(Василь Стус. Твори [Сочинения])
Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 1999
“Куда меня ты, слово, завело?..” О Василе Стусе легко говорить и думать. Лишь немногие из писавших стихи удостоились такой непререкаемой слитности биографии и поэтической судьбы. Год рождения — 1938-й (Винничина), потом филфак Донецкого пединститута, учительство, аспирантура в Киеве. Публичное выступление в защиту арестованных украинских вольнодумцев-шестидесятников — в 1965-м, на премьере параджановских “Теней забытых предков”. Исключение из аспирантуры, бесприютность, в 1972-м — арест (Мордовия, Колыма). В 1979-м, после кратковременного свидания с родиной, новый срок и гибель в уральском лагере (сентябрь 1985-го, заря раннеперестроечных надежд и иллюзий).
∙
Василь Стус. ТВОРИ [СОЧИНЕНИЯ]. В 7-ми тт., 9-ти кн. Предисловие М. Коцюбинской. Львiв, “Просвiта”. Тома 1—6, 1994—1997.
∙Позже — всеукраинская скорбь, слава, торжественное перезахоронение праха поэта в Киеве. Журнальные и газетные подборки. Наконец, выход в 1990 году первой изданной на Украине книги, составленной Михайлиной Коцюбинской. А следом — малообъяснимое молчание критики, рождающее у стороннего наблюдателя стойкое ощущение: Стус и в эпоху возрождения украинской государственности не стал официальным культовым стихотворцем. Его имя (как и положено имени истинного поэта) покинуло страницы злободневной политической публицистики, его стихи заняли достойное место рядом с произведениями иных национальных классиков, не подвластных сиюминутной окололитературной “актуальности”.
Писать о Василе Стусе необыкновенно трудно. Ведь путь мученичества, многолетних страданий (да не покажется это утверждение кощунственным) вовсе еще не гарантирует подлинной адекватности поэта самому себе, своему дару слова — примеры столь многочисленны…
…Юноша-книжник, лучшими своими друзьями называвший Сковороду, Пастернака, Фолкнера. И он же — самый, может быть, пристальный наблюдатель украинских пейзажей, красок, лиц. Пожалуй, никому из говоривших и думавших по-украински в нынешнем столетии не было дано так много. И вот мир его внешнего существования на самой заре жизни оказался суженным до сумрачной тесноты лагерного барака, гамма тончайших чувств сведена к всепоглощающей тоске по оставшимся вдалеке родным полям, городам, друзьям и близким:
Приснилось, померещилось в разлуке,
застыло горем, холодом трещит:
над Припятью рассвет розоворукий —
и сын бежит, как горлом кровь бежит…*
В стихах Стуса тяжесть то и дело перевешивает нежность. Его голос почти монотонно суров, лишен светлых модуляций, даже простых пауз, которые бы позволили читателю расслабиться, перевести дыхание. Поэт словно бы навсегда зажмуривает глаза, дает обет не видеть, не отражать невыносимой, косной и узкой действительности чужбины, но каждым словом убивать ее, заговаривать насмерть, чтобы потом по памяти воссоздать из прошлой, подлинной жизни самые дорогие штрихи, полутени, жесты.
Впрочем, отчаяние, безнадежность, бессмыслица — не итог размышлений Стуса, но их исток. В отчаянии обнаруживаются многоразличнейшие оттенки, нюансы, тембры. Ощущение беды и потери лишается статуса личной эмоции, владеющей конкретным страдающим человеком. Горе владеет целой страной, всеми ее насельниками, даже теми, кто в данный миг чувствует себя на вершине счастья.
Созданная в неволе книга Стуса неспроста носит название “Палимпсесты”. Стихотворения словно бы не следуют друг за другом, а пишутся одно поверх другого, подобно надписям на старинном пергаменте. Здесь всякое чувство, будучи обозначено многажды подряд, переходит в собственную противоположность, тяжесть непременно оборачивается скорбной нежностью и надеждой (“Во мне уже рождается Господь…”).
Первое собрание сочинений Василя Стуса уже сейчас, после выхода в свет семи из задуманных составителями девяти книг, стало безусловным культурным событием. Читателю открылись широчайшие горизонты поэтического мира Стуса, впервые стали доступны его прозаические произведения, публицистика и литературная критика. Привлекает стремление составителей издания к академической обстоятельности комментариев и тщательнейшей обработке источников, исследованию многочисленных вариаций и фрагментов текстов, зачастую сохранившихся в неполном и поврежденном виде. Многие годы стихи Стуса передавались из рук в руки, бережно сохранялись его корреспондентами, друзьями и родными. Теперь наступило время для неторопливого и вдумчивого знакомства с наследием величайшего украинского поэта современности.
В первую книгу первого тома вошли сборники Стуса периода 1958—1970 годов, вплоть до первого ареста. Два сборника были изданы за рубежом без участия автора, третий готовился к выходу в свет в издательстве “Молодь”, однако не был опубликован по причинам вполне объяснимым и для эпохи имперского террора почти тривиальным. Вторую книгу первого тома составили стихотворения, не входившие в сборники.
Уникален по своему составу и значительности второй том собрания сочинений. Здесь опубликован составленный поэтом в неволе сборник “Час творчостi/Dichtenzeit”, который, пожалуй, не имеет аналогов в мировой поэтической практике. Обширный массив переводов из Гете не просто соседствует с оригинальными стихами поэта-узника, но рождает невиданный по глубине и плодотворности культурный синтез двух языковых и культурных стихий, заставляющий вспомнить разве что о гетевском “Западно-восточном диване”.
Европейский масштаб творческих поисков Василя Стуса становится очевидным при знакомстве с его литературно-критическими работами, вошедшими в четвертый том собрания сочинений. Статьи о Гете, Рильке, Гарсиа Лорке, о современных украинских поэтах при жизни поэта появлялись в печати лишь изредка, а после 1968 года не публиковались вовсе. В этих работах профессиональный литературовед Стус предстает перед читателем в облике внимательного читателя и тонкого аналитика. В том вошла также обширная подборка политической публицистики Стуса, его открытые письма в защиту политзаключенных, адресованные выдающимся деятелям культуры, а также заявления, направленные поэтом в советские карательные органы. Данный раздел то-ма — важнейший источник для будущей истории правозащитного движения в бывшем СССР.
Письма Стуса (две книги шестого тома) в основном написаны в неволе, и они просто потрясают — иного слова не подобрать. Буднично-душераздирающие бытовые новости (карцер, болезни, изъятия посылок) соседствуют здесь со спокойными наставлениями, адресованными подрастающему сыну (как тут не вспомнить лагерные “поучения чадам” о. Павла Флоренского!): всё вокруг тонет в фарисействе и несправедливости, а ты, сынок, прочти-ка такие-то и такие-то книжечки, а еще вот тебе сказочка для вечернего чтения, а еще…
Еще в стусовских письмах de profundis — подробнейшие разборы стихов Гете и Рильке, размышления о Фолкнере, Пастернаке, Хуане Карлосе Онетти, о судьбах славянских культур в нашем столетии — как же, в самом деле, жаль, что все это пока не существует по-русски. Всемирная судьба Василя Стуса только начинается. Хотелось бы надеяться, что и в Россию его книги придут уже в самом недалеком будущем.
Дмитрий БАК