Беседа с Ириной Николаевой
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2001
Беседу ведет Ирина Николаева
“Наш век — чудный век: никогда удобства жизни и средства к выполнению самых дорогих желаний самыми дешевыми средствами не были так легки и доступны для всех и каждого. Скоро бедные перестанут завидовать богатым: вы абонируетесь у Семена, Эльцнера, Глазунова — и вот вам за какие-нибудь полтораста-двести рублей в год все сокровища европейского и российского гения…” — это не реклама, это Виссарион Белинский написал в 1835 году по поводу библиотеки для чтения. Что такое — эти библиотеки, объясняется в недавно вышедшей книге историко-социологических очерков А. И. Рейтблата “Как Пушкин вышел в гении”: “В рамках привычной дихотомии “книжный магазин-библиотека” библиотеку для чтения приходится считать третьим, промежуточным каналом распространения книги, сочетающим черты и магазина и библиотеки. Ведь подписчик библиотеки для чтения вносил стоимость взятых книг (т. е. фактически покупал их), а потом при возвращении получал свои деньги назад с удержкой части за амортизацию книги”. И еще цитата уже о публичных библиотеках: “На циркулярное письмо с просьбой пожертвовать книги для библиотек Ф. В. Булгарин ответил: “Нынче литература у нас бедна, литераторов весьма мало <…> потому что учеными трудами невозможно пропитаться. Истинным патриотам, радеющим о распространении просвещения в отечестве, прежде всего надлежало бы подумать, каким образом доставить литераторам средства иметь жизнь независимую. Это одно возвысит словесность и распространит просвещение в России <…> Но если бедные литераторы будут безвозмездно наполнять библиотеки кровными трудами, то кончится тем, что не будет ни читателей, ни библиотек”.
На всероссийской конференции “Книга — хранительница исторической памяти народа” в Петербурге, проходившей этим летом в стенах Российской национальной библиотеки, среди выступающих была Валерия Дмитриевна Стельмах — кандидат педагогических наук, ведущий научный сотрудник сектора социологии чтения и библиотечного дела НИО библиотековедения Российской государственной библиотеки. Она говорила о кризисе отношений между читателем и книгой, в частности о том, что надо диагностировать читательский процесс, что элитарный читатель не столь интересен для социолога, так как с ним ничего не происходит, что процесс восстановления прежних тенденций, движение назад — это не всегда плохо. Разговор на конференции был ответственный, серьезный и поднимал пласт проблем, над которыми сейчас начинают задумываться не только библиотекари и социологи, но книгоиздатели и книгопродавцы…
О нынешнем положении дел в провинциальных библиотеках — этом немаловажном компоненте литературной культуры — мы беседовали с Валерией Дмитриевной уже в Москве.
Валерия Стельмах. Библиотека все больше становится каналом социальной коммуникации. Она оказалась наиболее устойчивым институтом, который при всей бедственности сегодняшней ситуации не только сохранился, но живет и преобразовывается. Дело в том, что сейчас в провинции, особенно в селах и районных центрах, многие клубы, дома культуры закрылись, а там, где чудом остались, идет процесс их объединения с библиотеками и возникает новый институциональный тип: библиотека-музей, библиотека-дом культуры, библиотека-клуб, библиотека-театр, самодеятельный, но библиотека-театр. Этот новый тип учреждения, возможно, сохранит название — библиотека, но по существу может стать совершенно иным образованием провинциальной России.
Ирина Николаева. Если будет уместна такая аналогия: аптека — учреждение для приготовления и продажи лекарств и других медицинских товаров — в Америке в свое время переросла, расширила свои функции и стала совершенно другим институтом: двадцать четыре часа в сутки вы можете там купить все самое необходимое, начиная с медикаментов и кончая книгой…
— Да, понятный и логичный пример. Но не все мои коллеги допускают возможность трансформации библиотеки. Все же для библиотечных работников как определенной социально-профессиональной группы характерна уверенность в незыблемости постулатов, на которых базируется библиотечная система. Они мыслят в рамках определенной парадигмы, поэтому в их голове не укладывается: ну как же так — устойчивый тип провинциальной библиотеки, и вдруг он может трансформироваться во что-то?..
