Л. БАТКИН, Л. РЯЗАНОВА
Нас поздравляют
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 1999
Нас поздравляют
Л.БАТКИН
Лет десять тому назад ко мне вдруг приехали Юнна Мориц и Нина Лошкарева, тогдашний редактор отдела критики, посоветоваться относительно шагов, которые мог бы предпринять журнал “Октябрь”, втянутый из-за публикаций
В. Гроссмана и А. Синявского в тяжелый и, казалось бы, неразрешимый конфликт с верхушкой Союза писателей РСФСР.
Почему именно ко мне? Наверно, ввиду тогдашней роли “Московской трибуны” и пр. Почему “вдруг”? Да мы были едва знакомы. Более того. За вычетом эпизода с “Метрополем” я почти никогда не соприкасался с писательской средой. Впрочем, в те времена, которые были, кстати, куда живей и непредсказуемей нынешних, негаданно и вдруг происходило многое.
Мы уселись чаевничать. Я спросил, финансируется ли выпуск журнала означенным “союзом”. Да нет, оказалось даже наоборот. Практическое производство журнала было налажено вне какого-либо отношения к “союзу”, при котором формально состоял “Октябрь”.
И тут я принял вид вольтеровского Гурона, или Простодушного. Я спросил: зачем “Октябрю” числиться чьим-то “органом”? Почему бы не объявить себя вольным журналом? Учитывая именитость и упрямо-независимый характер главного редактора, а вместе с тем взысканность Ананьева официальными регалиями, идеологический отдел ЦК КПСС в перестроечной ситуации вряд ли захочет предпринять что-либо решительное. А у “союза” руки коротки. Пусть “Октябрь” станет первым независимым журналом в нашей фантасмагорической стране.
Мои гостьи сперва удивленно призадумались, но сразу же молвили что-то вроде “ну, конечно же”. Годом ранее идею счел бы чересчур “безумной” даже Нильс Бор. Теперь она лежала почти на поверхности.
Вскоре в поддержку “Октября” выступили А. Д. Сахаров и другие всем извест-ные люди. “Октябрь” действовал быстро и обдуманно. И 4 августа 1990 года журнал получил первую в СССР лицензию на независимое издание.
Что до 75-летнего юбилея журнала, то я, по-прежнему дорожа дружбой с очень симпатичными людьми, его делающими, испытываю, признаться, некоторую растерянность.
По нынешним временам такие внушительные даты существования советских институций — самый что ни есть общепринятый повод для празднований. Сплошные юбилеи: от какого-нибудь обычного издательства, которое всю дорогу было бюрократизированным, подцензурным и околопогромным, и напрямую до переименованного ведомства “чекистов”.
Конечно, почему бы нам, авторам журнала, не собраться в редакции, не поглядеть друг на друга, не выпить, не переброситься шутками и тостами? Я рад. Вот только уместно ли вспоминать при этом о вещах слишком уж элементарных и само собою разумеющихся? А с другой стороны, и промолчать никак нельзя. Иначе сам не заметишь, как впишешься в двусмысленную обстановку самодовольной постсоветской тусовки.
Потому что вся теперешняя общественная жизнь пропитана тяжелыми испарениями “преемственности”. Более не “манит страсть к разрывам”. Страна живет, как соломенная вдова советского режима. Хранящая нечто похожее на верность ему, хотя изрядно гуляющая. Кажется, в политике это называется “центризмом”. А в литературе оборачивается мнимо-“постмодернистскими” ужимками и расхристанностью.
Слава Богу, “Октябрь” среди тех, кто, напротив, наиболее последовательно порвал с традициями, в том числе собственными — панферовскими и тем более кочетовскими. Многие согласны в том, что среди недавних заслуг “Октября” самая великая — публикация “Жизни и судьбы” Василия Гроссмана. Под видом семидесятипятилетнего юбилея мы празднуем обновление “Октября” в конце века. Мы уважительно отмечаем проявленную позднеананьевским “Октябрем” способность справляться с новыми проблемами и достойно выживать, приобретя новое, демократическое значение. Пусть и для поредевших читателей.
На рубеже 80-х и 90-х годов спорили, нужно ли журнал переименовать. Помнится, я полушутливо предложил взамен революционного октября “Времена года”. А. А. Ананьев был против перемены привычного для публики старого названия. И оказался совершенно прав. В конце концов указатели сменились только на городских улицах, да и то далеко не на всех. И даже возвращение, например, САНКТ-Петербурга достаточно спорно и неадекватно. От “Нового мира” до “Московского комсомольца” — вывески прежние. Это по меньшей мере не случайно и объясняется не только практическими соображениями. Такая уж случи-
лась с Россией история… Однако в каждом конкретном случае — свое существо
дела.
