Владимир БЕРЕЗИН
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2001
Актуальная культура
Владимир БЕРЕЗИН
Слово
о Хаджи-МуратеЕсть такая иллюзия, что, вступая в новый век, год, квартал, короче говоря, в новый отчетный период, мы начинаем жизнь набело. Между тем даты не значат вообще ничего: в новый квартал, год или век мы вносим старое барахло.
Неизвестно, сколько бритоголовых солдат кончило свою жизнь для того, чтобы взять высоту или три дома у дороги, названных кем-то населенным пунктом, взять, отобрать у врага к какой-то дате — 23 февраля, к 7 ноября, к 1 мая. К 21 декабря, наконец. Мало кто помнит этот день — день рождения Сталина, а часто забыты и могилы убитых.
И все же мы тащим этот кровавый скарб в начинающееся время, что кажется нам новым.
Поэтому и будет рассказана соответственная история. История о повторяющемся времени.
Это история о человеке, превращенном в куст татарника.
Как склонять его имя — понятно, да не вполне. Порой даже возникает сомнение: а существовал ли он? Тем не менее имя его известно всем.
Люди делятся на тех, для кого Хаджи-Мурат герой литературный, и на тех, для кого он герой исторический. Или национальный. Его история похожа на историю Че Гевары. Та же отрубленная для идентификации голова, та же символичность жизни.
Виктор Шкловский пишет о том, что Толстой работал над повестью с 1896-го по 1904 год, но и в смертельной болезни писатель продолжал наводить справки, заказывать книги и искать в них подробности. «Истинной молитвой Толстого является рукопись Хаджи-Мурата»,- говорит Шкловский. И добавляет: «Великий человек был зажат между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля».
Можно спорить о величии родившегося в Аварии, близ Хунзаха, человека, но он уже превратился в татарник на краю поля. Бесспорно величие литературного
героя.
Слова о Хаджи-Мурате, зажатом между Шамилем и Николаем, на самом деле слова об обстоятельствах, когда неправы все. Когда календарь пронизан жестокостью и герой — одна из деталей это кровавого механизма.
В последние годы двадцатого века человечество суматошно подводит итоги, будто готовится перед кем-то отчитаться, инвентаризовать события. И начинается лихорадочный поиск исторических аналогий.
Толстой пишет не историю, а человеческие чувства.
Он пишет о той земле, что стала Дагестаном, хотя в его повести есть и чеченцы. Но нет ничего хуже спекуляции на классике и причитаний: как оно, дескать, похоже! И когда снова начинают убивать, то все участники бойни ищут похожих сю-
жетов.
Между тем Хаджи-Мурат не раз и не два переходил из одного лагеря в другой. Русские дали Хаджи-Мурату чин прапорщика милиции. Потом он был обвинен в измене и арестован. Бежал и присоединился к Шамилю. Русских вытеснили из Аварии в 1843 году, и этому способствовал именно Хаджи-Мурат, притом всегда оставляя себе возможность маневра.
«Обладая личной отвагой и энергией, он в совершенстве овладел искусством войны в горах и стал одним из главных военных предводителей горцев в борьбе против царских колонизаторов»,- вот как принято о нем писать.
Череда кровавых междуусобиц на Кавказе была связана не только с русским присутствием. Это была страшная потасовка всех со всеми.
После этого и произошла описываемая Толстым история.
Уже семь лет, как не было в живых Хаджи-Мурата, когда «25 августа 1859 г. русские войска при содействии горцев Дагестана штурмом овладели Гунибом — последним оплотом Шамиля, а сам он был взят в плен. Разгром реакционного мюридизма, задержавшего на несколько десятилетий развитие Дагестана, и ликвидация новой угрозы порабощения Дагестана феодальной отсталой Турцией способствовали развитию производительных сил страны, ускорили разложение патриархально-феодальных порядков, втянули Дагестан в новые, более высокие социально-экономические отношения».
Шамиля отвезли в Петербург, но через десять лет он умер на свободе, после паломничества в Мекку.
Все это излагают историки, время от времени меняя оценки, чередуя цитаты в разном порядке, но за убитым давным-давно человеком стоят буквы, сложившиеся в слова, строчки и страницы Толстого.
Именно в связке с Толстым продолжалась жизнь Хаджи-Мурата. Он стал известнее, а значит, главнее тех, кто его убил, и тех, кого убил он сам.
