В несколько строк
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 1999
В несколько строк
Елена ПРОКЛОВА. В РОЛИ СЕБЯ САМОЙ. М., “Алгоритм”, 1999. Тир. 12 000 экз.
В мемуарах чрезвычайно трудно не лгать, при этом не говоря ни слова правды. Подобное под силу только неглупому человеку. Судя по книге, Елена Проклова очень неглупа. В том, что мемуары сочиняла она сама (пусть и помогала зафиксировать на бумаге некая литературная поденщица), легко убедиться, прочитав едва ли не любую фразу: “Табаков зародил во мне исключительно активную позицию отношения к актерской профессии”. Впрочем, эффектная женщина и должна говорить замысловато, это еще более очаровывает. А то, что устная речь, перенесенная на бумажные листы, выглядит довольно причудливо, она знать не обязана. Эффектная женщина вообще не обязана ничем и никому.
Ефим КУФЕРШТЕЙН. СТРАННИК НЕЧАЯННЫЙ. СПб., Библиотека Всемирного клуба петербуржцев, 1998. Тир. 500 экз.
Первый систематический, хотя, к сожалению, не завершенный из-за смерти автора свод материалов, посвященных поэту и драматургу Н. Агнивцеву. И все же даже в таком виде монография, включающая, кроме сведений о герое, его избранные стихотворения и проиллюстрированная выразительными фотографиями, любопытна. Н. Агнивцев, творчество которого не стало объектом изучения для профессиональных литературоведов, писал стихи неровные, но интересные. Всецело человек города, он увидел и запечатлел мелкие детали городского быта, ускользнувшие от других. Например, обратил внимание на граффити, получившие широкое распространение гораздо позже (во времена Н. Агнивцева царапать и рисовать на стенах было как-то не принято, ибо за творчеством самодеятельных художников пристально следили суровые дворники).
Ужель мечтательная Шура
Не оставляла у окна
Вам краткий адрес для Амура:
“В. О. 7 л. д. 20-а”?
Это скромное четверостишие вполне может служить пропуском в бессмертие. Доселе так не писал никто.
Т. Г. НИКИТИНА. ТАК ГОВОРИТ МОЛОДЕЖЬ. Словарь сленга. СПб., “Фолио-Пресс”, 1998. Тир. 10 000 экз.
Сомнительна уже постановка вопроса. Молодежь не говорит, она выражается, хотя бы по той простой причине, что ей не дано связной речи. Загляните в словарь, и первое, что бросится в глаза: все элементы молодежного языка — заимствованные. Берется готовая лексическая единица и перекодируется, либо используя внешнюю, звучащую оболочку слова, вытряхивая из нее смысл, создавая некий звуковой каламбур, либо отсекая словесную многозначность, отделяя от слова единственное значение, впоследствии им и манипулируя. Поражает отсутствие изобретательности и вкуса. Дело не в скудости интересов. Практически любое замкнутое сообщество, будь то студенческая среда, армейская или блатная, живет сходными желаниями, для перечисления каковых хватит трех пальцев: выпивка, случка, увиливание от какой бы то ни было работы. Но насколько сама по себе нищенская армейская лексика кажется богаче и живее в сравнении со студенческой! Выражение “Копать от забора и до обеда” заключает и свою — не просто языковую, но и физическую — модель мироздания, и свою экзистенцию, и собственный гротескный драматизм. Нет, не зря молодых людей берут в солдаты. В армии они по крайней мере, коли и не научатся говорить, тогда хотя бы станут ценить значение высказанного другими слова.
Борис СЛУЦКИЙ. ТЕПЕРЬ ОСВЕНЦИМ ЧАСТО СНИТСЯ МНЕ… СПб., Журнал “Нева”, 1999. Тир. 1500 экз.
Делить произведения Б. Слуцкого по жанрам или по темам — занятие изначально неблагодарное. Поэзия его, как положено эпической поэзии, неоднозвучна, многомелодийна. И даже в стихах о трагедии еврейского мира и о разрушении этого мира до состояния праха, праха крематория, вдруг звучат интонации абсурдистские, реальная картина обращается мифом:
Планета! Хорошая или плохая,
не знаю. Ее не хвалю и не хаю.