— И не приведет ли это к гибели…
— И, конечно, опасения: если трансформация, то уж непременно гибель. Однако я уверена: в контексте происходящих социальных, культурных процессов библиотеки подвергнутся сильной трансформации, но не погибнут. Пример — крупные федеральные библиотеки. Конечно, там происходят другие изменения, но суть в том, что и они меняются.
— Из ваших слов следует, что преобразования в провинциальных библиотеках никем не инициированы, происходят стихийно и выглядят попыткой самоорганизации общества?
— Началось это не от хорошей жизни: люди стремились хоть как-то выжить. Давайте представим нашу провинцию, наши небольшие города, села, поселки, людей, там живущих… Куда они могут обратиться? Ну стучатся в двери госучреждений; разумеется, стучатся, когда надо оформить бумаги, пенсии и так далее. А для того чтобы просто получить некую неформализованную помощь и поддержку? Кругом никого и ничего… Ниша оказалась совершенно свободной, и библиотеки невольно, если хотите — вынужденно, взяли на себя функции других социальных институтов, оказавшихся недееспособными в новой ситуации. И вот теперь в провинции при библиотеках создаются, например, службы психологической поддержки населения или службы занятости, которые помогают людям устроиться на работу. В стенах библиотек можно увидеть любителей всего на свете: хотите посоветоваться, как ходить босиком по снегу,— пожалуйста, кружок последователей Иванова работает в библиотеке так же, как и клуб любителей кошек или объединение участников женского движения. В библиотеках устраиваются балы шляп, а кто-то занимается благотворительностью и собирает вещи и деньги для бедных — и это тоже при библиотеке. В Вологде, где я часто бываю, члены местного историко-краеведческого общества также собираются в библиотеке, хотя в городе прекрасный отреставрированный кремль, в залах которого проходят выставки художников. Казалось бы, историкам и краеведам там и обосноваться, но нет, местная интеллигенция, творческие силы объединяются именно на базе библиотеки.
— Кому, как не вам, известно, что библиотеки в разные времена были разными: были и монастырские, и университетские, и публичные,— и каждая отличалась не только названием… Это я говорю к тому, что библиотека всегда была подвижной структурой, “тождественной во времени культуры… общности”. Конечно, последние семьдесят с лишним лет образ библиотеки мало видоизменялся, к этому привыкли и полагают, что так будет всегда.
— Поскольку я работала и в советские времена, то знаю этот извечный профессиональный вопрос о книжных и некнижных формах работы. Вот оформление книжной выставки — это святое дело. А если библиотека организовала у себя музыкальный вечер для молодежи, чтобы потанцевали, а заодно и переступили библиотечный порог? За это библиотеку могли просто распять, на нее обрушивались такие санкции государственных инстанций, что мало не казалось. А теперь библиотеки даже особо не размышляют, должны они заниматься “некнижными” делами или нет. Они оказались в свободном полете: пожалуйста, нет никакого давления, никакого контроля, никаких инструкций, но и денег тоже нет.
— В настоящее время происходят ли подобные трансформации с библиотеками в других странах?
— Если посмотреть на американские библиотеки, то ведь они являются прежде всего центрами жизни местных сообществ. Нужно, например, заполнить налоговую декларацию или получить информацию по любому вопросу — идите в библиотеку, там вас ждут консультанты, базы данных наравне со всеми другими услугами. Но у американцев это создалось не стихийно, это — национальная концепция библиотеки как общественного института. И американские библиотеки “выстроены” в соответствии с этой идеей. Тогда как наши библиотеки, где-нибудь в далеком, лесном месте,— пока лишь подобие такого социального института. Слабое подобие.
— Можно ли сейчас говорить о библиотеке как о посреднике между литератором и читателем?
