Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2001
Статьи критика Сергея Фаустова многое определяют в молодой вологодской словесности. И хотя его книга “Харизма вологодской литературы” самим названием способна, пожалуй, вызвать улыбку, но при знакомстве с ней становится понятно, что Вологда — действительно литературный материк, существующий отдельно от московско-петербургского книжного круговорота. Фаустов обладает ставшим редкостью в наши дни видением литературы и ее роли в жизни социума. При чтении его статей вспоминается, какой была нарождающаяся критика первых лет перестройки, вымороженная постмодернистским дискурсом последнего десятилетия.
Сергей Фаустов работает без оглядки на столицу, у него нет публикаций в центральной печати, избранные им тексты и темы весьма наглядно иллюстрируют его спорные, но небезынтересные выводы. Критики, подобные Фаустову, помогают встроить литературу регионов в общероссийский контекст.
Провинция как литературное пространство
Несколько лет назад в Вологде проводился круглый стол “Русская провинция в культурном сознании”. Идейным вдохновителем ее был профессор Игорь Шайтанов из Москвы, но выходец из Вологды. Среди участников стола мне более всего запомнился профессор Майкл Николсон, приехавший из Великобритании.
Он прочитал доклад “Провинциальность как явление английской литературы”. Он говорил о провинции, но той, которую знал или представлял себе по европейским меркам. Даже будучи уроженцем Ливерпуля, он не смог привести явных провинциальных примеров, поэтому ему пришлось выбрать образцы молодежной культуры в качестве провинциального явления. Он начал доклад с рассказа о провинциальном парне Джоне Ленноне, выпустившем книгу со своими новоязными текстами и уродливыми рисунками еще в далеком 1965 году?. Николсон считал, что из всего репертуара “Битлз” только песня “Пенни Лейн” может быть отнесена явно к провинциальной тематике. Сами же тексты Леннона были литературным авангардом, доселе неизвестным поэтическому истеблишменту Лондона. Николсон прочитал отрывок из стихотворения Эйдриана Хенри: “Ливерпуль, я люблю твои тонны грязи — труды твоих сынов с мозолистыми руками”. Особенность стихотворения проявилась в специальной выразительности чтения вслух по-английски, которую Николсон продемонстрировал под аплодисменты присутствующих. Он прочитал также стихотворение Карла Крига в переводе с немецкого как образчик уже германской провинциальности. Стихотворение называется “Превращение”.
Ледерхозе**
останется ледерхозе
не важно кто в нем
пруссак
американец
или даже баварец
Ледерхозе —
это фольклор
не важно кто в нем
Пруссак становится баварцем
американец становится баварцем
баварец становится подозрительным.
Заключительный тезис выступления Майкла Николсона был сформулирован примерно так: “Любой человек может проявить свои чувства и мысли искренне и в той форме, которая ему по душе, например, в стихах, и это будет явлением культуры. Провинциальность здесь уже ни при чем”.
Я ничего не хочу доказывать, но мне интересно, и этот интерес я попробую выразить вопросительными фразами. Действительно ли, говоря о провинции, нужно говорить и о литературном авангарде, и об острие искусства, и о честности, парадоксальности, эпатаже в искусстве, а вовсе не о комплексе неполноценности той самой провинции?
Думаю, что происходящее в провинции может стать классикой. Пожалуй, вот это “может стать” и есть один из главных тезисов моих статей, и на этом зиждется харизма вологодской литературы.
Когда в частном разговоре с Игорем Шайтановым я попросил его высказаться о некоторых вологодских поэтах, он сказал, что русской поэзии сейчас вообще нет. При изобилии поэтической литературы, за которой невозможно уследить, лучше о ней вообще не говорить.
Я с уважением отношусь к мнению Шайтанова, но оно меня только подстегнуло в работе. Мне кажется, Майкл Николсон показал общий признак развивающегося явления, применительный в том числе и к неизвестной провинциальной литературе, которая с годами способна стать классикой.