75 — для литературного журнала, как и для человека, возраст старца. Но применительно к “Октябрю” протекшие многая лета — отнюдь не повод грянуть почтительную здравицу. Дорогой журнал, да Вы еще в ребяческом возрасте! Мне довелось присутствовать на Ваших крестинах. Интересно, как впредь Вы будете мужать и меняться. Желаю новому “Октябрю” тоже дожить до 75-ти и быть популярным среди внуков нынешних подписчиков.
Многая лета!
Л. РЯЗАНОВА, зав. музеем М. М. Пришвина
Вместе с журналом “Октябрь” мы отмечаем своеобразный юбилей — десять лет с начала публикации дневников Михаила Пришвина. Эта дата побуждает оглянуться назад, в наше совсем еще недалекое прошлое.
Помню, как в 70-е годы мы с подругой тайно везли из пришвинской квартиры в Лаврушинском переулке его дневники, чтобы их прочитали наши друзья. Ехали вдвоем, чтобы подстраховать друг друга, если что-то непредвиденное случится в дороге.
Помню встречи и в Лаврушинском, и на дунинской даче писателя — Валерия Дмитриевна (жена Пришвина) под строжайшим секретом давала близким людям читать эти дневники.
Валерия Дмитриевна рассказывала, как в конце 60-х папка с выборками из дневника 1937 года неожиданно для нее оказалась в КГБ. Раздался звонок с Лубянки, неизвестный голос сообщил, что приедет следователь по “делу” о дневниках Пришвина. Валерия Дмитриевна (сама лубянский зек тех же самых 30-х годов) приняла седуксен, и, когда появился человек из КГБ, он увидел мирно спящую старушку. Видно, вдова писателя произвела на молодого следователя благоприятное впечатление, потому что к концу визита он ей сказал: “Я не могу закрыть дело, ему дан ход, научите, как спасти дневник и вас”. Валерия Дмитриевна упросила сотрудников ЦГАЛИ (ныне Российский государственный архив литературы и искусства) сделать официальный запрос в КГБ, и дневники Пришвина были переданы из рук в руки на государственное хранение.
Михаил Михайлович в последние свои годы, не надеясь на наступление в обозримом будущем свободы слова в России, завещал жене беречь как зеницу ока
дневники, а после ее кончины определить их на закрытое хранение на двадцать лет.
У нас, в пришвинском музее в Дунино, до сих пор стоят сделанные из оцинкованного железа ящики (по размеру папок с дневниками). Ящики эти были заказаны Валерией Дмитриевной в конце 50-х, во время очередного ухудшения международного положения, “на случай войны”. До войны, слава Богу, не дошло, в ящиках мы храним запасы крупы на случай очередной “экономической перестройки”.
До последнего дня своей жизни бедная Валерия Дмитриевна испуганно вздрагивала, когда неожиданно звонили в дверь.
Я помню, как 30 декабря 1979 года, в пять утра, в первые минуты после скоропостижной кончины Валерии Дмитриевны, мы звонили друзьям, просили их срочно приехать и спасать пришвинские дневники. Мы боялись, что нагрянут люди в штатском. Чемоданы были увезены в безопасное место. Так себя вести нас научила Валерия Дмитриевна. Она устраивала для нас своеобразные “маневры”. Твердила: “Если умру, не меня обихаживайте, спасайте дневники”.
Валерия Дмитриевна после смерти Пришвина прожила еще 25 лет. За эти годы она полностью расшифровала и перепечатала все дневники писателя за пятьдесят лет, сделала несколько копий с рукописей. Одну из копий переслала верным друзьям на Кавказ — в дальнее, тогда тихое место.
Когда Кавказ стал “горячей точкой”, мы ездили за нашими чемоданами. Помню, как от Минеральных Вод до недальнего места назначения ехали целый день: на случай возможного взрыва впереди поезда медленно двигались платформы с песком…
И вот в Дунино в 1985 году приехал Вадим Перельмутер. Он тогда работал в журнале “Литературная учеба” и был наслышан от сотрудников ЦГАЛИ о дневниках Пришвина. Приехал с предложением опубликовать дневники.
Вадим и привел нас в журнал “Октябрь”. Я впервые рассказала о дневниках Ирине Николаевне Барметовой. Это был 1989 год. Туман над нами, ежиками, только-только начинал рассеиваться. Решиться публиковать дневники Пришвина — тогда это был настоящий гражданский поступок. Нужно было объяснять, доказывать, в общем, приложить немало усилий, чтобы приоткрылась еще одна наглухо закрытая дверь отечественной культуры.
Мы не только благодарны сотрудникам журнала “Октябрь” за понимание, поддержку, но и чувствуем всегда, когда приходим на улицу “Правды” (!), дружескую солидарность в борьбе за наше общее дело.