— Как это ни парадоксально, наши провинциальные библиотеки постепенно выпадают из литературной культуры. Они не могут репрезентировать литературный процесс. Нет книг. В советские времена, при стабильном финансировании, был гарантированный источник комплектования библиотек — коллектор. Библиотеки заказывали книги по планам издательств, и, за некоторым исключением, эти книги, пусть и с опозданием, у них появлялись. Сегодня разрушена система книжной дистрибьюции. На конференции, о которой говорилось выше, рядом со мной сидела библиотекарь из маленькой библиотеки в Тверской области. По состоянию библиотечного дела это одна из наиболее продвинутых областей, с толковыми людьми, замечательной областной библиотекой. Да еще близко от Москвы, где сосредоточен практически весь книжный рынок, поэтому они могут напрямую заключать договоры с издательствами, привозить книги на машине. И тем не менее библиотекарь с горечью призналась, что за полгода не получила ни одной книги, понимаете, ни одной! По официальной библиотечной статистике 90 процентов издающихся в стране книг не попадают в библиотеки. А в наши отдаленные регионы? Допустим, север Бурятии или Таймыр. Туда книги поступают из центра в основном с помощью челночного бизнеса, или местные издательства что-то переиздают. Что же получает библиотека? То, что случайно — подчеркиваю, случайно — попало на региональный рынок и задержалось на нем, не разошлось мгновенно. Проблема в том, что у нас, к сожалению, оборачиваемость книг чудовищно высокая…
— Пожалуйста, поясните, что такое “оборачиваемость книги”?
— Это одна из причин книжного дефицита. При всем внешнем книжном богатстве даже московский читатель находится в ситуации дефицита. Да, да, дефицита, как ни странно это сейчас звучит… Дело в том, что наши издатели хотят немедленно вернуть свои деньги, потраченные на книгу, поэтому стремятся как можно быстрее реализовать свою продукцию. Книга уходит с рынка очень быстро, кто не успел, тот опоздал… А в глубинке книга должна была бы задерживаться, потому как у библиотек не всегда в наличии деньги на немедленную покупку.
— То есть, даже когда библиотека получает деньги, еще нет никакой гарантии, что на них она приобретет нужные ей книги? Должно многое совпасть, чтобы достойная книга попала в библиотеку. Не слишком ли велик момент случайности?..
— Разумеется, велик. Часто библиотеки покупают только то, что на данный момент есть на местном рынке, что к ним худо-бедно добралось. И часто бывает, что это книга не самая лучшая и не самая ходовая. Поэтому во время конференции в Петербурге, когда московский критик посоветовал оставить Акунина в прихожей рядом с рваными галошами, библиотекари, спокойно выслушав эти “литературные” сентенции, тут же побежали в магазины и купили все, что смогли,— книги в мягких обложках, достойные образцы масслитературы… Они мне потом радостно показывали свои приобретения. Это то, что спрашивают и читают. И к тому же лишь на такую продукцию в их сумочках нашлись деньги. А купить в библиотеку книгу чуть подороже — это уж извините.
— Значит, ассортимент книг актуальной литературы в провинциальной библиотеке невелик?
— Конечно, и он все более скудеет. Должно быть для всех ясным и очевидным, что читателю, в какой бы точке культурного или географического пространства он ни находился, нужно дать свободу выбора. Если он хочет второразрядный детектив читать — пожалуйста, и не стоит его презирать за это. Но у него должна быть возможность взять в руки и иную книгу, даже если он ее бросит. Я анализировала полный перечень книг, которые читались в период нашего исследования читательского спроса в 1999 году. В Петербургской национальной библиотеке есть данные и за 2000 год. Посмотрите на имена, которые там мелькают! Пошла в ход массовая советская литература самого дурного толка. Вы там увидите: Всеволода Кочетова, Елизара Мальцева, Галину Николаеву не в лучших ее произведениях, “Ивана Ивановича” Коптяевой и даже “Дружбу”, ее ранний исторический роман 50-х, по-моему, годов, Ф. Панферова, Д. Нагишкина, Е. Поповкина, А. Первенцова, М. Бубеннова, Г. Брянцева… Такие книги просто физически не могли сохраниться в фондах.
— Но, если они не могли сохраниться, тогда откуда эта птица феникс советского периода?