В подтверждение этому упомяну провинциального вологодского, из Череповца, поэта Александра Башлачева, который вышел за рамки андеграундной рок-поэзии и стал сейчас классиком. Приведу его строки:
И труд нелеп, и бестолкова праздность,
И с плеч долой все та же голова,
Когда приходит бешеная ясность,
Насилуя притихшие слова.
Эксперимент на симметрию
История СССР содержала в себе страницы, особый смысл которых проявился спустя десятилетия. Первые два слова в предыдущей фразе написаны для большей значительности, потому что эта история сама себя называла экспериментом.
Одна из страниц относится к 50—60-м годам, когда наступала хрущевская “оттепель”, и она же продолжалась еще несколько брежневских лет.
С одной стороны, литературные болельщики на стадионах внимали Евтушенко, Рождественскому, Вознесенскому…
А в то же время на Северо-Западе России уже начинали свой путь два великих поэта, которых одинаково не знал никто: Николай Рубцов и Иосиф Бродский.
Дальнейшее повествование построим в виде двух параллельно-последовательных рассказов.
| РУБЦОВ | БРОДСКИЙ | |
| Дата рождения | 3 января 1936 г. | 24 мая 1940 г. |
| Место рождения | Емецк, Архангельской обл. | Ленинград |
| Образование | 7 классов (в 1962 г. окончил вечернюю школу) | 8 классов (без аттестата зрелости) |
| Профессии | кочегар матрос студент горного техникума (не окончен) |
фрезеровщик техник-геофизик кочегар матрос |
| Начал писать | 1957 г. | 1955 г. (?) |
В 1964 году Николая Рубцова отчислили из Литературного института, и он уехал в деревню Никола. В том же году Иосифа Бродского судили за тунеядство и отправили в ссылку в Архангельскую область в деревню Норенская, близ станции Коноша, на границе Вологодской и Архангельской областей. По прямой между поэтами было километров двести. Для двух имен такого всемирного масштаба — это одна географическая точка. Трудно удержаться от соблазна привести здесь отрывки. Из Рубцова — “Люблю я деревню Николу, где кончил начальную школу” и Бродского — “Отскакивает мгла от окон школы, звонят из-за угла колокола Николы”. Оба они были вынуждены пребывать в деревне.
Их поливал один “архангельский дождик”. Снег выпадал и таял в один день. Они собирали грибы и ягоды, встречались с друзьями, каждый со своими, если только к ним кто-то приезжал.
31 мая 1964 года Бродский, хотя и по другому поводу, написал очень показательные строки:
Два путника, зажав по фонарю,
одновременно движутся во тьме,
разлуку умножая на зарю.
Хотя бы и не встретившись в уме.
Советская жизнь поставила уникальный эксперимент — два поэта, как два близнеца от искусства, шли своей дорогой, параллельной дорогой, иногда чуть ли не сталкиваясь на Невском проспекте в Ленинграде или где-то на железной дороге на Вологодчине (все это было возможно). И, будучи незнакомыми друг с другом, доказали один и тот же тезис, который сейчас знают все,— для признания поэту нужно перейти в другой мир: у Рубцова — смерть, у Бродского — отъезд с Родины.
В 1990 году была выпущена книга Рубцова “Видения на холме”, а в следующем, 1991 году, книга Бродского “Холмы”. Специальной связи между этими двумя событиями, точнее, названиями сборников, нет, но совпадение совершенно не случайно. Вот из этих двух книг мы и будем цитировать. Бродский объясняет, что такое холмы:
Холмы — это наша юность,
гоним ее, не узнав.
Холмы — это сотни улиц.
Холмы — это сонм канав.
Холмы — это боль и гордость.
Холмы — это край земли.
Чем выше на них восходишь,
тем больше их видишь вдали.
Холмы — это наше страданье.
Холмы — это наша любовь.
Холмы — это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
Свет и безмерность боли,
наша тоска и страх,
наши мечты и горе,
все это в их кустах…
В другом стихотворении он говорит, что равнина — это смерть, холмы — это жизнь*.
