Актуальная культура
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2000
Владимир БЕРЕЗИН Счастье
Был человек в земле Уц…
Иов 1,1
Когда говорят об Андрее Платонове, то как-то забывают, что существует антипод мира, созданного произведениями писателя. Это пространство любовного романа, который иногда называют женским. Сравнение это правомочно, потому что сравниваются не художественные достоинства, а этика поведения. Гений Платонова создал не только свой особый язык, но и особую конструкцию мира, со своими законами, с внутренними правилами функционирования героев.
В любовном коммерческом романе с непременным happy end, который, по сути, есть совокупность нравственных максим, воздаяние героям предопределено. Любовный роман учит: если поступать морально, в соответствии с действующей нормой поведения,— земное счастье гарантировано. Это именно гарантия, а не возможность счастливого конца.
А у Платонова есть примечательный роман “Счастливая Москва”.
Дело не в том, что в “Счастливой Москве” есть стержневая героиня, а в том, что это роман о счастье.
“Человек не научился мужеству непрерывного счастья” — фраза многозначительная и обнадеживающая: “не научился” означает, что вполне можно и “научиться”.
Правда, это требует времени, а значит, терпения.
Россия всегда была империей терпения. Нужно потерпеть, и потом все будет хорошо, и в какой-то момент ожидание личного счастья становится категорией веры. Чем-то вроде второго пришествия: в него веришь, но не ожидаешь в ближайшем будущем.
Старые солдаты говорили: “Никогда ни на что не напрашивайся, никогда ни от чего не отпрашивайся”. Их судьба была незавидна: выслужив свое, они возвращались домой — ненужные. Счастливого конца не предполагалось. В коммерческом романе обязателен счастливый конец, потому что финитность текста есть свойство справедливости. Всем сёстрам роздано по серьгам, антагонист наказан, герой награжден дуальной наградой — женщиной и материальным благополучием. В лавбургере — коротком любовном романе, придуманном для женской аудитории, героиня гарантирована счастьем. Чем дальше литература стоит от этого стереотипа, тем больше в ней недоверия к этому счастью.
Вот Анна Каренина читает английский роман, сидя в купе. “Герой романа уже начал достигать своего английского счастия, баронетства и имения, и Анна желала вместе с ним ехать в это имение, как вдруг она почувствовала, что ему должно быть стыдно и что ей стыдно этого самого”.
Что интересно в героях “Счастливой Москвы”: они не сопоставляют свою жизнь с материальным счастьем. Даже акт любви, являющийся кульминацией лавбургера, происходит у Платонова скорбно: “Вид ее большого, непонятного тела, согретого под кожей скрытой кровью, заставил Сарториуса обнять Москву и еще раз молчаливо и поспешно истратить с нею часть своей жизни — единственно, что можно сделать,— пусть это будет бедно и ненужно и на самом деле не решает любви, а лишь утомляет человека”.
Отвлекаясь от хрестоматийного примера “Фро” и “Реки Потудань”, можно, используя текст “Счастливой Москвы”, говорить о том, что любовь платоновских персонажей всегда окрашена горем и жалостью: “Иногда она снилась Сарториусу, жалкая или усопшая, лежащая в бедности последний день перед погребением. Сарториус просыпался в горе и жестокости и сейчас же принимался за какое-нибудь полезное дело в своем учреждении, чтобы затмить в себе столь печальную и неправильную мысль”.
Или, как это замечено глазами стороннего наблюдателя: “Человек остался расплачиваться без нее; удивляясь бессердечию молодого поколения, которое страстно целуется, точно любит, а на самом деле — прощается навсегда”.
Акт любви превращается в акт жертвоприношения.
Платонов развивает особую тему литературы — тему жертвы. И жертвование происходит без воздаяния. То есть на страдания героя мир отвечает — ничем.
За персонажами словно бы стоит иной образ — из одной из самых загадочных библейских книг, о котором пойдет речь ниже.
Михаил Шишкин говорил, что жизнь героев Платонова — это счастливая жизнь в аду.
Героям “Счастливой Москвы” плохо и становится еще хуже. Жизнь проводит их по кругам несчастий, спуская все ниже. Они теряют социальный статус, здоровье, жизнь распоряжается их судьбой.
Источником страдания может быть все — само горе и даже знание о нем, осознание этого горя. Знание всегда скорбно. В нем большая печаль: “Горец не хотел знать о человеке все, а только лучшее, поэтому он сейчас же ушел в свое жилище и больше не был никогда”.
Причем действие “Счастливой Москвы” происходит в отсутствие самой страшной напасти — войны. Для поколения Платонова через несколько лет после написания романа война станет реальностью.
