргентине! В первой половине века!
Причем речь не о сбывшихся «пророчествах», коих и у Жюля Верна предостаточно. Элементарная экстраполяция технических и научных тенденций в будущее может удивить разве что наивное сознание, еще не уставшее восхищаться так называемым прогрессом. В случае же Биой Касареса мы имеем дело с собственно литературой, которая не только предвосхитила то, что обрело пугающую актуальность в наши дни, но и сказала кое-что о человеке. А еще удивила воплощением, а еще оставила привкус Тайны… Впрочем, об этом по порядку.
Зададимся вопросом: почему уважающие себя авторы всячески отмежевываются от собственно фантастики и норовят самоопределиться через какой-нибудь «магический реализм» или «фантастический реализм»? Не из любви к реализму, думается, а чтобы дистанцироваться от той литературы, которая не озабочена убедительностью, а создает вторую реальность по закону: чего хочет моя левая нога. Здесь Биой Касарес моментально выпадает из парадигмы НФ (SF), поскольку с первых же страниц все, что он предлагает читателю, можно увидеть, услышать и даже почувствовать на ощупь. Принцип, принятый к неукоснительному исполнению еще Эдгаром По: о самом невероятном писать предметно, детально и убедительно — работает здесь на всех уровнях. Мы видим странные комнаты-многогранники, зеленые моторы, а главное — персонажей-призраков, выписанных пластично и одновременно — создающих ощущение нереальности. В свое время роман Биой Касареса вдохновил Алена Роб-Грийе на написание сценария «Прошлым летом в Мариенбаде», и тот, кто видел знаменитый фильм А. Рене, при чтении наверняка поймает себя на сходстве впечатлений.
Напомним еще одну азбучную истину: героем НФ (SF) является какая-нибудь завиральная идея, в литературе же исследуется то, что именуют душой. Хотя исследоваться может и отсутствие оной или, что ближе к нашему случаю, угроза утраты этой самой «психэ» по причине безграничной технологической экспансии, которую homo sapiens направил против самого себя. Впрочем, «утрата души» — тоже всего лишь идея, пусть и достаточно гуманистическая. Рассуждая на уровне гуманистических идей, мы могли бы поставить «Изобретение Мореля» рядом с «Островом доктора Моро» Артура Конан Дойла, поскольку тут даже имена персонажей перекликаются: Морель — Моро. Однако гораздо важнее — и глубже по сути — другая перекличка: Фауст — Фаустина. В переводе В. Симонова виртуальная героиня Биой Касареса сделалась Фостин, однако в более раннем переводе В. Спасской она именовалась именно так — Фаустина, что отсылает ко всей европейской традиции последних столетий и, конечно, к очевидному кризису европейской «фаустовской» цивилизации. Не исключено, что аргентинский автор, создавший свой текст в 1940 году, вдохновлялся в том числе и знаменитой книгой Освальда Шпенглера, который выделил ту самую «фаустовскую» душу, особо подчеркнув ее одиночество: «Зигфрид, Парсифаль, Тристан, Гамлет, Фауст суть самые одинокие герои всех культур». В этот ряд попадает и Фаустина, но прежде всего Морель (в пародийно-сниженном варианте, коль скоро речь заходила о «Дженерейшн П», сюда попадает и пелевинский Вавилен Татарский). Латиноамериканская литература, конечно, отталкивалась от европейского наследства, выстраивая собственный эстетический космос, но в данном случае мы имеем дело как раз таки с прямым продолжением магистральной проблематики.
И все же философские глубины, когда рассматривается художественный текст, не столь важны. Важнее другое: насколько талантливо и удачно автор умеет вплести философский контекст в ткань произведения и внедрить его в читательское сознание (или, если угодно, в подсознание). Биой Касарес делает это мастерски, ловя читателя на крючок приключенчески-фантастического сюжета, в который вплетается нравственно-философская драма. С самого начала включается сюжетный мотор, который работает не хуже, чем «зеленые моторы» изобретателя-сумасброда, заставляя читателя с напряжением следить за странными гостями и рассказчиком, еще не знающим, что перед ним — виртуалы. По сути, мы имеем своеобразный жанровый «микст»: приключенческое обрамление, психологическую драму отношений Мореля и Фаустины и фантастическую подоплеку, которая выявляется при каждом столкновении героя с этими призраками. Причем «микст» тщательно выстроен, сбалансирован, и потому в каждом микроэпизоде повествование вполне органично и всякий раз по-своему убедительно.
Долго живут те произведения, которые имеют в себе загадку и не претендуют на объяснение всего и вся. «Изобретение Мореля», безусловно,- загадочный роман, и в первую очередь это касается персонажа, устроившего на острове то ли виртуальный «рай», то ли наоборот. Морель — человек сумасшедший и в чем-то безжалостный: он же знал, что его изобретение, создавая трехмерную копию, отнимает жизнь у оригинала. И в то же время он явно несчастен, он идет на отчаянный шаг в том числе и в отношении себя, причем мотивы этого за кадром. В тексте мы имеем скорее результат длинной психологической преамбулы, заставившей Мореля обменять свою и чужую жизни на жизнь в варианте «повторяющееся кино». И это тактичное утаивание предыстории Мореля как раз и подталкивает трактовать образ как символический, как квинтэссенцию развития западного человека, который в наше время ринулся в область «виртуальности» просто с диким энтузиазмом.
Эта область и тривиальней, и ужасней того, что когда-то виделось аргентинскому писателю «сквозь магический кристалл». Пошлость телевидения (не тотальная, но в немалой степени) позволяет относиться к нему свысока, и в то же время его могущество заставляет видеть в нем нечто трансцендентное. При всем богатстве фантазии некоторые вещи Биой Касаресу и в голову бы не пришли, хотя, с другой стороны, мы еще вроде бы не научились умертвлять живых, перенося их образ на экран.
Или уже научились?Владимир ШПАКОВ