— В настоящее время проходит акция по сбору книг для провинциальных библиотек, возглавляют ее библиотеки Москвы и Петербурга, она идет по всей стране, и крупные библиотеки в областных центрах этим тоже занимаются. Суть в том, что не всегда это комплектование идет из книг первого ряда. А уж частные лица из своих домашних библиотек несут то… как бы вам сказать…
— Скажем прямо: то, что не надо.
— Да… Я сама не раз видела на дверях библиотек надпись: “Принимаем все!”.
— Если пустые полки заполняются плохой советской литературой и ее начинают читать, то разве можно воспитать в читателе отношение к книге как к интеллектуальному обновлению и какие будут у него литературные вкусы?
— И не только литературные — как социолог, хочу это подчеркнуть. Дело не только в литературном качестве данных произведений, но и в том, что в сознании людей реанимируются прежние советские ценности и нормы. Ведь вся эта советская беллетристика была построена на определенных и жестких идеологических моделях. В наиболее чистом виде ценностные модели выражены именно в массовой словесности, будь то нынешняя или советская. А если еще учесть существующую в массовом сознании ностальгию по нашему мифологизированному прошлому, то реанимация таких, скажем, литературных теней, имеет хорошую социальную базу для их возвращения в актуальную культуру.
— Получается, что библиотека становится местом встречи, которое изменить нельзя, а сама она все больше и больше хиреет? Может быть, заняться полезными советами и во всех издательствах повесить плакат: “Писатель, хочешь быть прочитанным — сдай свою книгу в библиотеку!”
— Библиотека не может быть набором случайных книг, она обязательно должна давать некое целостное представление о культуре, о существующем мире, отвечающее некой ценностно-нормативной системе данного сообщества. Пока есть единственный канал гарантированного комплектования библиотек хорошей литературой по более дешевым ценам — Институт “Открытое общество”. Мегапроект “Пушкинская библиотека” взял на себя, по существу, функции двух частей распавшейся литературной системы: первая — это селекция, отбор литературы, чем занимаются эксперты, просматривающие издательский поток. Вторая — сбор заказов от библиотек по каталогу и доставка им литературы. Участниками мегапроекта являются более пятисот российских издательств и более пяти тысяч библиотек от Калининграда до Камчатки. Благодаря программам мегапроекта в фонды библиотек поступило более десяти миллионов изданий по гуманитарным отраслям. А сейчас беспокойство библиотек вызывает то, что им придется оплачивать пакет полностью, хотя это будет гарантированное комплектование, остро необходимое библиотекам. Но денег на полную оплату у “малых” библиотек нет. И вопрос этот остается открытым…
Вот и получается, что провинциальная библиотека, с одной стороны, сегодня становится общественным центром, а с другой — она постепенно выпадает из литературной культуры, особенно актуальной.
— Этой весной Российская национальная библиотека проводила социологический опрос в больших и малых городах нашей страны, и почему-то ни один из писателей, получивших премию, условно скажем, Букер-Антибукер, не вошел в список читаемой или любимой литературы.
— Литературная премия всегда является фактом признания произведения либо идеологическими инстанциями, либо литературной общественностью, это часть процесса маркировки литературного потока, осуществляемого литературной средой и ориентированного на эту среду и на продвинутые слои читательской аудитории. Но массовый читатель производит свою, иную маркировку литературы, руководствуясь собственными притязаниями и представлениями. Рассогласованность и несовпадения неизбежны. Поэтому столь отличаются “столичное” и “провинциальное” чтение. Соединение в столицах книжного рынка с развитой литературной средой дает иную картину, чем в российской глубинке с ее обедненным рынком и тонким слоем интеллектуалов. К тому же премированные произведения и их авторы в “малых” библиотеках не значатся. Они не могут туда попасть. Писатели, получившие литературные премии не так давно и книги которых издатели не выпустили пока огромным тиражом, всегда будут функционировать в столичном, достаточно узком читательском слое. Для того чтобы книга писателя N, которая получила премию имени Х, вошла в чтение достаточно широких слоев читательской аудитории, она должна пройти через мощный механизм трансляции литературной культуры, который является обязательной частью системы литературы.
— Что вы называете трансляцией?