«Сколько душ загубил, проклятый; теперь, поди, как его ублаготворять будут»,- говорят придуманные Толстым солдаты. Они говорят об этом, и нет сомнений, что так говорили и другие солдаты о множестве других разбойников, с которыми дружились их начальники.
Повесть Толстого дышит исторической достоверностью. Впрочем, есть мнение, что она приукрашивает Хаджи-Мурата. Это неверно.
Если внимательно читать Толстого, то понятно, что Хаджи-Мурат не более жесток, чем те солдаты, что говорят о нем. Он разбойник, и на нем не только орден Шамиля, круглая бляха с арабскими письменами, но и кровь тех людей, которых он мучил, не задумываясь о собственной жестокости.
«Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была продавлена, и дверь и столбы галерейки были сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезен мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей ее старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и, не переставая, выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены еще два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли,
а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать с него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал ее.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали свое положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством, как чувство самосохранения.
Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями все с таким трудом заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося его о помощи, и тотчас же принялись за восстановление нарушенного».
Эта картина войны создана не только Толстым. В ином смысле она создана теми же солдатами, что справедливо полагали Хаджи-Мурата разбойником. Кстати, на стороне Шамиля билось несколько сотен русских старообрядцев.
История мешала людей, как карты в колоде. И их объединяла не кровь происхождения, а пролитая кровь.
Высота В 2352 м, иначе называемая Гуниб, остальному миру известна мало, но география всегда определяет политику. На картах Дагестана, тех, где есть еще Грозненская область, под Хунзахом стоит, будто печать, буква «Ф», часть надписи «РСФСР».
От границы Дагестана до Грозного — тридцать километров, до Гуниба — сто двадцать — сто тридцать. География живет рядом с историей, но, говоря о старых и новых руслах, обезвоживании и паводках, география не описывает реки крови, а именно пролитая кровь всегда подкрашивает историю. История навсегда обручена с политикой.
Они живут в неравном браке, насильственном, но прочном.
Ничего в этой истории не похоже ни на какой иной исторический период.
Похожи только человеческие чувства. Фраза: «Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие и стрелять по укреплению» — может описывать любую из кавказских войн.
Похоже только это.
Похожи только некоторые слова, потому что есть у Толстого и милиционеры, которые ловят сбежавшего Хаджи-Мурата и тыкают кинжалами и шашками в его уже мертвое тело.
Сходство географии не так важно, как сходство человеческих переживаний.
Мать плачет о сыне одинаково солеными слезами, будь он замучен в чеченском плену или раздавлен русским танком. Мертвые старухи видят одинаковое небо одинаковыми пустыми глазами — косоварские и сербские, чеченские и курдские, они видят одно и то же небо, мало похожее на небо Аустерлица.
И дом горит одинаково, какая бы бомба в него ни попала, американская или русская.
Убитые дети теряют национальность.
Участники этнической войны слишком быстро становятся неотличимы, деление на правых и виноватых исчезает.
В этом бессмысленность и ужас войны и в том, что все в ней делают одни и те же хорошие люди, временно думающие о других людях, как о крысах и ядовитых пауках.
Теперь надо сказать о том, что происходило с Хаджи-Муратом после того, как его бритая голова перестала хватать ртом воздух.
Отрезанную голову отправили наместнику Воронцову. Затем она попала в Военно-медицинскую академию.
Есть такой термин «краниологическая коллекция». Это — собрание черепов. В нем оказался и Хаджи-Мурат — в окружении таких же безглазых людей, лишенных туловищ.
На его черепе уже были арабские и русские письмена, подтверждавшие происхождение. В год смерти Сталина, хотя эти события вряд ли связаны, череп передали в Кунсткамеру. Там он лежал где-то рядом с черепом Миклухо-Маклая. Тому, правда, отрезали голову, вернее, отделили череп от скелета спустя много лет после смерти, согласно завещанию самого Миклухо-Маклая.
И вряд ли кого удивляло это соседство.
Черепа тоже теряют свою национальность, и Хаджи-Мурату было все равно.
«Больше он ничего уже не чувствовал».
Потом его голову лепили заново, воссоздавая уши и губы. Это называется — реконструкция по Герасимову.
Хоронить этот череп трудно. Вообще формально трудно закопать в землю музейный экспонат. Непонятно также, где это сделать. Могила Хаджи-Мурата неизвестна. О ней спорят, как спорили греческие города о Гомере.
Он действительно превратился в татарник, на лепестках которого есть розовый отсвет крови.∙