Рассказы
Александр ХУРГИН
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2000
Александр ХУРГИН Не спас РАССКАЗЫ ГУМАНОИД С точки зрения остальных Шурик был существом необычным и подпадал под емкое определение “ ну что с него возьмешь! ”. Сам он насчет “ что возьмешь ” с остальными согласиться не мог, а насчет необычности — как раз мог. Только он не до конца понимал: необычен он? Или эти самые остальные?
По здравому размышлению Шурик склонялся к первому: а именно к тому, что необычность лежит в нем, в его, значит, личной области. Он даже иногда по ночам думал о себе: “А может, — думал, — я инопланетянин? Гуманоид, так сказать, и пришелец? Но тогда, — думал, — почему мне жрать хочется до боли? Тем более ночью, когда надо спать ”. И сам же себе объяснял: “Так, наверно, потому и хочется . Может, они, в смысле, мы — гуманоиды, ночью должны есть, а днем — спать. Может, у нас природа такая нечеловеческая” . Тут, конечно, у Шурика сразу возникали сомнения . Потому что жена его и супруга Светик — которая гуманоидом не была на сто десять процентов — тоже ночью любила встать и перекусить чего-нибудь на скорую руку. Она даже на дверь холодильника бумажку самоклеящуюся прилепила и на ней себе написала: “Ночью не жрать! И так корова ”. Но, с другой стороны, а почему бы людям и гуманоидам не иметь каких-нибудь общих черт и сходств? Как бы там ни было, а все мы — дети галактики, все, до самого последнего человека, будь он хоть трижды гуманоидом и пришельцем.
Кстати, в чем состояла необычность Шурика — а некоторые трактовали ее как ненормальность, — никто толком сформулировать не взялся бы. Просто ясно было как божий день, что он то ли не от мира сего, то ли не в себе. И никаких сомнений на эту тему ни у кого не рождалось — ни у Шурика, ни у остальных. Но у остальных вообще сомнения рождаются нечасто. Это истина широко известная . Про остальных говорить вообще особого смысла не имеет. Потому как ну что такое “ остальные ”? Это все, что ли, скопом? Так и Шурик — один из всех. Все — они разные бывают.
Во что верится с ощутимым трудом.
Но больше всего волновало Шурика не это. Его волновало, что будет с его детьми и потомками. Когда дети и потомки у них со Светиком появятся . Вернее, Шурика волновало: кем будут считаться их общие дети в том случае, если он действительно пришелец миров? Тоже пришельцами — по отцу? Или людьми в полном смысле этого слова — по матери? Тут подход может быть диаметрально различный. Как у разных народов к национальности. У русских или у тех же, например, украинцев она определяется хоть по отцу, хоть по матери — не важно и несущественно. А у евреев — строго по матери. И если твое отчество Абрамович, фамилия Абрамович, а мама у тебя турчанка, то для евреев ты не еврей, а турок. Хотя, конечно, и Абрамович.
Эти детские, если можно так их назвать, вопросы Шурик задавал себе регулярно. А ответа на них не имел ни малейшего. Может, потому не имел, что в собственном пришельчестве никакой уверенности у него не было. А сомнения — опять-таки были. И он их в конце концов задумал разрешить и развеять. Очень простым, гениальным, надо сказать, путем. Он придумал сдать в больницу свои анализы. И если они — результаты анализов крови и всего такого — будут положительными, то есть не будут лезть ни в какие установленные человеческой медициной рамки, значит, и сомневаться нечего.
В общем, приготовил Шурик все, что мог приготовить в домашних условиях, завернул это в газетку под названием “Торговый дом культуры ” и пошел в близлежащую больницу. Вернее, в поликлинику районного масштаба.
Пришел, говорит:
— Мне бы анализы сдать.
А ему говорят:
— Направление.
Шурик начал не понимать, о каком направлении идет речь, а ему объяснили:
— Направление от лечащего врача давай.
Лечащего врача у Шурика, естественно, не было, так как он в последние годы ни от чего не лечился . Во всяком случае, не лечился при помощи врача. И он спросил:
— А где его взять, лечащего этого врача, если меня никто ни от чего не лечит?
Медсестра или кем там она была… в общем, человек в белом халате посмотрела на Шурика изучающе и спросила:
— А что это у вас в газетке?
