Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2000
Кимвал бряцающий . Сэмюэл Беккет. МОЛЛОЙ. МЭЛОН УМИРАЕТ. СПб., “Амфора”, 2000.
. Питерское издательство сделало нестандартный ход, выпустив массовым тиражом романы Сэмюэла Беккета. Уже издававшиеся в твердом переплете, эти романы даже внешне выглядели полной противоположностью какому-нибудь масскультурному опусу, на девять десятых состоящему из диалогов. Беккетовский текст содержит диалоги в обратной пропорции — на одну десятую — и смотрится как “глухой”, вызывая ассоциации то ли с брандмауэром, то ли с застегнутым на все пуговицы человеком, не склонным с вами общаться. Тем не менее общаться с текстами можно (я бы даже сказал нужно) и получать от них удовольствие тоже.
Сэмюэл Беккет принадлежит к числу тех редких писателей, чьи произведения тяжеловаты по содержанию, но легки в чтении. Динамизм, постоянные перемены ситуаций, настроений и особый, сохраненный переводчиком беккетовский юмор — вот что превращает чтение в праздник. Хотя если задуматься, что там происходит… Ничего такого, чего бы не происходило в окружающей действительности. Принято считать: корифей модернизма Беккет получил Нобелевскую как открыватель новых выразительных возможностей языка. Что справедливо, особенно в отношении драматургии, где на пару с Ионеско Беккет остался в истории мирового театра как один из самых смелых новаторов. Но у прозы есть и другие заслуги, в частности, воплощение определенного типа сознания, увы, не столь уж редкого в нашем столетии. Единицей драматургического высказывания все-таки служит реплика, словесное действие, направленное вовне, так что подтексты и мотивы (коль скоро таковые вообще имеются) должны домысливать зритель или читатель пьесы. Сознание же во всей его сложности, включающее ретроспекции и внутренние пружины поступков, воплощается в прозе.
В рассказах и романах Беккета существует один сквозной герой, который может иметь имя, допустим, Моллой, но может именоваться и по-другому (или вовсе не иметь имени). Как правило, это десоциализированная, опустившаяся на дно личность, которую во Франции именуют “клошар”, а в России “бомж” или “бич”. Но Боже упаси подумать, что Беккет занимался социальной критикой — ничего подобного! Более того, его сквозной герой, в сущности, не является “героем” (потому, наверное, в выпущенную у нас “Энциклопедию литературных героев” персонажи Беккета не попали, что видится недоработкой: хотя бы знаменитого Годо могли бы поместить как блистательный образчик “отсутствующего героя”). Перед нами маска, подходящая для того, чтобы влить в души читателей тот нескончаемый “поток потерянного сознания”, который представляют собой и новеллы, и романы великого ирландца.
Впрочем, слово “бич” тут все-таки уместно, поскольку в расшифровке дает: Бывший Интеллигентный Человек. Судя по неуемной страсти к рефлексии и самонаблюдению, условный беккетовский Моллой явно из “бывших”, однако опустился он опять же не на социальное дно, а гораздо глубже. Это сознание выключенной из жизни персоны: в отношении смыслов, действий, результатов — в отношении всего, кроме мышления, да и то по инерции: “Я раздумывал почти безостановочно, остановиться я не осмеливался”. Так сказать, в чистом виде cogito ergo sum, когда остановка равноценна небытию. “В отношении желаний можно вести себя двояко — активно и созерцательно, и, хотя оба пути приводят к одному результату, я предпочитаю путь созерцания”. Но даже созерцание здесь вымученное, поскольку оптика персонажа настроена не “вовне”, а по преимуществу “внутрь” себя. В основе такого мировосприятия — понимание, что мир безнадежно абсурден, а слова и поступки бессмысленны. Моллой куда-то движется, что-то потребляет, сталкивается с какими-то людьми, но реагирует на них, как на жужжащих насекомых (только большого размера, так что не отмахнешься и не прихлопнешь). Временами ему попадаются “заботливые” люди, как правило — женщины, но чужая забота о теле Моллоя тоже воспринимается как назойливое жужжание насекомого. Можно ли возродить тело, если давно распалась душа?
Еще Беккет доказывает, что людям целеустремленным и рациональным отворачиваться (с чувством законного превосходства) от подобного сознания не стоит, то есть не получится. Беккет просто сгущает, как и положено художнику, то, что живет в душах миллионов. Уберите автоматизмы, искусственные подпорки и костыли, с помощью которых мы придаем жизни смысл,— и любой успешный и благополучный рискует превратиться в “Моллоя”. Что, собственно, и происходит в романе, где существует еще один персонаж — Жак Моран, на первый взгляд полный антипод аморфного “бича”. Моран рационален, дотошен до мелочей, встроен в социум и даже имеет сына, которого “воспитывает”. Но постепенно, шаг за шагом, пока Моран выполняет приказ разыскать Моллоя, в осмысленной вроде бы деятельности проявляется физиономия того же Абсурда. Абсурдны поиски, бессмысленно уродливое “воспитание”, дико немотивированное убийство — и в финале мы имеем уже не антиподов, а близнецов-братьев.
“Я пытался жить, не понимая, что это такое. Возможно, я все-таки жил, не зная этого”. Кто так говорит — Моллой? Моран? Нет, это говорит умирающий Мэлон, ничем вообще-то не отличающийся от первых двух. В романе “Мэлон умирает” — в каком-то смысле итоговом — сквозной герой в большей степени занят ретроспекциями, он пытается найти что-то в детстве, в прошлом и зацепиться за найденное. Увы, ничего не находится, прошлое так же пусто и абсурдно, и роман заканчивается бессмысленным бормотанием.
Конечно, в беккетовский миф не обязательно погружаться полностью. Пожалуй, от него даже лучше отталкиваться, но образ “сознания-без-любви-к-миру” стоит, наверное, хранить в дальнем углу памяти. Без любви к жизни любая деятельность и впрямь абсурдна, а любые успехи и достижения — “кимвал бряцающий”, как где-то кем-то сказано.
Владимир ШПАКОВ