Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2000
Краткость — сестра таланта . ЖУЖУКИНЫ ДЕТИ, ИЛИ ПРИТЧА О НЕДОСТОЙНОМ СОСЕДЕ. Антология короткого рассказа. М., “Новое литературное обозрение”, 2000.
. Зададимся вопросом: зачем вообще собираются антологии? С какой целью десятки авторов укладываются в многоместные “братские могилы”, когда с трудом отличаешь одного покойного от другого? Ответов может быть много: чтобы поставить вешку над сочинениями определенного жанра, чтобы предать гласности творчество какого-то круга, чтобы соответствовать эпохе наконец. Магическое число “2000” провоцирует подводить итоги, составлять энциклопедии и списки живых и мертвых классиков (вспомним грандиозные проекты: “Строфы века”, “Самиздат века” etc.). При этом, правда, творчество отдельно взятого автора редуцируется до короткой подборки, а то и вовсе единственного текста, так что “лица необщее выраженье” зачастую распознаешь с трудом.
И все-таки: если антологии собирают, значит, это кому-нибудь нужно. Может быть, более других это относится к вышеупомянутой антологии короткого рассказа: жанр насколько расхожий (кто из литераторов не баловался подобным сочинительством?), настолько же и маловостребованный на журнально-книжном рынке. Вроде как не очень солидный жанр, особенно если автор обращается к нему время от времени, а не пишет миниатюры всю жизнь и не имеет соответственно ПСС таких текстов. Между тем в предисловии Андрей Битов пишет: “Краткость, как известно, в родстве с талантом. Может, даже и не сестра его, а мать. Сказать как можно короче, выразив и не утратив, а даже приумножив, и есть искусство прозы. В этом смысле є“Война и мир” — тоже короткий рассказ”. Последняя фраза, конечно, метафора: далее Битов говорит, что в русской классике за исключением тургеневских “Стихотворений в прозе” и опытов Толстого для детей мы не найдем образчиков короткого рассказа. Только в ХХ веке он расцвел пышным цветом, заколосился десятками сортов (стилей?) и стал заполнять ящики столов и разгонять скуку литераторских посиделок. А в конце века в сей костер плеснули еще бензинчика, а именно: в нашу жизнь вошел его величество Интернет. А жанр короткой эпистолы (рассказика, анекдота, миниатюры, страшилки etc.) в Сети, как известно, наиболее востребован.
Словом, выбирать составителю Анатолию Кудрявицкому было из чего. Как он признается: “Тексты лавиной обрушились на составителя… В нашем распоряжении было гораздо больше заслуживающих внимания рассказов, чем могла бы вместить эта книга”. Поэтому пришлось ограничиться только второй половиной ХХ века; а еще — отбросить реалистические рассказы и фельетоны в жанре злободневной сатиры, собрав под одну обложку лишь представителей “магического реализма”. Что понимать под этим термином? Ответ дает французский критик Эдмон Жалу, который цитируется в послесловии от составителя: “Роль магического реализма состоит в отыскании в реальности того, что есть в ней странного, лирического и даже фантастического — тех элементов, благодаря которым повседневная жизнь становится доступной поэтическим, сюрреалистическим и даже символическим преображениям”. Остранение, абсурд, намеренный анахронизм, смешение сна и реальности — вот далеко не полный список приемов, которые используют подобные авторы. Вообще-то приемы знакомые, почти привычные, и в нашем случае уместно рассмотреть: насколько интересно воссоздают помещенные в увесистый том авторы ту самую магическую реальность?
При беглом чтении тома возникает интересный эффект: на чем-то хочется остановится, а что-то (после прочтения одного текста из подборки) — пролистать. Возможно, это обычный “антологический синдром”: вкусы конкретного читателя не столь широки, чтобы откликнуться на произведения без малого сотни авторов. Кто любит, как говорится, попа, кто — попадью… Тем не менее хочется вспомнить Уильяма Фолкнера — мировой классик, как все знают, за сочинением миниатюр замечен не был, и не случайно. В его иерархии литературной трудности на первом месте стоит написание лирического стихотворения, на втором — короткого рассказа. Роман же, по признанию Фолкнера,— жанр многословный, громоздкий, “резиновый” и потому к трудным не относится. Не будем обсуждать, насколько легко написать роман (вспомним Битова: хороший роман — тоже в определенном смысле миниатюра), но вот полноценный, емкий и парадоксальный короткий рассказ написать действительно трудно.