Человек в платоновском мире между тем сохраняет свою структуру — несмотря на отсутствие личного счастья, будучи лишенным даже его религиозного варианта — загробной жизни.
Но в советской литературе есть еще одно странное произведение о счастье, уже впрямую связанное с войной.
Этот рассказ, написанный почти пятьдесят лет назад, известен каждому. Он называется “Судьба человека”.
Это рассказ не о войне, как иногда кажется. Хотя в центре повествования — страдание от войны. Герой его — отнюдь не герой и даже не вполне солдат, а человек маленький, страдающий. Не воин.
За всю войну Андрей Соколов убивает один раз. Причем убивает без сожаления и колебаний. Один раз — русского человека, в церкви. Человек хочет выдать взводного командира немцам, и вот Соколов убивает его.
Всего три фамилии есть в тексте — Соколова, немецкого лагерного коменданта и этого — задушенного, задавленного в церкви.
Впрочем, нет, есть и еще одна фамилия. Это фамилия человека, под начальством которого Соколов воевал в гражданскую войну. Зовут его Киквидзе. Красный комдив Киквидзе погиб в девятнадцатом году, его не нужно было расстреливать двадцать лет спустя.
Это фамилия не очень известная, но вполне реальная.
Еще есть в тексте знаменитый город Урюпинск, где работает Андрей Соколов.
Этот город стал символом, частью советского общественного мифа. Про него рассказывали анекдот. Анекдот старый, сейчас он имеет только историческую ценность, потому что повествует про обязательный социально-политический экзамен. А герой шолоховского рассказа, между прочим, ни разу не говорит о партии и идее как о своем ориентире: “Чтобы я, русский солдат, да стал пить за победу немецкого оружия?!”
Вся партийность образца ХХ съезда вынесена в эпиграф. Но вернемся к анекдоту.
На экзамене по некоей марксистской дисциплине преподаватель говорит:
— Перечислите основные работы Маркса и Энгельса.
— А кто это такие?
— Да вы откуда такой (такая) взялись?
— Из Урюпинска!
Преподаватель задумчиво поднимает глаза к потолку и еле слышно произносит себе под нос:
— А может, бросить все и махнуть в Урюпинск?..
Впрочем, это вполне реальный райцентр Балашевского района. Он так же реален, как земля обетованная, и тоже называется своим реальным именем.
Есть в знаменитом романе Горького “Мать” эпизод с молодым Власовым, который приходит пьяный домой. Он приходит пьяный, потому что русские мастеровые пьют веками, пьют и сейчас. Мать говорит с ним “печально и ласково”. “Его смущали ласки матери, и трогала печаль в ее глазах. Хотелось плакать, и, чтобы подавить это желание, он старался притвориться более пьяным, чем был”.
Жизнь русских мастеровых меняется мало. Шолоховский герой — родом из Воронежа, но юность его такая же, как юность Павла Власова.
Андрея Соколова утешает не мать, а жена: “Парень я был тогда здоровый и сильный, как дьявол, выпить мог много, а до дому всегда добирался на своих ногах. Но случалось иной раз и так, что последний перегон шел на первой скорости, то есть на четвереньках, однако же добирался. И опять же ни тебе упрека, ни крика, ни скандала”.
Между прочим, Андрей Соколов поначалу работал слесарем, как и мужчины семейства Власовых.
Уже отмечалось, что “Мать” выстроена как Евангелие. Это попытка создать Евангелие от революции.
А “Судьба человека” — почти святочный рассказ. Даже без “почти”. Он опубликован 31 декабря 1955-го и 1 января 1956 года. Время другое, при другой, революционной власти Новый год выполняет функцию домашне-религиозного праздника.
Параллелей с духовными текстами можно найти много, но не стоит превращать поиски в спорт. Сравнения кодекса строителей коммунизма со святыми заповедями — общее место. Герой шолоховского рассказа — человек нерелигиозный. Вот его взяли в плен, посадили с другими солдатами в пустую церковь. А по церкви ходит человек, просится до ветру. “Не могу,— говорит,— осквернять святой храм! Я же верующий, я христианин! Что мне делать, братцы?”
“А наши знаешь какой народ? Одни смеются, другие ругаются, третьи всякие шуточные советы ему дают. Развеселил он всех нас, а кончилась эта канитель очень даже плохо: начал он стучать в дверь и просить, чтобы его выпустили. Ну и допросился: дал фашист очередь через дверь, во всю ее ширину, длинную очередь, и богомольца этого убил, и еще трех человек, и одного тяжело ранил, и к утру он скончался”. Автор, герой и тот рассказчик, что курил с Шолоховым на берегу речки Еланки, не то чтобы осуждают безвестного богомольца, а как-то не одобряют его. И все же это рассказ о вере. И это рассказ о соотнесенности человека и мира.
