Мелочи жизни
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 1999
Мелочи жизни
Павел БАСИНСКИЙ Перемелется —
мука будет?
Передо мной два текста. Оба — о русском народе или, точнее выражаясь, о русском национальном характере в XX веке. Первый принадлежит писателю Виктору Ерофееву, второй — священнику и писателю о. Дмитрию Дудко. Первый напечатан в столичной “Общей газете” (1999, № 2, 14—20 января), второй — в малоизвестном литературном “Коломенском альманахе” (1998, выпуск второй).
Виктор Ерофеев — средних лет эпатажный писатель, знаменитый тем, что не признает в литературе никаких “табу”. Популярен более на Западе, в Германии, чем в России, где о Ерофееве знают только критики да литераторы. Отец Дмитрий Дудко с 1980 года служит в церкви святого Николая в Старках под Коломной, участник Великой Отечественной войны, не раз подвергался репрессиям за проповедь христианства и отсидел в общей сложности что-то около двадцати лет. Фигуры, что и говорить, разные. Однако оба родились в России, с младенчества вдыхали русский воздух, закончили советские средние школы и говорят на русском языке.
Казалось бы, хоть что-то в них да должно же быть общего, типологически сходного. Немец может быть фашистом, может — коммунистом, а может — просто мюнхенским обывателем. Но все равно он останется немцем. Таковы же испанцы, французы, англичане, шотландцы. Другое дело — нации сборные, вроде американцев или австралийцев. Здесь все сложнее, но и здесь можно нащупать какие-то точки соприкосновения —хотя бы в отношении к той земле, на которой они живут, к той культуре, на которой они воспитаны. Разве не так?
И Виктор Ерофеев, и о. Дмитрий Дудко подводят итог существованию русского народа в XX веке. Или — шире — русской нации. И здесь необходимы большие цитаты.
ВИКТОР ЕРОФЕЕВ: “Неадекватность самых элементарных представлений, фантастические образы мира, скопившиеся, роящиеся, размножающиеся в головах, малиновые прищепки и дуршлаги, газетные желтые лозунги под отклеившимися, зависшими изнанками обоями, осуждающие не то Бухарина, не то Израиль. Вонь ветхого белья, дрожащие руки со вспухшими венами, хитрость таракана, за которым гоняются с тапком в руке, изворотливость, непомерные претензии на пустом месте, неприхотливость, чудовищный алкоголизм, не поддающаяся анализу умственная отсталость при гудящем весь день телевизоре, ссоры, свары как норма жизни, ябеды, пересуды, сплетни, ненависть, крохоборство, нищета — весь этот ком слипшегося сознания перекатывается по всей стране. Дохлое пушечное мясо, непредсказуемый фатализм, готовый фарш для самой низменной демагогии, недобрый прищур, маньяк с лобзиком, съеденный молью плюш, неизбывный запашок газа, неустойчивость реакций, болезни всех видов, физическое уродство, необъяснимая гордость за прожитые годы, нестриженая седина, паралич воли, неумение суммировать свой опыт, безграмотные понятия об истории даже вчерашнего, прожитого ими же как свидетелями дня, мозговые узлы карикатур с неизбежным Хрущем и бровастым хануриком, поклонение силе, нечеловеческая слабость — вот тот люд, что живет не живет, но который есть и с которым мы слишком редко считаемся как с реальностью”.
Это Ерофеев. Русский говорит о русских.
О. ДМИТРИЙ ДУДКО: “Развратился сейчас мой народ: пьянствует, развратничает, ворует, обманывает. Его осуждают многие и даже ненавидят, но я не могу его судить.
Я видел как-то пьяницу. Он вошел молча в вагон. Его все толкали, обзывали всякими словами, он покорно все принимал, не огрызался, но я взглянул в его глаза и увидел, что и он сам себя осуждает и потому принимает все покорно.
Другие пьяницы огрызаются, а этот не огрызался. И вспомнил я, что пьют от отчаяния, от великого горя или от пустоты в душе. Ведь их всех безжалостно обворовал атеизм, и пьяницы на русской земле все великомученики, безблагодатные пусть, но от этого и страшнее мучения.
Потом пьяницу все-таки вытолкали, он чуть не попал под автобус, и вот тут-то все всполошились и пожалели его.
А сколько пьяниц валяется на улицах, мочит их дождь или запорашивает снежок. Раз около полузамерзшего я остановился, стал его толкать —никаких движений, на лице лежит снег и не тает. Ко мне присоединилась женщина, та энергичнее стала его трясти. Вдруг он заворочался. Еще присоединились, растолкали, довели до метро. Что-то он пытался произнести, вроде: “Волк, волк…”
Да, многие теперь на положении волков, их истребляют, как и тех, но никто не жалеет их.