Я знаю немного. Я знаю одно:
планета сгорела до пепла давно.
Сгорели меламеды в драных пальто.
Их нечто оборотилось в ничто.
Сгорели партийцы, сгорели путейцы,
пропойцы, паршивцы, десница и шуйца,
сгорели, утопли в потоках летейских,
исчезли, как семьи Мстиславских и Шуйских.
Селедочка — слава и гордость стола,
селедочка в Лету давно уплыла.
Необходим десяти-, двадцатитомник Б. Слуцкого, чтоб все им написанное сошлось воедино. Пусть — изданный на счет — украшает библиотечные полки. Эпос перечитывают редко, но читают от начала до конца.
Торнтон УАЙЛДЕР. КАББАЛА. СПб., “Симпозиум”, 1999. Тир. 6000 экз.
В издателях наших — да и в иных представителях творческих профессий — решительно удивляет этакая приподнятая восторженность, витающий над ними дух постоянного открытия. Все им в новинку, везде они обнаруживают для себя неизвестное. Сборник не просто включает два романа американского прозаика, первый и последний. “Разделенные почти половиной века,— утверждает аннотация,— они непостижимым образом смыкаются, образуя своего рода дилогию”. Непостижимо это лишь для тех, кто работал над книгой. Кто же читал Т. Уайлдера и задумывался над прочитанным, знает, что его произведения объединены общей мыслью, составляют сомкнутую цепочку.
МИФОЛОГИЧЕСКИЙ БЕСТИАРИЙ: ОТ АЛКОНОСТА ДО ЯГИЛА. Иллюстрированная энциклопедия фантастических существ, составленная по древним легендам, мифам и сказаниям народов всего мира. Калининград, “Янтарный сказ”, 1999. Тир. 3000 экз.
В Эрека пышном одеяньи,
Богато золотом расшитом
И мехом для тепла подбитом
Зверька чудного с черной шеей,
Головка молока белее,
С пушистым голубым хвостом
И серым в пятнах животом,
И спинкой в полосах багряных;
В индийских землях, в дальних странах
Зверьки подобные родятся…
Описание, заимствованное из рыцарского романа Кретьена де Труа, предельно точно в деталях. Если здесь и следует что-либо уточнить, так немногое: в индийских землях подобные зверьки не водятся. Это не ошибка автора. Просто зверьков таких вовсе нет на свете. Они выдуманы. Энциклопедия и посвящена зверькам, зверям, чудовищам, порожденным фантазией и молвой. Даже составленные по частям из различных созданий, они нерасчленимы. Разъять их, отделяя, скажем, голову петуха от туловища леопарда, продолженного змеиным хвостом,— значит, расчленять живое. Не убивать, а мучить до смерти. Соединив разнородное, по отдельности тленное, сочинители, сами не отдавая себе отчета, старались наделить свои создания бессмертием, сколь ни были те ужасны и дики. Суть бестиарности можно разглядеть и в хрестоматийных пушкинских строках о том, что
Но — разглядеть. Угроза зрима, смерть же бесформенна, бесплотна, безлика, хотя приходит, облачаясь в чужие формы. Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья,
Бессмертья, может быть, залог.
ПИСАТЕЛИ НАШЕГО ДЕТСТВА. 100 ИМЕН. Биографический словарь в 3-х частях. Ч. 1. М., “Либерея”, 1998. Тир. 5000 экз.
Каждый должен заниматься собственным делом: писатели сочинять книги, а библиотекари выдавать их. Когда подобное равновесие хотя бы отчасти нарушено, опасность грозит любому. Так и вышло. Сотрудники Российской государственной детской библиотеки взялись за перо. В результате на всеобщее обозрение явилось то, что столь легко скрыть, расположившись у книжного стеллажа. Письменная речь отличается от устной мерой наглядности и мерой ответственности. “Слышал своими ушами” имеет смысл принципиально иной, чем слово “очевидность”. Четверостишие В. Маяковского, кончающееся строкой “А горло бредит бритвою”, в очередной раз приписанное Д. Хармсу,— лишний аргумент, доказывающий: выдавать книги — еще не значит их читать, составлять из букв слова, а из слов предложения, еще не значит быть сочинителем. Словарь или энциклопедия, сведения из которых следует перепроверять, должны называться как-то иначе. А лучше их и вовсе не издавать.