Желаем журналу еще много, много лет отмечать свой день рождения… вместе с нами.
∙
Нас поздравляют
Л.БАТКИН
Лет десять тому назад ко мне вдруг приехали Юнна Мориц и Нина Лошкарева, тогдашний редактор отдела критики, посоветоваться относительно шагов, которые мог бы предпринять журнал “Октябрь”, втянутый из-за публикаций
В. Гроссмана и А. Синявского в тяжелый и, казалось бы, неразрешимый конфликт с верхушкой Союза писателей РСФСР.
Почему именно ко мне? Наверно, ввиду тогдашней роли “Московской трибуны” и пр. Почему “вдруг”? Да мы были едва знакомы. Более того. За вычетом эпизода с “Метрополем” я почти никогда не соприкасался с писательской средой. Впрочем, в те времена, которые были, кстати, куда живей и непредсказуемей нынешних, негаданно и вдруг происходило многое.
Мы уселись чаевничать. Я спросил, финансируется ли выпуск журнала означенным “союзом”. Да нет, оказалось даже наоборот. Практическое производство журнала было налажено вне какого-либо отношения к “союзу”, при котором формально состоял “Октябрь”.
И тут я принял вид вольтеровского Гурона, или Простодушного. Я спросил: зачем “Октябрю” числиться чьим-то “органом”? Почему бы не объявить себя вольным журналом? Учитывая именитость и упрямо-независимый характер главного редактора, а вместе с тем взысканность Ананьева официальными регалиями, идеологический отдел ЦК КПСС в перестроечной ситуации вряд ли захочет предпринять что-либо решительное. А у “союза” руки коротки. Пусть “Октябрь” станет первым независимым журналом в нашей фантасмагорической стране.
Мои гостьи сперва удивленно призадумались, но сразу же молвили что-то вроде “ну, конечно же”. Годом ранее идею счел бы чересчур “безумной” даже Нильс Бор. Теперь она лежала почти на поверхности.
Вскоре в поддержку “Октября” выступили А. Д. Сахаров и другие всем извест-ные люди. “Октябрь” действовал быстро и обдуманно. И 4 августа 1990 года журнал получил первую в СССР лицензию на независимое издание.
Что до 75-летнего юбилея журнала, то я, по-прежнему дорожа дружбой с очень симпатичными людьми, его делающими, испытываю, признаться, некоторую растерянность.
По нынешним временам такие внушительные даты существования советских институций — самый что ни есть общепринятый повод для празднований. Сплошные юбилеи: от какого-нибудь обычного издательства, которое всю дорогу было бюрократизированным, подцензурным и околопогромным, и напрямую до переименованного ведомства “чекистов”.
Конечно, почему бы нам, авторам журнала, не собраться в редакции, не поглядеть друг на друга, не выпить, не переброситься шутками и тостами? Я рад. Вот только уместно ли вспоминать при этом о вещах слишком уж элементарных и само собою разумеющихся? А с другой стороны, и промолчать никак нельзя. Иначе сам не заметишь, как впишешься в двусмысленную обстановку самодовольной постсоветской тусовки.
Потому что вся теперешняя общественная жизнь пропитана тяжелыми испарениями “преемственности”. Более не “манит страсть к разрывам”. Страна живет, как соломенная вдова советского режима. Хранящая нечто похожее на верность ему, хотя изрядно гуляющая. Кажется, в политике это называется “центризмом”. А в литературе оборачивается мнимо-“постмодернистскими” ужимками и расхристанностью.
Слава Богу, “Октябрь” среди тех, кто, напротив, наиболее последовательно порвал с традициями, в том числе собственными — панферовскими и тем более кочетовскими. Многие согласны в том, что среди недавних заслуг “Октября” самая великая — публикация “Жизни и судьбы” Василия Гроссмана. Под видом семидесятипятилетнего юбилея мы празднуем обновление “Октября” в конце века. Мы уважительно отмечаем проявленную позднеананьевским “Октябрем” способность справляться с новыми проблемами и достойно выживать, приобретя новое, демократическое значение. Пусть и для поредевших читателей.
На рубеже 80-х и 90-х годов спорили, нужно ли журнал переименовать. Помнится, я полушутливо предложил взамен революционного октября “Времена года”. А. А. Ананьев был против перемены привычного для публики старого названия. И оказался совершенно прав. В конце концов указатели сменились только на городских улицах, да и то далеко не на всех. И даже возвращение, например, САНКТ-Петербурга достаточно спорно и неадекватно. От “Нового мира” до “Московского комсомольца” — вывески прежние. Это по меньшей мере не случайно и объясняется не только практическими соображениями. Такая уж случи-
лась с Россией история… Однако в каждом конкретном случае — свое существо
дела.