А вот отрывки из двух стихотворений: “Я буду скакать по холмам…” и “Ты поскачешь во мраке…” Первое было написано в 1963 году Рубцовым, а второе — в 1962 году Бродским.
Рубцов:
Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времен…
Бродский:
Ты поскачешь во мраке, по бескрайним холодным холмам,
вдоль березовых рощ, отбежавших во тьме к треугольным домам,
вдоль оврагов пустых, по замерзшей траве, по песчаному дну,
освещенный луной и ее замечая одну.
Рубцов:
Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей!..
Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.
Бродский:
Кто там скачет, кто мчится под хладною мглой, говорю,
одиноким лицом обернувшись к лесному царю,—
обращаюсь к природе от лица треугольных домов:
кто там скачет один, освещенный царицей холмов?
Но еловая готика русских равнин поглощает ответ,
из распахнуты окон бьет прекрасный рояль, разливается свет,
кто-то скачет в холмах, освещенный луной, возле самых небес,
по застывшей траве, мимо черных кустов. Приближается лес.
Какая муза дала им домашнее задание написать сочинение на заданную тему, устроив такую невероятную перекличку? В. Белков в книге “Жизнь Рубцова” пишет: “Рубцов не мог не знать стихотворения И. Бродского, написанного в 1962 году… Даже по этой короткой цитате видно, насколько близки два стихотворения. Но Рубцов, гений отклика, всегда отвечал сильно и по-своему. И на вопрос Бродского… Рубцов ответил твердо и определенно!”.
Рубцов:
…Воспрянув духом, выбегу на холм
И все увижу в самом лучшем свете.
Деревья, избы, лошадь на мосту,
Цветущий луг — везде о них тоскую.
(1965)
Бродский:
…я на бугор взбежал и увидал:
шоссе пустынным было и неровным.
Но небо, подгибая провода,
не то сливалось с ним, не то касалось.
Я молча оглянулся, и тогда
совсем другой мне роща показалась.
“Мил Николаю Рубцову образ необозримого российского простора с бескрайностью лесов, болот и полей. Романтической таинственностью полон этот образ, в котором грезится что-то сказочное, призрачное. Впечатление создается не столько пластически, сколько намеком, музыкой, настроением”. Так писал критик Василий Оботуров. Но разве не то же самое можно говорить о Бродском?
Бродский:
Здесь на холмах, среди пустых небес,
среди дорог, ведущих только в лес,
жизнь отступает от самой себя
и смотрит с изумлением на формы,
шумящие вокруг. И корни
вцепляются в сапог, сопя,
и гаснут все огни в селе.
(1964)
“…стремящиеся в его текст слова участвуют в событии, важность которого
безошибочно угадывается читателем вне зависимости от характера этого события
и отношения к нему автора. Кажется, именно поэтому у Бродского интересно решительно все — вплоть до шуточных почеркушек”. Так писал составитель “Холмов”
Г. Комаров. Но разве не то же самое можно говорить о Рубцове? Вот первое рубцовское, что наугад попало мне для иллюстрации.
Я вспомнил угрюмые волны,
Летящие мимо и прочь!
Я вспомнил угрюмые молы,
Я вспомнил угрюмую ночь.
Я вспомнил угрюмую птицу,
Взлетевшую жертву стеречь.
Я вспомнил угрюмые лица,
Я вспомнил угрюмую речь.
Я вспомнил угрюмые думы,
Забытые мною уже…
И стало угрюмо, угрюмо
И как-то спокойно душе.
Можно только удивляться, что, будучи в ссылке, получив приговор ни за что, поэт сумел сохранить в себе любовь к отчизне и удержаться от злобы. Вот что писал Бродский 25 марта 1964 года в Архангельской пересыльной тюрьме:
Сияние русского ямба
упорней и жарче огня,
как самая лучшая лампа,
в ночи освещает меня.
Перо поднимаю насилу,
и сердце пугливо стучит.