— В газетке, — сказал Шурик, — у меня исходный материал. Я же говорю — мне сдать.
Конечно, медсестра могла послать Шурика подальше и заняться своими обязанностями старшего лаборанта. И она хотела его послать. Но не послала.
— Значит, вы с собой все, что нужно, принесли? — сказала она.
— Все, — сказал Шурик. — Кроме крови.
Тогда медсестра ему вежливо, на пределе своего терпения, объяснила:
— Вы понимаете, — объяснила, — нам надо знать, на что делать анализы — на сахар, допустим, или на что-нибудь другое. Общий, например, анализ…
Шурик обрадовался и сказал:
— Мне общий. Самый общий, какой только можно себе позволить.
— Зачем?! — Терпение лаборантки сошло на нет и закончилось.
— Этого я вам сказать не могу. — Шурик трижды извинился за то, что не может. — Но я заплачу. Если за анализы нужно платить.
— Сейчас за все нужно платить, — сказала старшая лаборантка. — Время такое. Трудное.
А дальше события развивались по следующему пути. Шурик успешно сдал все свои анализы плюс кровь, заплатил названную лаборанткой сумму денег без сдачи и ушел гордый сам собой и своей предприимчивостью. Ему было чем гордиться . Поскольку произнести простую фразу “я заплачу ” Шурик никогда не умел. А тут, значит, пересилил себя и произнес в нужное время в нужном месте. Когда же он пришел за результатами исследований, в лаборатории сказали, что ему обязательно нужно обратиться к врачу. “Значит, я — он ”,— подумал Шурик, восторжествовав. Но все-таки спросил:
— Почему мне нужно к нему обращаться ? Девушка.
Лаборантка ответила просто, а главное — откровенно:
— Анализ показал наличие у вас крови в моче.
— Хорошо, хоть не мочи в крови, — сказал Шурик.
— А это еще неизвестно, — сказала лаборантка. И еще она сказала, чтобы Шурик следовал за ней.
Шурик добился своего, и всё про себя стало ему теперь ясно. А за лаборанткой он последовал из чистого любопытства и некоторого, так сказать, озорства. Чтобы посмотреть, как эти человеческие горе-доктора выпутаются из его гуманоидных анализов.
И он посмотрел. На свою голову.
Его срочно положили в больницу.
Шурик врачу возражал:
— Зачем мне больница? Я здоров, как гуманоид.
А врач говорил:
— Здоровы — и хорошо. Здорового человека лечить даже легче, чем больного.
Короче говоря и меньше рассуждая, можно сказать, что на больничную койку Шурик угодил как кур в ощип. Или — во щи. Он позвонил из автомата жене своей, Светику, и пожаловался: мол, такое дело, — и попросил принести ему зубную щетку, белье, стакан и поесть. А медикаменты ей медработники предписали обеспечить, когда она пришла к Шурику на первое свидание.
Конечно, Шурик ее разубеждал, говоря, что не стоит ничего им нести, поскольку он, Шурик, здоров. Но Светик говорила:
— Как же здоров, когда они все в один голос говорят, что болен?
Шурик склонялся к маленькому уху Светика и говорил:
— Да не соображают они ни хрена в моем здоровье. Здоровье у меня железное.
— А наличие крови в моче как понимать? — спрашивала Светик.
На что Шурик говорил:
— Никак не понимать, потому что это не кровь, может быть.
— Не кровь? — Вот теперь Светик никак Шурика не понимала. — А что?
— Ну, — говорил Шурик, — что! Я не знаю, что. Это, — говорил, — предмет для пристального научного подхода. Вот что.
Можно не сомневаться, и никого не нужно убеждать в том, что эти разговоры Шурика со Светиком успехом не увенчались. Светик, как верная жена и подруга, Шурику не поверила, а поверила, наоборот, врачам. И стала носить им всякие медпрепараты, покупаемые за большие деньги, иногда взятые в долг. А врачи этими принесенными препаратами Шурика интенсивно пролечивали. Несмотря на то, что не скрыли от Светика всю гибельность болезни ее любимого мужа. Обратился он слишком поздно. Если б хоть на месяц или на два раньше обратился — можно было бы на что-то реально надеяться . А теперь — что ж. Теперь, конечно.