К сожалению, часть текстов антологии эти трудности обходит. Критерию заявленного “магизма” они, допустим, соответствуют, однако и остранение может не удивлять, и абсурд казаться вымученным, и сновидения с явью можно мешать волюнтаристски, благо живем в постфрейдовскую эпоху. Поэтому рискнем привлечь другие критерии: сходную со стихотворной “тесноту ряда”, к примеру. Словам тесно — мыслям просторно, иначе говоря, предельная концентрация смысла. Или парадоксальность, неожиданность, поскольку реальность противоречива и вскрывать эту противоречивость и удивлять читателя — прямая обязанность художника. В общем, задачи тут те же, что и в любом другом тексте (опять почему-то вспоминается Фолкнер: “Я стремлюсь в своих произведениях уместить мир на кончике булавочной головки”). Но если в новелле или повести, имея навыки, еще можно развесить “стреляющие ружья”, расставить “рояли в кустах” и в итоге — добиться поставленной цели, то в пространстве миниатюры сделать это намного сложнее.
К чести составителя, однако, надо сказать: читаешь тут больше, нежели пролистываешь. Собранные под одну обложку тексты представляют богатейшую, как выясняется, традицию, в которой уже существуют школы, течения, ну и, конечно, свои признанные классики. Дойдя до подборки Генриха Сапгира, например, с первой же притчи увлекаешься и не останавливаешься до конца. Почему Жизнь женится на Смерти, как жили-были Крики Боли и кто такие вынесенные в название Жужукины дети — рассказано кратко, мудро и с неподражаемым сапгировским юмором. А единственный рассказ Игоря Бахтерева “Притча о недостойном соседе” символически представляет тут всю стилистику обэриутов, оживляя великие тени мастеров этого жанра.
По мнению составителя, именно группа ОБЭРИУ дала начало петербургской сатирико-абсурдистской школе короткого рассказа. К ней относятся, например, Валерий Попов, Виктор Голявкин, Олег Григорьев, которые не повторяют, разумеется, предшественников, а развивают направление каждый в своем ключе. Московская школа магического реализма складывалась не так быстро, ее авторам пришлось работать в одиночестве, в ситуации “глухоты паучьей”, когда публикации фактически отсутствовали. Тем не менее с конца 60-х годов такие авторы, как Евгений Кропивницкий, Георгий Балл, Роза Хуснутдинова, Михаил Соковнин и другие, активно осваивали жанр, результаты же освоения мы видим в антологии (многие тексты, к слову сказать, публикуются впервые). Позже в этом же направлении стали работать Юрий Мамлеев и Людмила Петрушевская, Дан Маркович и Константин Победин, Нина Габриэлян и Алексей Андреев. Что, спросите, общего у жесткого метафизика Мамлеева и, к примеру, у лирика Нины Габриэлян? Анатолий Кудрявицкий считает: все они представляют лирико-импрессионистическое направление в миниатюре, что вообще-то не бесспорно. И у Мамлеева, и у Андреева, и у Петрушевской мы обнаружим предостаточно сатирико-абсурдизма, но — спорить не станем. В конце концов собирателю и составителю требуются какие-то классификационные принципы, тем более что в послесловии приводится цитата из М. Бахтина: “Циклы можно создавать, но вообще каждая вещь сама себе довлеет — она сама по себе ценна”. Точно так же можно создавать школы и авторские обоймы — все равно каждый автор будет “довлеть самому себе”.
Знакомясь с книгой, начинаешь различать: кто считает писание в таком роде, можно сказать, делом жизни и единственно возможной стилистикой, а кто лишь совершил десант на остров короткого рассказа, чтобы вскоре вернуться на материк больших форм. У одного автора видишь преобладание реалий прошлого, у других, помоложе, в тексты врывается современность.
Так что, думается, данная антология — вовсе не “братская могила”. Скорее уж — с толком оформленный музей, по залам которого довольно интересно ходить.
Михаил СКВОРЦОВ