Но тень за спиной за Россию,
как птица на рощу кричит…
Такие строки может написать лишь тот, кто знает, что для птицы значит спасительная роща. Бродский не озлоблен: “Северный край, укрой. И поглубже. В лесу. Как смолу под корой, спрячь под веком слезу”. Удивительно, но и следующее высказывание о Рубцове можно также отнести и к Бродскому. Виктор Астафьев рассказывал, как Рубцов попал в обидную для него скандальную ситуацию и откликнулся на нее стихами. “У посредственного поэта они были бы обязательно злые… у него стихи стали еще печальнее, пронзительнее, он в душе простил… Вот это первый признак большого поэта и писателя. Он не опустился до зла, до мести”. Бродский из ссылки пишет, что он “на Севере родном, когда в окне бушует ветер на исходе лета”.
Дальнейшее повествование приведет к тому, что вы перестанете отличать Бродского от Рубцова. И на этом мне придется закончить.
На недавней выставке в областной картинной галерее я увидел линогравюру одного художника. Подпись под портретом гласила: “Рубцов”. Но всякий мог заметить, что изображенный человек более всего похож на Бродского, особенно, говоря его же словами, “лысоватым затылком”. Технология гравюры такова, что художник получает на бумаге зеркальные отпечатки. Так и в зеркале мы видим не себя. Плоскость симметрии меняет облик самым удивительным образом, и в этом мире нам только и остается удивляться русской поэзии и вовлеченной в нее вологодской литературе.
Дискурсивная интуиция
(оксюморон как глагол)
Я купил словарь. Чтобы убедиться в том, что слово имеет то значение, которое я подразумевал. Алфавитное расположение слов помогает найти нужное. Но я листаю его беспорядочно, чтобы найти неожиданное.
Я иду в театр, дабы убедиться в том, что спектакль соответствует объявленному на афише. Чаще всего так и происходит.
Я сажусь в поезд с единственной целью — чтобы убедиться, что поезд тронется по расписанию.
Я включаю телевизор с единственной целью — проверить соответствие с программой того, что показывают.
Я иду на работу. Вы догадываетесь, зачем? Чтобы заработать и получить в кассе деньги.
Довольно. Вы можете сами продолжить подобное перечисление. Заключаю так, что я проживаю жизнь, чтобы убедиться, что она коротка. Накопленный жизненный опыт и наблюдения подсказывают, что бывает несоответствие, и тогда возникает счастливый шанс убедиться в обратном. Жизнь оказывается длинна, например.
Или оказывается, что слово, которое я знал, имеет другие значения, даже обратные, отличные от тех, что я предполагал.
Оказывается, что в театре спектакль отменили из-за болезни знаменитого актера. И подобный случай врезается в память сильнее всех ранее просмотренных спектаклей. Театральное искусство бывает и таким, “перфомансным”.
Оказывается, по ТВ показывают другое кино, не по программе. И тогда в печати возникает дискуссия — чья рука и по каким политическим мотивам заменила фильм? Такое запоминается. (Так два раза пытались, прежде чем смогли показать заявленный в программах фильм “Последнее искушение Христа”).
Оказывается, на работе мне зарплату не платят и не будут платить, причем очень долго.
Довольно. Свершился крах ожиданий. Событие не просто не произошло, произошло событие ему противоположное.
Я хотел, чтобы было весело в этой жизни, а получилось грустно. Даже если обман иногда происходил в лучшую сторону. Жизнь, как и время, течет на эволюционных переворотах, делая историю, как в песочных часах. Нет ни явного низа, ни четкого верха, ни добротного добра, ни дьявольского зла. А есть добротное зло и дьявольское добро. У вологодского поэта Михаила Сопина состояния, которые он хотел выразить, неизменно описывались посредством оксюморонов: “невольник воли”, “безумию ума смертельно рад”, “слепо-зряче”.
И теперь для описания жизненных и иных явлений можно принять, что диалектика основана на оксюморонах, которые из чисто вербально-семантических категорий переходят в психологические, общественные, финансово-промышленные и, наверное, во все остальные. И если это так, то оксюморон — категорический императив.