Шурик, со своей стороны, во время приходов Светика донимал ее одной навязчивой идеей. Он говорил:
— Забери меня отсюда домой. Они ж меня своими лекарствами убьют медленной, но верной смертью.
— Нет, — говорила Светик, — они тебя не убьют. Они тебя, наоборот, вылечат, спасут и поставят на ноги.
Между тем Шурику становилось все хуже и хуже. До тех пор становилось, пока не стало совсем плохо. И Светик вообще перестала уходить из больницы, сидя у постели своего единственного мужа сутки напролет.
И, конечно, случилось то, что должно было, к сожалению, случиться . Однажды утром Шурик пришел в сознание и сказал:
— Видишь? Я ж тебе говорил, что они меня угробят.
Потом он помолчал, собрался с последними в жизни силами, улыбнулся уже не из мира сего, а из космоса и на оптимистической ноте закончил:
— Ну, ничего. Наши этого так не оставят.
НЕ СПАС Раньше Игорь Семенович считал и был уверен, что по его фамилии определить ничего невозможно. Относительно происхождения и национальной принадлежности. Он думал, что фамилия у него никакая, в том смысле, что нетипичная и нехарактерная . Швецкий. Не от слова “ швед ” , конечно, а от слова “ швец ”. Портной, значит. И имена у родителей его были, ничего конкретно не говорящие. Отца вообще, как Буденного, звали — Семеном Михайловичем, а мать тоже имя интернациональное носила: Инна Мироновна. То есть, возможно, при рождении назвали их не совсем такими именами и отчествами, в 1918-м и 1920 году. Тогда у многих еще сохранилась народная традиция и привычка
называть детей более откровенно и по-своему. Но те метрики и другие удостоверения личности не сохранились во времени, и в паспорта внесли им имена-отчества вышеупомянутые. И в свидетельствах о смерти те же имена значились. И на памятнике. Игорь Семенович общий им памятник поставил на двоих. Поскольку всю жизнь они вместе прожили, одной семьей, в одной квартире. И со смертью, значит, ничего у них не изменилось. Об этом Игорь Семенович позаботился . И о себе одновременно позаботился . Потому что на одну могилу ходить все-таки удобнее, чем на две в разных местах. Тем более ходил он к родителям своим часто. Особенно если по сравнению с другими. Во-первых, на дни их рождения ходил. Во-вторых, на день смерти. Они в один день умерли. Не вместе и сразу, нет, умерли они в разные годы. Но оба пятого сентября .
Ну и обязательно весной, когда земля подсыхала, приходил к родителям Игорь Семенович. Чтобы убрать грязь, за зиму скопившуюся, цветы посадить, то, се. Да и так заходил, без повода и причины. Когда настроение соответствовало. Что тоже случалось чаще, чем хотелось бы. А по аллеям походит, посмотрит на черных ворон и собак кладбищенских — свободных и независимых существ, которые, правда, все равно о смерти напоминают, — и легче вроде жить какое-то время .
Он даже с удовольствием некоторым по кладбищу гулял, Игорь Семенович. Как по парку культуры и отдыха. Памятники разглядывал, то, что живые о мертвых на камне пишут, читал. А кроме того, он выяснил, что на кладбище точно так же можно своих знакомых встретить, как и на улицах города. Только в городе встречаешь тех, кто еще жив, а на кладбище — тех, кто уже мертв. Таким образом он директора своей школы встретил, Сотника Ивана Демидовича, и доктора Юрия Рябова, маму в самом конце лечившего, и своего однокашника Леньку Гусева, который был живее всех живых в группе, здоровее и жизнерадостнее.
И в общей сложности двенадцать лет ходил сюда Игорь Семенович время от времени, и все было тихо, спокойно, как подобает, несмотря на нервную политическую обстановку в стране. А потом, значит, началось и пошло с год назад вразнос, как по маслу.