А развратники, которые нашли в этом смысл… Мне вспоминается не это, а когда они уже никому не нужны, все их обходят, и они как должное принимают муки за свои грехи…
А как русских крестьян целыми семьями вывозили из насиженных мест и оставляли замерзать или умирать от голода. Немногие из них выжили.
А как дворян истребляли, расстреливали. Рассказывают, великая княгиня, расстрелянная и сброшенная в шахту, все никак не умирала и пела “Воскресение Христово видевше”.
А сколько вообще расстреляно, сколько уморено в лагерях, сколько погибло на фронте с ничего не значащим криком. Умирали — а за что? Чтоб их дети мучились?”
Это о. Дмитрий Дудко. Русский говорит о русских. На том же, что и Виктор Ерофеев, русском языке.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО ЕРОФЕЕВА: “Что с ней (с русской людской массой.— П. Б.) делать? Обманывать? Отмывать? Перевоспитывать? Ждать, пока она перемрет?
Но последнее иллюзорно — старики тащут за собой внуков, правнуков, которые тоже становятся на карачки. После первого петушиного крика молодости от них больше нечего ждать, кроме рабской зависимости от вечного повторения. Все идет по кругу. Остается одно — поместить их в концлагеря.
Но они там уже и так”.
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО о. ДУДКО: “Господи, не могу судить мой народ, не суди его и Ты. Прости его за муки, вольные и невольные. Великомученик мой народ — он свят. Он кается в своих грехах, я не раз слышал: “Какие мы люди теперь…”
Ты смиренным даешь благодать. Дай благодать моему народу, очисти его, убели. Да будет свят! А я дерзну назвать его святым, великомучеником, память которого ежегодно исполняется седьмого ноября нового стиля. Новый праздник русских святых, в земле российской просиявших”.
Это тот случай, когда мне совсем не хочется комментировать оба высказывания. Поставленные рядом, они говорят сами за себя. И у каждого высказывания, несомненно, найдутся свои сторонники, которые возмутятся (посмеются) по поводу высказывания противоположного.
Замечу только, что по-человечески о. Дмитрий Дудко выглядит привлекательней. Он благословляет людей, которые молчаливо и без ропота (а то и со злорадством) воспринимали гонения власти на таких, как Дудко. Они спокойно относились к тому, что священника сажали, издевались над ним. Ерофеев тоже пострадал. Но история с альманахом “Метрополь”, из-за которой Ерофеев лишился членской корочки Союза писателей СССР и привилегии печататься в советских изданиях, конечно, не идет ни в какое сравнение с испытаниями о. Дудко. Ерофеев с лихвой получил за испуг молодости — гастролирует на Западе, выпускает трехтомники в России. Говорю это не в осуждение, а просто чтобы показать: Ерофеев —человек по-своему благополучной судьбы. Простые русские люди Ерофееву, по существу, зла не делали — разве что не читали и не читают его. О. Дмитрий Дудко, отвоевав и отсидев в тюрьмах, теперь несет службу в провинциальном храме. И вот изо рта о. Дудко почему-то вылетают соловьи, а изо рта Ерофеева выпрыгивают глянцевые жабы. Отчего так? Бог им судья.
Меня другое волнует и тревожит. Каким образом могут существовать одновременно два таких высказывания? Как они в принципе могут друг с другом уживаться? Между тем, повторяю, и Ерофеев, и о. Дудко — не только сами по себе: на стороне каждого немало людей и притом образованных людей. Каждый из них, вне сомнения, может собрать весьма заинтересованную аудиторию, ну, скажем, в Центральном доме литераторов. Их слова будут ловить, будут аплодировать, дарить цветы и проч. Потом эти аудитории выйдут на улицу и смешаются в толпе. Они пойдут воспитывать детей, внуков и, может быть, преподавать в школах, университетах. Они будут созидать “новую Россию”. Что ж это будет за страна? Как в такой стране население сможет договориться друг с другом, выбрать власть по уму, читать какие-то общие книги, которые можно вместе обсуждать, любить какие-то общие святые или хотя бы просто славные места на географической карте, женить своих детей — словом, заниматься всем тем, что делает страну страной — местом жизни некой общности.
Рассосется? Перемелется — мука будет? Из чего мука? Из розовых лепестков и цианистого калия?
∙