Это рассказ об Иове.
И это очень страшный рассказ, хотя кажется, что он с благополучным концом.
Итак, на человека сыплются несчастья. Он по очереди теряет своих близких. Однако, когда спит, боится умереть — чтобы не напугать приемного сына. Умереть, собственно, он не боится. Умирать он привык. Убитые родные приходят к нему во сне, будто зовут.
Несчастья продолжают сыпаться на него и после войны.
Человек обрастает несчастьями, как скарбом. Его странствие похоже на странствие героев Платонова, только странствие это подневольно. Андрея Соколова волокут по земле на запад — в плен, везут туда и сюда по Германии, а потом он движется на восток. Бежав из плена, он снова движется на запад — вместе с армией. Он продолжает скитание, теряя все, кроме этого неостановимого движения.
В отличие от Иова он не теряет свой скот, наоборот, чужая корова становится орудием несчастья, несет герою новую нужду и скитания. Соколов чуть не задавил эту корову, и вот, лишенный своей шоферской работы и, что страшнее, лишенный шоферского документа, он отправляется в новое странствие. Соколов изгнан из урюпинской обетованной земли. Он идет по России, взяв за руку мальчика, будто Моисей, выводящий свой народ из рабства.
Соколов знает, что смерть его ходит рядом, ноша страданий слишком тяжела, а человек истончается под их грузом. Иногда он остается человеком, то есть сохраняет свою структуру.
Судьба его страшна, потому что он не может рассчитывать на посмертное воздаяние. Для него загробной жизни нет, а есть лишь остаток этой.
Это особый тип праведника, отягощенный тем, что он не божественен. Он не творит чудес и не верит в них. Ему жить не на небе, а только в памяти.
Это человек, отягощенный несчастьями, но это человек не несчастливый. Он — вне категории счастья. Его жизнь так страшна, что он не думает о выгоде и счастье.
Святочный рассказ не остался просто рассказом, напечатанным в газете, пусть даже и самой главной газете огромной страны.
“Судьба человека” написана за неделю, за неделю создан мир легенды о страдающем человеке. Фильм по рассказу был снят мгновенно. То есть очень быстро, что по темпам того времени мгновенно.
Его часто вспоминают. Часто цитируют: “После первой я не закусываю… После второй…”,— хотя самое главное не в том, что русский в который раз перепил басурмана. Сюжет этот давно затаскан по литературе. Еще Левша угрюмо пьянствует с иностранцем-шкипером. Главное в этом рассказе то, что немецкий хлеб режут суровой ниткой на полсотни равных частей. Я верю в эту историю, даже если она рождена воображением. Она, эта история, необходима, потому что помогает верить в сохранение закона человеческого общежития.
А пьет герой с немецким комендантом Мюллером не за что-нибудь, а за свою погибель.
Но Иов неистребим. Его дело не умирать, а страдать.
Он приходит, рассказывает свою историю и уходит куда-то.
Поэтому “Судьба человека” больше, чем просто отпечатанный текст.
Поэтому невкусен вопрос о плагиате, шолоховских заимствованиях. Даже если и существует (овала) мифическая тетрадь белого офицера, а также протоколированная и засвидетельствованная исповедь реального шофера, все это не важно. Писатель в обоих случаях становится не просто писателем, а человеком записывающим, распространяющим и, значит, реализующим легенду.
А человечество (и читатели) между тем делится на две неравные части (среди многих делений человечества на части это — не самое лучшее, но и оно интересно).
Первая часть состоит из людей, верящих в мировую учетно-конторскую справедливость. Они — неплохие люди — действительно не созданы для унижений, очередей, тупой поденной работы и болезней. Однако мир почему-то жесток, и вот они либо умирают вечно злобными коммунальными старухами, либо предъявляют счет, но не миру, а ближнему.
Они обижены.
Другая же часть человечества относится к происходящему иначе, со взвешенным спокойствием игрока, взявшегося играть в неизвестную игру.
Правила этой игры постоянно меняются.
Можно выиграть и тем не менее не получить ничего .
И все же в любом случае выбор состоит не в том, играть или нет, а скорее в том, как провести партию.
Мир не таит злого умысла, но и не справедлив изначально.
Он жесток, но простодушен.
Нечего его винить.
В любом случае общество и литература стоят перед выбором — как ожидать счастья и ожидать ли его. Философия платоновских персонажей и судьба немолодого шофера с приемным сыном, как ни странно, оптимистичнее многих других.
∙