Стихи
Светлана МАКСИМОВА
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2000
Меж двух ударов пульса… * * * Прощай! Ужели не смешно Делить судьбу с одной из пифий? Пусть зазвенит монетой дно! Мы это выпили вино — Ты помнишь? — в праздничном Коринфе! Звонят! Звонят колокола! И все, что прежде было нашим,- Весь путь от решки до орла — На дне последней этой чаши. Не спрашивай, как я смогла Уйти за первым же попавшим В круг света сцены площадно’й, За круг истории площа’дной. Прощай! Еще бы по одной! И ладно! Немыслимый в гортани жар — Названья глиняные эти: Коринф, Микены, Эпидавр, Гомера профиль на монете, Что брошен нищему певцу В прибрежной праздничной таверне. Ему и плющ, и лавр — к лицу, Да и венец любой… Поверь мне, Когда он пел и пил вино. И снова пел — гортанно, гордо, Я знала только лишь одно — Что я хочу его!.. И твердо Вонзала нож в овечий сыр Его ревнивая критянка. Но знала я — и целый мир! — Что утром мы покинем пир И кто-то бросит вслед медяк нам С Гомером выпукло-слепым Взамен орла самодержавья. И так же я уйду с любым, Уж никого не утешая, Затем, что больше не пою, Ни дуракам, ни мертвецам я, Предпочитая «deja vu» В Элладе столь провинциальной, Какой была моя судьба, До сей поры — смешной и грешной — Поставленная «на попа» Слепым «орлом» и зрячей «решкой». Прогулки по саду Сирень померзла. Жасмин отцвел. Медвежья душа из дуба Ушла на весла. И ветер гол, Как будто цыган под шубой. И вот я дома. Хоть дома нет. Создать бы бездомных лигу, Так я б не иначе была президент. Вот выйду в сад — и, как всякий поэт, Зачисленный в Красную книгу, Собратьев своих соберу букет, Привычных к любому игу. Ивана, конечно, который чай, И с Марьей который Ивана, И Ваньку Мокрого — сгоряча Туда же их — в икебану! Мы пили деготь. Мы ели с меча. Побойтесь Бога, не надо врача. Пора уже нам в нирвану. Мы все срифмовали — и «да», и «нет». И в этом залог свободы. Я вышла в сад — и, как всякий поэт, Зачисленный в книгу природы, Я вижу над муравейником свет, Где гибнут и гибнут народы, Пока разжигает костер мой сосед — Веселый Иван безродный. * * * И все, что ни скажу я, будет лишь Тех сновидений выжженная тишь. Ты был один на эти сны мне сужен. С тобою не простор я обрела, А комнату длиною в три крыла И шириною — рук простертых ужас. Так, что обнять всегда едва могла, Когда тобою разверзалась мгла Осенней затянувшейся разлуки, Где стаи заполняли небосвод. И, словно собираясь в перелет, По комнате кружились наши руки. Пока ты спал в объятиях моих, В той комнате уже на четверых Был стол накрыт, и вырастали дети. И вскоре убирали со стола. И комната длиною в три крыла Им родиной была на этом свете. Там сын взрослел, и дочь моя росла, И солнечного света полоса Там на полу — уже казалась раем. Но стрелки замирали на часах. Они старели на моих глазах. И умирали… И просыпался ты всегда в тот миг, Когда уже оплакала я их. А ты, проснувшись, вновь ко мне тянулся… Наверно, сны иные видел ты, Где мир не погибал от пустоты Меж двух ударов пульса. * * * След совпадает и ступня Один лишь раз — в преддверье шага… Но в мире не было меня, А небесам смешна отвага Одно лишь сердце предъявить На суд средь холода и блеска, Где прикасается Давид Перстами к пустоте вселенской. Аргентинское танго Лишь слово одно — «никогда» — Есть храм для твоей победы. Крылатая Ника «да!» Кричит с парапета. Вот здесь ты умрешь, зато Ты будешь свободным, свободным… Танцуй в долгополом пальто На кухне своей холодной. Сметай рукавами то, Что помнит лишь боль тупая. Люби в разнополом пальто Себя, на себя наступая. Не помни, когда и где Под воду ушла Итака. Танцуй на воде, по воде Свое аргентинское танго. Во всем от Версачи и Ногой попирая Китеж, Иди по воде, иди! И там ты себя увидишь Танцующим на огне На кухне с открытым газом, С московской зимой в окне, Косящим безумным глазом Туда, где века подряд Возлюбленными возлюблен, В шинели своей до пят В каком-то армейском клубе На чьей-то чужой войне, По чьим-то чужим контрактам Танцуешь ты, как во сне, Свое аргентинское танго. Блюз городских сумасшедших Я вышла утром, быть может, ранним, быть может, не в меру старательно за рифмой шла, как за миноискателем, чтоб подорваться на каждой мине. Простите уж Бога ради! Но мне надоел этот плач о блудном сыне. Я слишком близко знакома с этим приятелем. И потому отныне я иначе смотрю на вещи. А по всем подворотням скрежещет блюз городских сумасшедших, блюз городских сумасшедших… Я иду напевая, мне нравится этот ритм, мне нравится, спотыкаясь, идти за ним, как слепые у Брейгеля, в ритме регги, напевая и шаря рукой по городам и селениям — где мое поколение?.. где мое поколение?.. Мы все разъедали, как щелочь, уже подорвавшись на мине. Нас можно исполнить еще раз, но лишь на струне Паганини. Нас можно услышать, быть может, отрезанным ухом Ван-Гога. И хоть нас нет уже больше, что за печаль, ей-богу! Что за кручина, граждане! Что за беда! Ах, мы жаждали, жаждали — вот она, эта вода, в горле стоит, как нож! А за спиною шумит не дождь — блюз городских сумасшедших, блюз городских сумасшедших. Поднимите мне вежды! — Вий кричит на старославянском. Прирастает к глазницам повязка, и ее вырывают с глазами те, что следом идут за нами, напевая без всякой тоски блюз городских сумасшедших, блюз городских… Полноте, батюшка, полноте! Мой корабль отплывает в полночь высокого слога, а рождаюсь я в полдень иного в провинциальном роддоме, удаленном от моря и Бога, в несгораемом томе «Мертвых душ» поколения «икс»… Это можно исполнить еще раз, и еще раз на «бис»! Потому что это не регги, потому что это не джаз, потому что это давно уже не про нас. Если трезво смотреть на вещи, это больше, чем «мы» и хлеще — блюз городских сумасшедших, блюз городских сумасшедших! ∙ Светлана МАКСИМОВА