— Трансляция — это продвижение литературных произведений в читательскую среду. В советские времена существовал отлаженный механизм такого рода. Все его части, скрепленные едиными идеологическими установками, системой контроля, работали в одном режиме. Этот механизм включал в себя школу с программной литературой, куда допускалось ограниченное число современных авторов, и прессу — газеты, журналы немедленно помещали на своих страницах хвалебные рецензии на произведения, “отмеченные” властью или отобранные литераторами, обслуживавшими эту власть. А если учесть, что в советские времена газеты и журналы выписывало практически все население, не просто выписывало — читало, значит, в читательское сознание вкладывалась нужная информация. Существовали всяческие специализированные учреждения типа Бюро пропаганды художественной литературы при Союзе писателей, “рассылавшее” критиков и писателей по всей стране с лекциями о современной одобренной и разрешенной литературе. Ну и самое главное — “избранным” авторам открывалась “зеленая” улица к издательствам и тиражам. Была “Роман-газета” с тиражом в два миллиона экземпляров, публикация в которой гарантировала автору “прохождение” в широкие читательские слои. В результате формировался корпус чтения — не будем говорить сейчас о его идеологической “начинке”. Вот это и называется механизмом трансляции литературной культуры. А сейчас мы имеем то, что имеем,— отдельные звенья распавшейся системы и отсутствие размеченного для читателя литературного пространства.
— Многие произведения, которые получают премии, впервые публикуются на страницах “толстых” журналов…
— А журналы находятся в библиотеках… Однако информации о том, что произведение, получившее премию, можно прочитать, взяв с библиотечной полки “толстый” журнал, практически нет. Необходима работа СМИ, прежде всего телевидения, которое обладает самым сильным воздействием на массовую аудиторию. А сейчас на телевидении резко сократилось количество литературно-книжных передач, правда, их и всегда было мало… Даже на канале “Культура” такие передачи единичны. И это тоже один из показателей распада системы трансляции литературных образцов.
— Вами проведены исследования конъюнктуры книжной продукции. Каких авторов читают больше, каких меньше?
— В 1999 году Российская государственная библиотека провела совместно с Всероссийским центром по изучению общественного мнения — ВЦИОМом,— который я считаю самым авторитетным социологическим подразделением в нашей стране, опрос населения и пользователей библиотек. У нас есть списки книг, которые находились в обороте, которые читались в год исследования. Конечно, нельзя говорить о читательской аудитории вообще, она распадается на определенные группы. В каждой группе свои приоритеты, свои читаемые авторы. Но существует самая крупная — в количественном отношении — культурная группа, которая включает в себя людей с разным уровнем образования, в которой могут быть и представители массовой интеллигенции — врачи, учителя и люди с незаконченным высшим, средним и ниже среднего образованием. Эту группу мы условно называем “массовый читатель”. Ее приоритеты определяют именно в силу ее количества общую картину. Так вот, если говорить об этой группе, то самый читаемый автор, самый популярный, который идет с колоссальным отрывом от всех остальных,— это А. Маринина. Удивительно то, что появление новых имен не поколебало ее рейтинг, никто не смог пока не только вывести ее из “читательской” обоймы, но и хотя бы подвинуть на шкале приоритетов. За ней следует В. Пикуль, нисколько не пострадавший от изменения строя и возникновения другой культуры, другой литературы. Дальше уже идут Дж. Чейз, Агата Кристи и Ф. Незнанский. Возможно, что аналогичный замер, проведенный в 2000 году, дал бы несколько иную композицию списка. В нем, вероятно, появились бы Акунин и Донцова вместо Дж. Чейза и Ф. Незнанского, но тем не менее новые авторы, уже завоевавшие популярность и широко известные, работающие в тех же жанрах, с трудом завоевывают региональный рынок по причинам, о которых говорилось выше. Эта замедленная трансляция литературных образцов из столичных центров в регионы — достаточно характерная для нашей культуры — усугубляется в ситуации рассогласованности литературной системы.
— Какая сейчас наша читательская аудитория?