75 — для литературного журнала, как и для человека, возраст старца. Но применительно к “Октябрю” протекшие многая лета — отнюдь не повод грянуть почтительную здравицу. Дорогой журнал, да Вы еще в ребяческом возрасте! Мне довелось присутствовать на Ваших крестинах. Интересно, как впредь Вы будете мужать и меняться. Желаю новому “Октябрю” тоже дожить до 75-ти и быть популярным среди внуков нынешних подписчиков.
Многая лета!
Л. РЯЗАНОВА, зав. музеем М. М. Пришвина
Вместе с журналом “Октябрь” мы отмечаем своеобразный юбилей — десять лет с начала публикации дневников Михаила Пришвина. Эта дата побуждает оглянуться назад, в наше совсем еще недалекое прошлое.
Помню, как в 70-е годы мы с подругой тайно везли из пришвинской квартиры в Лаврушинском переулке его дневники, чтобы их прочитали наши друзья. Ехали вдвоем, чтобы подстраховать друг друга, если что-то непредвиденное случится в дороге.
Помню встречи и в Лаврушинском, и на дунинской даче писателя — Валерия Дмитриевна (жена Пришвина) под строжайшим секретом давала близким людям читать эти дневники.
Валерия Дмитриевна рассказывала, как в конце 60-х папка с выборками из дневника 1937 года неожиданно для нее оказалась в КГБ. Раздался звонок с Лубянки, неизвестный голос сообщил, что приедет следователь по “делу” о дневниках Пришвина. Валерия Дмитриевна (сама лубянский зек тех же самых 30-х годов) приняла седуксен, и, когда появился человек из КГБ, он увидел мирно спящую старушку. Видно, вдова писателя произвела на молодого следователя благоприятное впечатление, потому что к концу визита он ей сказал: “Я не могу закрыть дело, ему дан ход, научите, как спасти дневник и вас”. Валерия Дмитриевна упросила сотрудников ЦГАЛИ (ныне Российский государственный архив литературы и искусства) сделать официальный запрос в КГБ, и дневники Пришвина были переданы из рук в руки на государственное хранение.
Михаил Михайлович в последние свои годы, не надеясь на наступление в обозримом будущем свободы слова в России, завещал жене беречь как зеницу ока
дневники, а после ее кончины определить их на закрытое хранение на двадцать лет.
У нас, в пришвинском музее в Дунино, до сих пор стоят сделанные из оцинкованного железа ящики (по размеру папок с дневниками). Ящики эти были заказаны Валерией Дмитриевной в конце 50-х, во время очередного ухудшения международного положения, “на случай войны”. До войны, слава Богу, не дошло, в ящиках мы храним запасы крупы на случай очередной “экономической перестройки”.
До последнего дня своей жизни бедная Валерия Дмитриевна испуганно вздрагивала, когда неожиданно звонили в дверь.
Я помню, как 30 декабря 1979 года, в пять утра, в первые минуты после скоропостижной кончины Валерии Дмитриевны, мы звонили друзьям, просили их срочно приехать и спасать пришвинские дневники. Мы боялись, что нагрянут люди в штатском. Чемоданы были увезены в безопасное место. Так себя вести нас научила Валерия Дмитриевна. Она устраивала для нас своеобразные “маневры”. Твердила: “Если умру, не меня обихаживайте, спасайте дневники”.
Валерия Дмитриевна после смерти Пришвина прожила еще 25 лет. За эти годы она полностью расшифровала и перепечатала все дневники писателя за пятьдесят лет, сделала несколько копий с рукописей. Одну из копий переслала верным друзьям на Кавказ — в дальнее, тогда тихое место.
Когда Кавказ стал “горячей точкой”, мы ездили за нашими чемоданами. Помню, как от Минеральных Вод до недальнего места назначения ехали целый день: на случай возможного взрыва впереди поезда медленно двигались платформы с песком…
И вот в Дунино в 1985 году приехал Вадим Перельмутер. Он тогда работал в журнале “Литературная учеба” и был наслышан от сотрудников ЦГАЛИ о дневниках Пришвина. Приехал с предложением опубликовать дневники.
Вадим и привел нас в журнал “Октябрь”. Я впервые рассказала о дневниках Ирине Николаевне Барметовой. Это был 1989 год. Туман над нами, ежиками, только-только начинал рассеиваться. Решиться публиковать дневники Пришвина — тогда это был настоящий гражданский поступок. Нужно было объяснять, доказывать, в общем, приложить немало усилий, чтобы приоткрылась еще одна наглухо закрытая дверь отечественной культуры.
Мы не только благодарны сотрудникам журнала “Октябрь” за понимание, поддержку, но и чувствуем всегда, когда приходим на улицу “Правды” (!), дружескую солидарность в борьбе за наше общее дело.
Желаем журналу еще много, много лет отмечать свой день рождения… вместе с нами.
∙