(Игорь Померанцев. NEWS. Стихи. Проза)
Быть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 1999
Единственная новость ∙ Игорь Померанцев. NEWS.
СТИХИ. ПРОЗА. Киев, “Факт”, 1998.
∙ Игорь Померанцев выпустил свою пятую книгу. Первая издана в Лондоне, вторая и третья в Санкт-Петербурге, четвертая маркирована: “СПб/Нижний Новгород”, в выходных данных пятой стоит: “Киев, издательство ,,Факт””. Первая книга, “Альбы и серенады”, прозаическая, вторая (как явствует из названия) — поэтическая (“Стихи разных дней”), третья (“Предметы роскоши”) — опять проза, четвертая (“По шкале Бофорта”) — эссеистика. Последняя, пятая, включает в себя все вышеперечисленные жанры. Книга называется “News”.
Литературная судьба Игоря Померанцева такова, что существует он на всяческом пересечении: географическом, культурном, жанровом. Уроженец Саратова, юный натуралист галицийщины, вольноопределяющийся Украины, немецкий беглец, лондонский анфан террибль, плохой пражанин, Померанцев пересаживается с жанра на жанр, как Джеймс Бонд с красотки на “Роллс-ройс”, а с “Роллс-ройса” — на подводную лодку. Но жанры он не использует, а создает; точнее, воссоздает заново. Если верить Шкловскому, литература воссоздает смысл вещей; Померанцев воссоздает еще и смысл жанров.
Померанцев панически боится одного — повторения, монотонности, заезженности. На слово никому не верит, поэтому: “Сказать себе: напишу-ка я хороший рассказ — это уже сдаться, поверить кому-то на слово. Вот, мол, правила игры, и ты, следуя этим правилам, постараешься стать чемпионом. Но ведь был же кто-то первый, кто придумал эти правила! И для него эти правила были приключением, порывом, жизненным открытием. Как же так случилось, что обретенная свобода оборачивается раболепием? Почему от урока свободы остается гибкая инструкция?” (“Вещь” и “жанр”). Постмодернист таких вопросов не задает. Слова “приключение” в его глоссарии нет. Игорь Померанцев — один из последних, отчаянных модернистов русской словесности.
Вышеприведенная цитата из предыдущей книги Игоря Померанцева почти полностью говорит о смысле нынешней. “News” — это и журналистские “новости”, и украинская “новина” (“добра”, надеюсь), и просто “новость”. Автор вспоминает пастернаковское “талант — единственная новость,/ которая всегда нова”. В свою очередь, “новый”, “неизведанный” по-английски — “novel”, а значит, и “роман”.
Вот и получается, что название его новой (“new”) книги — “News” — есть пересечение разнопредприимчивых устремлений автора: радиожурналистика (“новости”) плюс литература (“Но про самое главное в выпусках новостей никогда не говорилось: про то, что в Вероне юнец смертельно влюбился в юницу, что в Марракеше англичанин среднего возраста не может оторвать глаз от ключицы мальчика-араба…”), плюс любимая малая литературная родина — Украина (“…что в Киеве перевели на украинский стихи Поля Элюара: Сьогоднi вранцi/ прийшла добра новина:/ ти снила про мене”).
Книга состоит из двух частей: стихов и прозы. Стихи Игоря Померанцева имеют важнейшее свойство — они реально существуют в этом мире. Эти стихи имеют вкус, цвет, запах, букет. Их перебираешь, как камушки, и их плотность, выдержанность, вещность рассеивают любую из вечно модных фанаберий и возвращают к бесхитростному, но единственно верному ощущению — жизнь прекрасна потому, что есть литература, потому, что есть сама жизнь. Померанцев не открывает и не закрывает бесконечных перспектив ни в исподних, ни в космических сферах. Но может проболтаться в разговоре:
В широком плаще
по ночному парку иду.
Из-за куста
кто-то. Смешной,
думал, что женщина.
Не отчаивайся, брат,
ночь длинна.
Может запросто рассказать собственный сон, да так, будто мама и папа Зигмунда Фрейда еще не познакомились:
Мне приснился эротический сон:
иду вечером
по незнакомой улице
и слышу сквозь
открытое окно,
как две пани
говорят по-польски.
Нет у поэта Померанцева башмаков-ходулей, нет и услужливых боев, таскающих за ним переносную кафедру. Жалко, конечно, что рабство отменили, ведь:
Теперь придется самому
ходить на рынок…
О чем прозаик, эссеист Игорь Померанцев? О том, “что многие слушатели, сидя у радио, совершают кругосветное, нет, космическое путешествие”. Что английская погода “меняется несколько раз на день, так что получается, что обычный английский день — это сразу несколько дней, а, значит, англичанин проживает в несколько раз больше жизней, чем итальянец или эскимос”. Что сам он, Игорь Померанцев, предатель, “зрадник”, “предал свое черновицко-буковинское отрочество”, “стал невозвращенцем, попросил литературного убежища — пусть самого скромного,— нет, не в русской, а в австрийской словесности. Той самой, где когда-то нашли приют украинец Стефаник, поляк Шульц, хорват Крлежа, итальянец Звево, американец Брох”. Борхес утверждал, что каждый писатель создает своих предшественников. Поэтому считаю, что в цитированном списке не хватает одного шотландца, эмигрировавшего в английскую словесность. Иначе откуда бы взялось нижеследующее: “Помимо германских кукол, в этом музее есть мексиканские духовики, склеенные из пальмового листа, японские самурайчики, индийские слоны из Кондапалли, богородские дергуны и кузнецы, итальянские марионетки из терракоты”? Как тут не узнать детского классификационного восторга героя “Острова сокровищ”: “Английские, французские, испанские, португальские монеты, гинеи и луидоры, дублоны и двойные гинеи, муадоры и цехины, монеты с изображением всех европейских королей за последние сто лет, странные восточные монеты, на которых изображен не то пучок веревок, не то клок паутины, круглые монеты, квадратные монеты, монеты с дыркой посередине, чтобы их можно было носить на шее…”? Последняя в книге прозаическая вещь называется “Музей английского детства, или Я ненавижу сына”. Ей предпослан эпиграф: “Когда я стану взрослым, большим, гордым, то скажу всем девочкам и мальчикам: «Не трогайте моих игрушек»”. Между прочим, из Стивенсона.
Н. ЛУКАС