(Александр Яковлев. Пешком из-под стола)
Панорама
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 1999
Детский рай Родился Яковлев в городе Наволоки Ивановской области и успел уже пожить на свете да поскитаться. Судьба занесла его когда-то на Сахалин. Люди, бывает, в местах, где родились или трудились, ищут еще каких-то особых, выдающихся примет, будто б это что-то осмысляет в их жизни, придает ей тоже некую историческую важность… Иваново? Это первые Советы рабочих, тем и отметился в истории городок. А что такое Сахалин? Это, конечно, Чехов, его историческое путешествие на заброшенный остров каторжан. Саша Яковлев, наверное, тоже ощущал Сахалин чем-то чеховским и заброшенным. Жизнь свою на Сахалине отбыл он журналистом, писал очерки, так что, как и многие в советское время, обзавелся даже выпущенной в местном издательстве книгой.
∙
Александр Яковлев. ПЕШКОМ ИЗ-ПОД СТОЛА. Рассказы. Издано при содействии журнала “Меценат и Мир”. М., 1998.
∙
Что это была за книга, узнать уже невозможно, потому что она улетучилась из его жизни, позабыта была отчего-то им самим. Он снова стронулся с места, оказался уже в Москве, погрузившись совсем в иную жизнь, и ушел, как на дно.
С тех пор как судьба перенесла его в Москву и стал он уже ее жителем, он снова стал писать. Что-то целое, без чего не могла б осмыслиться жизнь. У нее, у книги, которую писал, не было названия. Произведения из-под пера бывшего провинциального журналиста выходили странные, одинокие: крохотные какие-то, да и писалось все с долготой, для литератора неуважительной. Так же случайно, без цели, но и с трудом, крохотные эти рассказы появлялись где-то, по большинству в газетах. “Просто Юрка”, рассказы дачника, появились когда-то на свет в “Литературке”, и только спустя много лет эти же рассказы Саши Яковлева наконец попали в настоящий литературно-художественный журнал, были опубликованы в “Ясной Поляне”. Но литератора из Саши Яковлева так и не получалось, и путей у этой странной прозы, чтобы выйти в литературный свет, так и не было.
И вот разошелся слух среди знающих о нем, тоже уже запоздалый, как эхо, что существует, оказывается, книга рассказов Саши Яковлева (какие-то “триста экземпляров”). Держать ее в руках, ощущать наконец без наваждения, что она есть, было как обретать весомость. Читать — как обретать нечто весомое, доселе неизведанное. Книга, однако, самая легкая на ощупь: весу — что у воробушка, нет массивности труда, нет переплета значительного, твердого, с тиснением. Но трудиться она заставляла душу очень значительно, потому что такой же значительный вложен был в нее труд души.
Сашу Яковлева по этой причине язык не поворачивается все же именовать, как ее автора, Александром Яковлевым. Чувствуешь такую тяжесть в этом именовании, такую ложь и претензию, какой нет в его душе. Человек непомерно долго писал такую легчайшую, тончайшую книгу, а тяжести и косности времени, претензии собственной на что-то в этом времени нет в ней, как нет и следов литераторства.
Крохотки в этой книге все одинокие, книжка смотрится как-то одиноко, крохотно, да и сам автор ее, должно быть, именно одиночество познал сполна. Одиночество — ключ ко всей этой книге и к личности ее автора. Между написанным и личностью пролегает — как пропасть — талант. Я не хочу сказать, что личность автора этой книги считаю чем-то отдельным от его таланта. Но личность в самой полной мере проявляет себя в жизненных обстоятельствах, равно как талант проявляет себя только в творчестве, а вот творчество по воле Божьей для этого автора есть не что иное, как попытка исчезнуть на время из жизни, избыть свою личность в сотворенном блаженном мирке.
И снова: это именно “мирок”, а не “мир”. Огромность, серьезность мира — здесь сила угнетающая. Этого мира нельзя изменить, нельзя переиначить: оказалось, он велик и населяют его скука смертная да тоска, а омывает, как остров, океан. Человек строил этот мир как дом. Но, бывает, построенный дом оказывается огромен да холоден. Бесчеловечен. Истина здесь открывается простая: чего не объемлет душа человеческая — там холодно и тоскливо, а дом такой — бездушен. Но человек и забыл о своей душе, искушенный соблазнами этого мира да знаниями, увлеченный переделкой, перестройкой Творения, будто б дьявольской игрой. Сначала была телега, потом пришло время паровоза, потом космической ракеты… И вот усмешка: отчего-то все эти изобретения, плод воли человеческой да игры ума, легко, неотвратимо, уменьшаясь до символа уже в детских ручонках, превращаются в игрушки. Как дети играют этими игрушками, на то Саша Яковлев обращает внимание не раз, будто зачарованный тем, какое происходит простодушное перевоплощение: что было всем, то в руках ребенка делается ничем, чем-то неестественным, нелепым. Игрушку, конечно, возможно одушевить, да вот зачем, если желанней и проще поменяться этой несуразной штуковиной на что-то живое или хотя бы вкусное, как мороженое.
Итак, должно быть, уже понятно, что Саша Яковлев сделал героями своей прозы исключительно детей. Маленькое, а не огромное. Мирок, а не мир. Литература детская в потоке своем тем кормится, что уменьшает наш мир, возвеличивая тем самым донельзя маленького человека. Яковлев же, обращаясь к ребенку, обращается к тому, кто мал перед Богом, восклицая уже вовсе неожиданное: “Господи! какие мы маленькие в мире Твоем…” И это не мир сдувается до ощущения мирка, а человек вдруг ощущает себя в этом мире бесконечно малым, грешным. Здесь ответ на одно из трех “одиночеств” этого творчества: проза Яковлева была и будет одинокой в современной литературе, потому что чужда всем ее нынешним генеральным направлениям. Это, по сути, христианская проза, но воплощенная в форме заведомо несерьезной, генерализация которой происходит сегодня в сонмах “рассказов для детей”; но в то же время рассказ Яковлева никогда не сможет быть привит к литературе детской, потому что он есть знак печали о мире Божьем, а не игрушка, не игра уменьшительно-ласкательная для этого мира.
Олег ПАВЛОВ