Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2000
Эстетика пазла ∙ Юз Алешковский. КАРУСЕЛЬ . КЕНГУРУ . РУРУ . Повести. М ., Вагриус, 1999.
∙ Читать сегодня повести Юза Алешковского — все равно что слушать песни Александра Галича из сатирического раздела, типа “Израильская военщина известна всему свету… ”.
В первом из помещенных в книге — не в хронологическом порядке, а, вероятно, по степени компактности — произведении подобная сатира гротескно усилена тем, как обыграны известные слова Федора Тютчева насчет непонимаемости России умом и возможности приобщения к ней исключительно посредством веры. В фантасмагории “Карусель ” один представитель советской карательной психиатрии сам всерьез сходит с ума от психической непотопляемости главного героя, исповедующего принцип “ умом Россию понимать ” (с казавшимися до недавнего времени непечатными вставками), приказывает взять подписку с пациента о прекращении попыток такового понимания и отдает приказ: “Верить! ” Но, как следует из повести в целом, ненормальный мир ненормализуем подобными невыполнимыми приказами. Человек старается весело расстаться со своим прошлым, сводя его с ума, но при этом никак с этим прошлым не расставаясь, продолжая срывать погоны с шинели Акакия Акакиевича от системы и разбивать страусиное яйцо поверженного советского Кащея .
В повести “Руру” (русская рулетка) автор раскрывает исповедуемую им эстетику пазла (“по-нашенски головоломка, собиралка, складывалка”). Из известной по личному опыту Жизни, что была “ разодрана, перелицована, измордована, многажды перекроена, растерзана и расколошматена обеими — ленинской и сталинской — смертельными гвардиями, из кожурочек сиротского земледелия, ошметков поруганного права, кусков труда, жилочек собственности, осколочков искусства, лоскутков веры, любви, надежды ” он стремится дойти “ по картошечке, по страсти, по колоску, по куренку, по буковке, по дощечке, по волюшке, по обязанности, по тропинке, по милости, по почвинке, по совести, по прилавочку, по капле водицы — вплоть до некоторого хотя бы воссоздания в истерзанной нашей российской действительности Образа Истины и Достоинства трагического существования” .
Свой живописный и красочный в языковом отношении пазл писатель собирает не столько с умственного верха, сколько с телесного низа. Естественно, прежде всего “ низ ” этот — разнообразие и оригинальность не иссякающей ни в каких “Кащеевых ” ситуациях сексуальной жизни “ инвалидов поганой Системы ”. К примеру, вожделение охватывает одного из персонажей “Карусели ” сразу же вслед за убийством офицера, с которым ему изменяла его подруга, подельница по людоедству, к которому приобщил его в голодные годы отец. Но в случае с “ товарищем Сталиным ” ( Алешковский, как известно, является автором одноименной, ставшей “ народной ” песни) “ низ ” — просто ноги вождя, то и дело впадающие в своеобразную нецензурную оппозицию к хозяину (еще носят, но уже обзываются ).
Нельзя не отметить символичный взгляд снизу на саму историю, когда герой “Кенгуру ” наблюдает из полуподвального помещения за ходом Ялтинской конференции в феврале 1945 года, видя лишь ноги творцов нового мироустройства. Насколько оправдано “ подвально ” -художественное перекраивание самой истории в ходе такого наблюдения ? У читателя, для которого это события “ из времен очаковских ” , создается впечатление, что идея высылки крымских татар с исторической родины пришла в голову Сталину в ходе этой конференции, хотя Крым был этнически “ очищен ” более чем за восемь месяцев до того. А ведь не только в Россию, но и в российское “ озорство ” тоже хочется и вдумываться, и “ просто верить ”.
Верх и низ пазла Алешковского пока не сложились в целостную и органичную картину, хотя авторская сердечная тоска по картинному синтезу нарастает. Изобличая нынешних “ остолопствующих лакеев и ординарцев палачей ” , писатель таким образом обращает внимание на особенности их эстетического вкуса, — “ как корчит их — словно попали-таки они наконец в руки Бога Живаго — от “Реквиема ” великой женщины, от ужасной, отверстой бездны “Котлована ” , от вечно щебечущей птичьей фигурки поэта, свободно, то есть истинно по-птичьи, серанувшего прямо на те самые злодейские штиблеты, а заодно и на макушку рябой хари и поплатившегося за то бесстрашное озорство безумием и смертью ”. Однако сложившаяся свобода книжного рынка оказалась тоже не в пользу перечисленных авторов.
Но выглядит ли озорство Алешковского “ инакомысляще ” на фоне топота нового мирового переустройства? Кажется, сейчас, если вернуться к творчеству Алешковского-песенника, “Окурочек ” в России неожиданно оказался востребован больше, чем песенная сатира. Но по-прежнему неизбывна нужда и в драконьих сказках пазла.
Эдуард КОТОВ