Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 1999
Владимир БЕРЕЗИН
Всё нормально Cобственно, заголовок и есть самое главное утверждение.
Существует нормальный процесс, движущийся неумолимо, постепенно, будто рост энтропии во Вселенной. И существуют отклонения, выбросы, иначе говоря — флуктуации.
Такой флуктуацией в литературе бывает появление неожиданного, поражающего текста. Такого, как “Один день Ивана Денисовича”. Иногда эти события подбираются вместе, вполне соответствуя статистическим законам,— их участники могут успеть получить известность, а иногда происходит другое: “Они стояли стройным лесом, в них были вера и доверье. Но их повыбило железом, и леса нет — одни деревья”.
Но от созвездия ИФЛИ нас отделяет все больше и больше времени. Литература сейчас иная.
Магия цифр, то есть чисел, юбилейное время всегда приводит к лихорадочному подведению итогов. Это все же магия цифр, потому что это магия круглых цифр, а проще говоря — нулей. Это магия именно нулей, а не числа “две тысячи”. Особенно она заразна в конце тысячелетия (хотя, кажется, теперь все уже свыклись с мыслью, что смена веков и тысячелетий произойдет не через несколько месяцев (я пишу это в октябре), а через год и несколько месяцев — при начале 2001 года.
Подведение итогов, составление списка флуктуаций — занятие прибыльное, но только не всегда корректное в научном смысле.
Часто оно напоминает составление очередного списка Шиндлера, списка, в который все норовят попасть и толкают под руку переписчика.
Возникает суета, мелькание рук, разговоры о вечной ценности того или иного текста. А литература действительно иная. Пророчества и учительство, публичные проповеди, в которых писатель рвал рубаху на груди, давно не в моде. Они перешли от литературы к другим видам человеческой деятельности.
Хотя публичное разрывание рубах на своей и чужой груди — всегда зрелище отвратное. Такие нервные жесты — знак неумения работать со словом.
Списки шиндлеров Книгоиздательская деятельность весьма внятно определяется экономической ситуацией. Поэтому вполне очевидно — и никаких открытий тут не сделаешь,— если сказать, что после вполне ожидаемого экономического кризиса 1998 года те издатели, что выжили, снова вошли в русло рутинной работы. В общем, послекризисное время напоминает финал одного хорошего рассказа Астафьева: “…тревожно лаяли собаки, торопливо стучали топоры, звенели дисковые пилы — заключенные ремонтировали свое обрыдлое жилье, порушенное ураганом”.
Люди живы, люди никуда не подевались и продолжают читать книги. Никуда не подевались и люди, которые эти книги пишут.
Причем тут существует тоже вполне очевидное запаздывание — поскольку роман все-таки пишется не как журнальная статья, а, скажем, год. Попадает в “толстый” журнал и выходит еще через полгода, а то и через год — эти процессы мало отражают колебания рынка.
Между тем, кроме, пожалуй, книги Мураками “Охота на Овец”, открытий заграничной художественной литературы российская культура не испытала. Книги Харуки Мураками чрезвычайно популярны в мире уже два десятилетия, это гремучий сплав японской традиции и современной мировой культуры. Гремучий — потому что переворачивает наше представление о Японии и мире вообще, тревожащий — потому что книги эти вполне восточные по своей философии.
Однако мы живем своим. Своим умом и опытом.
Ужасных превращений нет, книги издаются и художественная литература в том числе — вышли книги у Эргали Гера, у Антона Уткина. Несколько книг Олега Павлова. Появились романы Дмитриева и Малецкого.
Тут есть одно отрадное обстоятельство.
Появились вещи, отличающиеся тем, что основаны на актуальном материале, действие которых происходит здесь и теперь. Раньше же хорошая, добротная литература как бы останавливалась на пороге, запаздывала лет на пять-шесть.
Вот три таких мелких замечания прежде, чем мы начнем говорить о книгах. Потому что заинтересовать может много разных вещей.
Скажем, роман Уткина “Самоучки” овеян духом недавнего времени. Запахом ночной Москвы, чужих денег, чужой небедной жизни, “запахом бензина и дорогих духов”, как поется в одной неплохой современной песне. Герой в этом романе — только наблюдатель жизни: это не его деньги и не его город, но он о нем свидетельствует.
Роман Малецкого “Проза поэта” еще интереснее — это не просто хороший роман, но роман искусный, интересно написанный. И при этом остающийся очень русским, с какими-то чертями, окружающими героя, с современностью, которая лезет во все щели, и с настоящими традиционными разговорами, которые всегда ведутся в аэропортах и на железнодорожных вокзалах.
Это короткая тема, потому что критика давно уже отписалась по этому поводу.
Вот за что действительно стыдно — так это за наши юбилеи.
Стыдно за отшумевший пушкинский юбилей и за случившийся недавно платоновский. Потому что стыдно за неиздание пушкинских и платоновских книг. Естественный, казалось бы, акт уважения к этим писателям — издание собрания их сочинений — не осуществлен. Нет даже переиздания академического собрания сочинений Пушкина. Что в общем-то очень обидно.
Но это — о том, что уже является состоявшейся классикой.
Формализацией же признания современных писателей стали литературные премии.