Фрэнсис БЭКОН. ЖИЗНЬ. МИРОВОЗЗРЕНИЕ. МЫСЛИ, МАКСИМЫ, АФОРИЗМЫ. Минск, “Современное слово”, 1998. Тир. 6000 экз.
Должно быть, решительность и деятельная забота о людях, определяющая большую политику в нынешней Белоруссии, распространяются на все области бытия. Простота, демократичность — вот главное для белорусских интеллектуалов. Никакой высоколобости, никакой двусмысленности и темноты: “В своих переводах мы избавили язык Ф. Бэкона от вычурных слов, архаизмов, несколько запутанных тезисов и сделали его вполне доступным знатокам философии и широкому кругу читателей, интересующихся творчеством выдающихся философов мира”. Твердость и нелицеприятность оценок видна даже в комментариях, составленных все тем же переводчиком и автором послесловия. Так прямо и написано: “Плавт — известный драматург”, “Дионисий старший и Дионисий младший — это отец и сын, известные тираны-узурпаторы”, “Александр Север — известный римский император”. Однако несправедливо было бы утверждать, будто составитель и комментатор придерживается линии всемерного упрощения. Нет, когда нужны уточнения, когда надо вдаться в самую суть, он не жалеет слов и формулировок. Вот хотя бы пассаж о том, как
Ф. Бэкон пытался добиться положения “через лорда-казначея Бэрли, который был по родственно-генеалогической ветви его дядей”. Сказано прямо, нелицеприятно, определенно. Кстати, подобная определенность, особенно в тех случаях, когда она касается подготовки неоправданно усложненных сочинений английского философа для широкого круга читателей, изредка кажется немного чрезмерной. Она словно отталкивает от сочинений Ф. Бэкона, опубликованных в этом томе. Почему-то на память приходит старый одесский анекдот, повествующий о том, как встречаются два старых приятеля. Разговор заходит о музыке. И один говорит: “Не люблю я оперу. Особенно “Пиковую даму””. “А что, ты слушал в оперном театре “Пиковую даму”?” “Слушать не слушал, но мне Рабинович напел”. Итак, философия Ф. Бэкона кажется мне неоправданно легковесной, какой-то порхающей и нарочито обходящей сложные вопросы бытия. Непонятно, к чему подобное жеребячество на рубеже XVI и XVII веков!
Д. Ю. ШЕРИХ. ПЕТЕРБУРГ ДЕНЬ ЗА ДНЕМ. Городской месяцеслов. СПб., “Петербург — XXI век”, 1998. 5000 экз.
Замечательна мысль составить такой своеобразный календарь, где на каждый день года приходятся события разных лет и веков, именно для Петербурга (он же Петроград, он же Ленинград, он же…). Здесь, в городе, получившем столько названий, что стал почти безымянным, сосуществуют, наложенные друг на друга, две культурные модели — замкнутая и разомкнутая, два времени — историческое и мифологическое, отмеченные разными свойствами, циклическое и линеарное. Понять что-либо в Петербурге, насильственно отделяя его от Ленинграда, или в Ленинграде, позабывая о Петербурге, невозможно. Они просвечивают один сквозь второй. События тут связаны с мифами, мифы порождают явления. Связи выстраиваются и по вертикали, и по горизонтали. Планиметрия расчерченной Петром сетки проспектов и линий переходит в пространственную структуру. И как соседствуют здания, свидетели несхожих эпох, так соседствуют и факты истории, случившиеся в различных годах, в различных десятилетиях и объединенные условной клеточкой календаря (не та же ли планиметрия?), да еще со сдвигом, порожденным несоответствием юлианского и григорианского летосчисления. В конце концов сложность тянется к упрощению. История втискивается в рамки условного года. Год сводится к семи дням недели, повторяемым с непреложной настойчивостью. Книга эта обладает универсальностью, недоступной иным книгам. Она способна расти, наполняться фактами. И она самодостаточна.
Б. ФИЛЕВСКИЙ
∙