Пришел он новой весной к родителям, смотрит, а памятник на земле лежит. Навзничь. Не разбит, не осквернен ничем, но — на земле. Игорь Семенович подумал, что, может, упал он. Сам по себе, без человеческого участия и умысла. Ну земля поползла под воздействием снега и талых вод. Земля же на кладбище жирная, скользкая — вполне могла поползти. И в тот, первый раз Игорь Семенович нанял рабочих местных, могильщиков, и они за некоторую — не малую, но приемлемую — сумму восстановили памятник на прежнем месте. Сказав, что теперь будет стоять не хуже, чем у Ленина, — никуда не денется . А через неделю буквально Игоря Семеновича что-то как в бок толкнуло. Он ехал в троллейбусе — по работе ему надо было — и неоправданно ничем вышел на предпоследней остановке. А не на последней, как полагал по ходу дела и по логике вещей. И пошел по асфальту. Дошел до кладбища, до могилы добрался — опять памятник лежит. На боку. И через обе фотографии краской зеленой полоса проведена. Жирная полоса. Прямо по лицам. Справа налево и наискось. А внизу, почти у самого основания, написано: “Ха-ха-ха ”.
Ну тут, конечно, деваться Игорю Семеновичу стало некуда, и все он понял как есть. Понял, что имеет дело с актом вандализма так называемым — о них в газетах не раз писали. Он это еще и потому понял, что осмотрел другие памятники и могилы, те, которые вблизи располагались, в радиусе обзора. И все они, если хоть намек какой-нибудь содержали на происхождение покойника нечистокровное, были как-нибудь испорчены. Или той же краской памятники расписаны нецензурно, или куски от них отбиты, а на одной фотографии усы к лицу кто-то пририсовал — опять же зеленью ядовитой — и окурок к губам приклеил. А лицо и памятник, — и могила, само собой разумеется ,— женщине молодой принадлежали, в родах умершей.
И почувствовал Игорь Семенович в себе злобу, и понял, что начинает борьбу не на жизнь, а на смерть. Вернее — за смерть. Чтобы право смерти для матери своей и отца отстоять, право на вечный покой. Правда, с кем он собирался вести борьбу, было ему неизвестно. С невидимым противником, с фантомами. И не с ними самими, а с результатами их деятельности. Выследить-то такого противника невозможно. Разве только поселиться на кладбище, на ПМЖ . Но тут — всему свое время и свой час. И раньше этого часа никто на кладбище переселяться не должен и стремиться туда — тоже. И Игорь Семенович не стремился . Он только понял, что с рабочими договариваться об установке памятника — неэффективно. Никаких денег не хватит с ними договариваться . Да и кто даст гарантию, что не они же сами памятники и валят? В целях получения дополнительного левого заработка. От мужчин с такими лицами и с такой профессией можно ожидать чего угодно. Они посреди смерти работают, ежедневно, их проблемы и чувства живых людей давно не интересуют. Их только свои собственные проблемы интересуют: чтоб не стеснять себя в еде и в питье, а также в средствах передвижения и проведения досуга вне территории кладбища.
На всякий случай и для очистки совести Игорь Семенович все-таки зашел к ним, сказал, что над мертвыми кто-то глумится и издевается беззастенчиво, мол, разве это допустимо? А они сказали ему:
— Мы ничего, — сказали, — не знаем. Мы ж на ночь тут не остаемся жмуров охранять. И нам, — сказали, — за это не платят.
Можно было бы, наверно, еще в милицию обратиться, но Игорь Семенович о таком варианте и ходе даже не подумал. Не пришла ему милиция в голову. А сделал он, значит, вот что. Он у соседа, лет пять уже без перерыва пьющего, автомобиль купил. То есть не автомобиль, конечно, а “Запорожец ” старого образца. За сто долларов сосед ему этот “Запорожец ” с дорогой душой продал. Причем в отличном состоянии. Руки-то у соседа хорошие были, когда не пил он. И у самого Игоря Семеновича тоже руки откуда надо росли. И не боялся он, что машина старая и в эксплуатации ненадежная, поскольку вполне мог с нею совладать своими силами и своим умом. А к машине он докупил лом с лопатой, растворитель и цемент. Задние сиденья вынул, все это туда сложил, и там оно находилось. Всегда. И каждую неделю, в воскресенье, стал Игорь Семенович по одному и тому же маршруту на своем “Запорожце ” горбатом ездить. Приедет с утра, поставит памятник в вертикальное положение, зацементирует. Если краской он испачкан — растворителем краску смоет. Посидит, покурит и уезжает отдыхать после трудовой недели. А в следующее воскресенье опять едет. И опять то же самое делает. Делает и думает:
“Я все равно упрямее вас, гадов. Только бы, — думает, — памятник не разбили и не уничтожили или, что еще хуже, не украли. А если, — думает, — попадетесь мне по какой-нибудь счастливой оплошности, убью я вас ломом или лопатой, в зависимости от того, что под рукой окажется . Убью и даже о добре и зле при этом не задумаюсь ”.