— Появился читатель, который перестал клясться в любви к высокой литературе и теперь совершенно без стеснения заявляет, что нужна ему книга легкая, для отдыха и развлечения. Раньше об этом говорить было не принято. Считалось неудобным, если дома не стоят собрания сочинений классиков. Это было культурной нормой, свидетельствовавшей о высоком символическом статусе нашей литературы. Сегодня это отброшено. Литература и чтение стали абсолютно функциональны, они перешли из области высокой культуры в культуру повседневности, и люди читают то, что им действительно необходимо “по жизни”. Это могут быть и справочники, и энциклопедии, и различного рода пособия или Маринина — вещи совершенно рядоположенные.
— Существует конфликт между обычным читателем и актуальной литературой. По вашему мнению, что надо сделать, чтобы увеличить число приобщенных к ее чтению?
— Невозможно себе представить такую систему, где участники литературного процесса и массовый читатель будут единодушны: это разные этажи культуры, и между ними всегда будет существовать разрыв. Для того чтобы механизм передачи литературных ценностей из “верхних” в “нижние” этажи работал, нужно, чтобы он был отлажен и чтобы существовал еще определенный профессиональный слой просветителей и “продвигателей” (промоутеров) чтения.
— Вы имеете в виду критиков? Просвещенный критик — мечта… “Три года, чтобы написать книгу, пять строчек, чтобы ее осмеять — перевирая при цитировании”,— не без раздражения заметил Камю. Сейчас эта претензия выглядит капризом, так как цитация предполагает хотя бы беглое прочтение. Наш критик решил, что можно книгу не читать, а просто раздавать, как маленькие шоколадные медальки, свои маленькие газетные абзацы, слепленные из слов, звучавших на презентации книги. Анализ произведения — звучит смешно, ничего этого практически нет.
— А чем же сегодня критики занимаются?
— Всем, чем угодно. Например, пишут романы, плохие романы, присуждают премии прозаикам и поэтам — немаловажный момент. Почти все жюри состоят на девяносто процентов из критиков. Поэтому возникает желание создать премию, где бы непосредственно писатели оценивали критиков. Можно предложить номинацию — “Читающему критику”.
— Будет довольно трудно выяснить, кто из них читающий. Это потребует очень изысканной методики. Критики ведь все равно пишут в основном друг для друга, они не выходят за рамки литературной среды. Для продвижения книги нужна другая профессиональная группа. В Америке, например, существует сеть центров книги. Они есть почти в каждом штате, как правило, при библиотеках, но не только. Это специализированные учреждения, которые проводят общенациональные и региональные читательские кампании, организуют книжные акции, присуждают литературные премии, определяют книгу, “которую читает весь штат”. На это работают все каналы — пресса, телевидение, библиотеки. А у нас — громкие читки газет в районных и сельских библиотеках…
— “Громкие читки” — это явно не из пушкинской эпохи чтения вслух. Какие-то времена ликбеза… то, что, казалось, ушло в область забытых вещей…
— А для провинции — незабытых вещей, потому что с подпиской тоже трудности, не говоря уже об индивидуальной подписке.
— Теперь это можно было бы назвать интерактивным чтением…
— Можно, но это ненормально, потому что никакая система не может существовать, если она настолько диспропорциональна, как сегодняшняя библиотечная система. В крупных библиотеках существуют Интернет, электронные каталоги, электронные версии журналов, база данных и другие элементы модернизации. Они быстро уходят вперед, оставляя позади своих “малых” коллег — публичные библиотеки в селах и районных центрах, которые возвращаются к громким читкам 30-х годов. Один из главных процессов сегодняшнего дня — сокращение читательской аудитории в своих абсолютных цифрах. Она сокращается из года в год, и соответственно растет количество нечитателей. Скажем, если десять, ну пятнадцать лет назад мы говорили, что практически девяносто процентов населения страны — читатели, включая, конечно, и читателей газет, то сейчас 35 процентов населения уверенно отвечают, что вообще ничего не читают. Сужается и сфера действия библиотек. Пять лет назад двадцать процентов населения пользовались библиотеками…
— В их прямом назначении…
— То есть были записаны в библиотеки. Сейчас, по данным исследования,— 18 процентов. Государственная статистика дает несколько более высокий показатель в связи с особенностями учета пользователей. Это при том, что наши крупные библиотеки в столицах и региональных центрах задыхаются от посещаемости, читальные залы ломятся. И у библиотек ощущение…
— Процветания?
