Стихи
Владимир ПРИЕЗЖЕВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2000
Владимир ПРИЕЗЖЕВ
ТРАМВАЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК
г. Омск
* * *
Когда усядусь я, пещерный, вру, трамвайный,
Сухого электричества глотнувший,
(Горсть электронов про запас в кармане
И хорошо отрегулированный датчик
Дневного бденья), пусть меня покажут
Всем жителям, по городу снующим.
Я с ними поделюсь своим лицом
И новыми ботинками, и шубой,
И пульсом, бьющимся в запястьях рук.
Надев кольцо трамвайное на палец
И заключив полгорода в объятья,
Я прохожу, прошу заметить, дважды
В отодвигающуюся, на манер японских,
Стеклянно-металлическую дверь.
Как некогда Христос бродил по водам,
Так я благодаря великим силам
Тренья, гравитации и веры
Пройду по крепкому зернистому асфальту.
Пернатым выкормив остаток электронов
(Как все же мало в городе кормушек),
О воздух вытерев испачканные руки,
Иду, ступая в собственную тень.
И, наслаждаясь каменным пейзажем,
Я загоняю собственное тело,
Как стадо взрослых мамонтов,— пещерный,
Нет, вру, читай — трамвайный человек.
* * *
…И вышел прочь, швыряя тень
На кожу голую асфальта.
Башкой о солнце бился день,
И голуби крутили сальто.
Бездонная, текла любовь,
Бездомнее земли и неба.
И я бросал ей корки хлеба,
Корыстные, как дар волхвов.
Я рассказал ей про себя.
Что был как лед, что стал как пламень.
Потом присел на черный камень,
Любовь за ухо теребя.
Я рассказал ей обо всем,
Решив на случай полагаться.
Но вытесняемый объем
Не соглашался вытесняться.
Я оскорбительно иной
Представил правду человека.
И птицы зрели надо мной
На расстоянии парсека.
И шмель, как сытый дирижер,
Бурчал свое: до-ре, до-ля-ми.
И день, как опытный жонглер,
Бросался в небо голубями…
* * *
Разломан мир. Тоскующий бандит,
С неведомых канопусов сошедший,
Какой рукой заложен динамит
В твоей палитре сумасшедшей?
Закрыв глаза, ты пресекаешь свет.
Ты форму трогаешь, как трогают калеку.
И кисть твоя — тяжелый пистолет —
Скребет висок испуганному веку.
Что там внутри — у полости во рту,
У подлости — в ее кромешной тубе?
И, как струну, ты дергаешь черту
И на свечу напяливаешь губы.
* * *
Затяжка, словно огненная спица,
Прошла сквозь легкие и уперлась в живот.
Себя меняю, борзописца,
На самого себя — иконописца,
Меняю пару туфель на киот.
Пусть смотрит, Отче, сквозь махорку щурясь,
На бледное на чадо на свое:
На тюбик легких я давлю, сутулясь,
И в форточку удушье душных улиц
Я временно пускаю на жилье —
Пусть прячется за поясом халата
И дышит за спиной в радикулит…
Я в зеркало гляжуся воровато,
А в зеркале висит лицо Сократа
И укусить иль плюнуть норовит…
* * *
Я перевел свой тихий бред
На шелковый язык мороза.
Ночного неба ломкий свет
Теперь читается, как проза.
Ночного неба шаткий круг
Раскрылся чуткому пилоту.
И я услышал этот звук
И обнажил восьмую ноту:
Она присутствует в невысиженных яйцах,
Когда птенцы лишь пробуют сезам…
Мороз ломает слайды в крепких пальцах
И трещину проводит по глазам.
* * *
Ресниц тяжелая туманность
И век прикрытых желтизна.
И сна неясная реальность
Реальней времени без сна.
Полдня на то, чтобы проснуться
И взять до головы и в толк,
Что чашка лязгает о блюдце,
Как лязгает зубами волк.
Несуществующих нарядов
Ложится тонко волокно
На лежбище усталых взглядов —
Миролюбивое окно.
∙