Короче, долго он так ездил. Всю весну, и все лето, и всю осень дождливую, и все начало зимы. Как на работу ездил. И понял в конце концов, что на свое терпение зря он надеялся и полагался и что не такое уж оно железное и вполне может лопнуть. А главное, неясно, что делать, когда терпение все-таки не выдержит: жить продолжать или чем-то иным заняться ?
И тогда стал Игорь Семенович думать. Тут же, на скамейку, присел и думает. И придумать ничего не может. Так бы он, наверно, ничего стоящего и путного и не придумал, если бы не ворона. Которая, как в страшном кино, на кресте сидела. Уселась и сидит, значит. Головой вертит то вправо, то влево. Вот она и натолкнула Игоря Семеновича на эту мысль нестандартную. Вернее, не она, а то, на чем она сидела. Крест имеется в виду кладбищенский — вот что. Обыкновенный деревянный крест.
И позвонил Игорь Семенович шефу, и попросил на завтра отгул. А завтра поехал он к ребятам на завод, где раньше, еще при советском строе, работал, и заказал им крестик небольшой изготовить — из нержавейки. Ребята заводские, конечно, удивились: зачем ему это понадобилось? Но крестик сделали, без вопросов. Прямо в присутствии Игоря Семеновича. Сантиметров пятнадцати высотой крестик, не больше. И денег не взяли. По старой памяти и дружбе и в знак солидарности всех трудящихся . Игорь Семенович сказал им большое спасибо от всего сердца и поехал с крестиком своим на кладбище. А дома он еще дрель в машину бросил ручную, коловорот по-старому, и сверло, каким кафель сверлил, когда в ванной комнате ремонт делал.
Приехал — памятник стоит. Не успели еще с ним расправиться со вчера. Ну, Игорь Семенович достал коловорот, сверло в патроне зажал и сверху в памятнике отверстие просверлил вертикально. Довольно легко оно просверлилось в так называемой мраморной крошке. А в отверстие он влил цемента разведенного и крестик туда же вставил. И в “Запорожце ” посидел, пока цемент схватываться начал. А после он решил еще посидеть — подождать, чтоб застыл цемент достаточно крепко.
Он так думал себе, Игорь Семенович, когда все эти действия производил: “ Родители меня ,— думал, — за этот крест не осудят, поскольку не были верующими при жизни, не успев дожить до свободы и открытости всех вероисповеданий без разбору. А Бог, если он, конечно, есть, тоже меня поймет. И, возможно, простит при случае. Потому что не может же он не понять, что я это не ради себя делаю, а ради родителей своих. Чтобы дали им, наконец, заслуженный покой. А то при жизни они его в глаза не видели и сейчас не видят. Разве это справедливо и по-божески? ”
И всю последующую неделю Игорь Семенович даже злорадствовал наедине с собой втихомолку. Представлял себе, как подходят эти сволочи к могиле, а на памятнике — крест. Они смотрят на него, смотрят друг на друга и уходят. Несолоно, как говорится, хлебавши. И ехал он в следующее воскресенье на своем “ Запорожце ” , веселясь внутренне и насвистывая . Хотя на кладбище, веселясь, нормальные люди не ездят.
А когда приехал и вышел из машинки своей, морально и физически устаревшей, и к могиле вплотную приблизился, веселость его истаяла и иссякла. В один фактически миг. Потому что памятник теперь не только лежал на земле, но и разбит был что называется в мелкие дребезги. И крест, в грязь втоптанный, рядом валялся .
Не защитил он, значит, родителей Игоря Семеновича. Не спас. Наверно, потому не спас, что всё против фантомов этих бессильно. Всё и все. Даже Бог бессилен. Еврейский Бог, христианский… Оба бессильны. Что понятно, если вдуматься, и объяснимо. Ведь оба они есть один и тот же, всеобщий, единый и неделимый Бог, Бог, подаривший нам, людям, как образ свой, так и свое подобие.
∙