— Процветания. А на самом деле реальная сфера пользования библиотеками продолжает уменьшаться. Число библиотек в стране также сократилось. Вот в связи с этим и возникла программа Института “Открытое общество” по поддержке чтения, по стимулированию интереса широкой публики к книге и к литературе. Она станет одним из основных направлений мегапроекта “Пушкинская библиотека” в будущем году. Успех этой программы будет зависеть от того, будут ли в ней задействованы все агенты литературной системы, то есть писатели, издатели, книготорговцы, библиотекари, педагоги. Продвигать книгу, как и исследовать чтение,— дорогое дело. Развешивать плакаты: “Читать — это хорошо” или “Книга — лучший подарок” и надеяться, что люди начнут читать, по крайней мере наивно. Нужны конкретные, целенаправленные и адресные акции и действия, имеющие к тому же финансовую поддержку.
— Слышать это невыносимо… Вы бросили как-то фразу, что разговор социолога с писателем часто не получается. Теперь я понимаю почему, я просто вижу, как обиженный (на социолога!!!) писатель, обхватив руками голову, с ужасом бросается прочь…
— Яркая, но не совсем точная картина. Скорее писатель, критик, литературовед бросаются на социолога с первым подвернувшимся под руку тяжелым предметом. Достигнуть взаимопонимания практически невозможно. Всё просто: литератор оценивает произведение с точки зрения его эстетического своеобразия и уникальности, социологи — как некую холодную конфигурацию ценностей и норм. Литератор выводит все шаблонное, типовое, формульное за рамки литературной культуры, социологу проще всего работать именно с этим материалом, изучая механизм бытования литературы в обществе. И Пушкин важен для него не потому, что гений, а как знаковая фигура в русской культуре той эпохи. Литературно-художественная среда воспринимает подобный подход к именам и явлениям культуры чуть ли не как личное оскорбление.
Кроме того, данные социологов о массовом чтении и читательских приоритетах крайне неприятны. Век бы не видеть этих рейтингов… Ведь так хочется, чтобы читали не Маринину, а Достоевского и Гоголя!
— Вопрос, который не могу не задать: как в библиотеках читаются “толстые” журналы?
— У “толстяков” есть своя аудитория, своя ориентированная на них публика. К тому же, по нашим последним данным, “толстый” журнал, особенно в провинциальных библиотеках, возвращается в библиотечное чтение. До 23 процентов абонентов библиотек ответили, что берут “толстые” журналы. Это немало… Думаю, что это результат программы многолетней поддержки “толстых” журналов Институтом “Открытое общество”.
— Недавно в одном тонком журнале прочитала, что “…в кризисы литераторы пишут плохо” (звучит как — “в неволе размножаются плохо”), но вот эти самые литераторы начали-таки писать, поэтому делается вывод: у нас все признаки стабильного общества. Далее почти в стиле пошлого мадригала: качественная современная проза уверенно лидирует… а массовая литература сдает свои позиции… Последние дни криминального чтива…
— Во-первых, мне не нравится само выражение “криминальное чтиво”. Что оно, собственно, означает? Субъективную оценку тех или иных произведений? Чью оценку? Читателей? Критиков? Писателей? Во-вторых, я не выношу высокомерного отношения литераторов к читателю, неуважения к его вкусам и предпочтениям. На проходившем 7 сентября Конгрессе в защиту чтения раздавались наряду с разумными идеями призывы “запретить”, “ограничить”, “раскулачить”, а вместо “криминального чтива” издавать “Как закалялась сталь” и “Молодую гвардию”, на которых и следует воспитывать молодежь. Войну с читателем выиграть нельзя. С “криминальным чтивом”, а точнее, с масскультурной продукцией, читатель не расстанется никогда. И это нормальная формула существования и функционирования культуры.
— Хочу закончить беседу надписью над входом в библиотеку 1459 года: “Это не людское жилье, обильное, безукоризненное и беспорочное; это чистилище человеческих дум, делающее способным к труду, кафедра жизни, седалище ценных суждений, очищение от невежества”.