Остановимся на литературных. Автор пишет произведение на одну тему, в одной плоскости, с одними положительными героями, а получается совсем другое, на другие темы, в других плоскостях, и герои на самом деле отрицательные. Писатель думает, что метафора работает в тексте и бывает к месту, что она действительно эффектна, но как-то совсем иначе, чем предполагал писатель. Писатель часто пишет интуитивно. Особенно интуитивно пишутся стихи. Но он не хочет уподобляться гусенице, которая ведет себя рефлекторно: ее тронули, она изогнулась. Писатель хочет внести в свое творчество дискурс. Он хочет комбинировать. Чтоб и муза была, и вдохновение, и интуиция, и рефлекс, и дискурс. Сердце берет в руки плетку и хлещет разум: “Думай, находи слова, выражай то, что я чувствую!”
Все правильно. Это как раз те составляющие, которые часто приводят к обратному результату. Происходит построение оксюморона, но не словесного, а как результат работы. Хоть умственной, хоть душевной. Поэт дает название стихотворению, заложив в него смысл, а оказывается, что содержание его совсем о другом. Поэт иногда чувствует подводный камень, скрытый подвох, сужение темы и не дает названия стихотворению.
Провинциальная литература полна примеров художественной прозы, да и поэзии, где в традиционной форме или в причудливом соединении расположились лежащие на поверхности посылы заданного смысла и лежащие несколько глубже, но фактически не замеченные автором другие смыслы, другие архетипы и мифологемы.
Многолетнее исследование вологодской литературы обнаружило ее особое состояние — при всем традиционализме, особом положении в ее прошлом и традиционно-провинциальном нынешнем — выход на авангард, постмодернизм и еще какие-то пока не понятые уровни.
Литература любит сама себя объяснять в своих собственных терминах. И вот один такой термин — оксюморон. Вначале было слово. Потом другие слова, а одним из первых слов было — оксюморон.
Оксюморон — не статика, он — действие. Мы думаем, что строим одно, а получается другое, обратное. Мы строим оксюмороны. На государственном уровне это когда-то выразил премьер-министр: “Хотели как лучше, а получилось как всегда”. Известно ведь — благими намерениями выложена дорога в ад…
Оксюморон не должен быть существительным. Оксюморон должен быть глаголом, чтобы можно было сказать: “Оксюмороним”. Или: “Внимание! Они оксюморонят!” Как бы не “обоксюморониться?”
На последний вопрос есть ответ готовый, всем известный,— талант. Он нужен, скажем кратко, для того, чтобы наши дела не обратились в свою противоположность. Оксюморон как действие дает результат, по которому можно ставить диагноз — наличествует он или нет, этот самый талант.
Я сейчас в словарь своего компьютера заложу новое слово — соксюморонить. Синонимами для него являются — обмишуриться, ошибиться, промахнуться, дать маху, попасть с точностью до наоборот, делать одно, а получить в итоге другое, сделать обратное желаемому.
На ум приходят законы Мэрфи, описывающие подобные совершенные действия, а также пословицы. Например: “Шила милому кисет — получилась рукавица”.
Оксюморон — как глагол — наиболее совершенен в передаче точности смысла происходящего. Я предвижу такие заголовки в газете: “Оксюморонизация Чечни”. Или — “Реформы оксюморонят”.
Известная цитата из Достоевского: “Увы, все делалось во имя любви, великодушия, чести, а потом оказалось безобразным, нахальным, бесчестным”,— работает во всех временах: прошедших, настоящих и будущих.
*Майкл Николсон рассказывал мне, что в начале 60-х годов он играл в группе (название мне было незнакомо, и я не запомнил его), которая выступала в одном клубе Ливерпуля в двух шагах от “Каверны”, где в то же время работали “Битлз”. Николсон же предпочел учебу в университете, а не карьеру рок-музыканта.
** Ледерхозе — традиционные баварские замшевые шорты.
***В термодинамике есть понятие “тепловая смерть Вселенной”, которая наступит, если везде, в любой точки Вселенной, температура выравняется. Температурная равнина — смерть, температурные холмы, всплески — жизнь.