Чрезвычайно интересно в этом смысле наблюдать за ними, то есть премиями. Литературная премия по сути своей, кроме функции материальной поддержки писателя, его продвижения, являясь в его биографии чем-то вроде докторской диссертации, есть индикатор интереса.
Интереса жюри и интереса номинаторов. Но еще интересны и литературные списки Шиндлера для сравнения читательского интереса и номинаторского.
Сейчас неизвестно, кто станет обладателем Букеровской премии этого года. Однако весь список, короткий список ее, говорит, что премия эта становится внутренне-литературной.
Это и хорошо, и — не очень.
И дело не в том, что для вящей радости нужно срочно кооптировать в короткий список Пелевина или Сорокина. Дело в том, что эта премия становится монотонной, она лишается статусности.
Выбор жюри воспринимается с уважением. Но уважения в литературе мало. Иногда хороша литературная драка, не поножовщина в подворотне, а именно хорошая деревенская драка — не с убитыми, а с парой синяков. С вовлечением в словесную потасовку читателей, иначе такое противостояние превращается в некрасивое битье в буфете Союза писателей, неинтересное даже участникам.
Статусность премии не в количестве денежных нулей, а в приобщении писателя к ряду предшествующих ему победителей. В том, что он выходит победителем в результате общественного спора, а не нормальным образом, спокойным выбором из равных претендентов.
На объявлении короткого списка претендентов на Букеровскую премию, говорят, задавали вопрос: “Ну и кто из этого списка получит признание у читателей?” На что жюри отвечало, что оно, жюри, занимается вечными ценностями, а не сиюминутной популярностью.
Правы в этом смысле обе стороны — только вот проверка вечностью по определению состоится не скоро, а общественный интерес к статусу лауреата истончается.
Впрочем, я займу не самую бесспорную позицию, если буду судить об интересности по тиражам. Выйдет, что самая интересная читателю литература — литература массовая, в чье обезличенное понятие вместе ухнут Пелевин с Сорокиным, Маринина с Дашковой и Берроуз с Винни-Пухом.
Идея, овладевшая массами как материальная сила
Массовая литература не есть ругательное определение. Доказывать это бессмысленно. Это очевидное суждение.
При этом со временем продукт массовой культуры переходит в разряд элитарной.
Один хороший англичанин писал: “Вот, например, фарфоровая собачка, которая украшает спальню в моей меблированной квартире. Эта собачка белая. Глаза у нее голубые, нос нежно-розовый, с янтарными крапинками. Она держит голову мучительно прямо и всем своим видом выражает приветливость, граничащую со слабоумием. Я лично далеко не в восторге от этой собачки. Как произведение искусства она меня, можно сказать, раздражает. Мои легкомысленные приятели глумятся над ней, и даже квартирная хозяйка не слишком ею восхищается, оправдывая ее присутствие тем, что это подарок тетки.
Но более чем вероятно, что через двести лет эту собачку — без ног и с обломанным хвостом — откуда-нибудь выкопают, продадут за старый фарфор и поставят под стекло. И люди будут ходить вокруг и восторгаться ею, удивляясь теплой окраске носа, и гадать, каков был утраченный кончик ее хвоста.
Мы в наше время не сознаем прелести этой собачки. Мы слишком привыкли к ней. Она подобна закату солнца и звездам — красота их не поражает нас, потому что наши глаза уже давно к ней пригляделись.
Так и с этой фарфоровой собачкой. В 2288 году люди будут приходить от нее в восторг. Производство таких собачек станет к тому времени забытым искусством. Наши потомки будут ломать себе голову над тем, как мы ее сделали. Нас будут с нежностью называть “великими мастерами, которые жили в девятнадцатом веке и делали таких фарфоровых собачек””.
Это написал в девятнадцатом веке Джером Клапка Джером, и время подтвердило его иронию.
Поэтому сейчас пользуются таким успехом в массовой культуре старинные тексты или тексты, имитирующие старину,— хорошим примером могут служить изящно стилизованные книги Б. Акунина. Вроде бы и детективы, ан нет, есть в них стилистический изюм, который придает детективному сюжету литературную прелесть.
Все то, что происходило с массово-популярной книгой за последний год, было определено заранее.
Во-первых, происходил переход точки популярности от любовного романа к криминальной мелодраме. В первые ряды этого движения выходят новые имена, Маринина (превратившаяся из нормального псевдонима в нарицание, в понятие), похоже, уступает часть своей экологической ниши. А в книгах признанных авторов намечается чисто статистический кризис (так, два последних романа той же Марининой существенно ниже по уровню того, что она делала раньше).
Во-вторых, меняется сама роль детектива (то есть увеличивается доля action, появляется так называемый армейский боевик).
Раньше герой имел за плечами опыт войны в Афганистане (как главный действующий персонаж саги о Бешеном, написанной Доценко). Теперь количество спецслужб выросло неимоверно, с такой же жутковатой скоростью увеличилось и количество людей, имеющих боевой опыт. На это обстоятельство чутко реагирует массовая литература.
Ее герои уже включили в послужной список войну в Чечне, освоили азы Интернета, научились стрелять не только из автомата Калашникова, но и из многих других видов смертоносного оружия.
Черты героя массовой литературы являются не меньшим индикатором состояния общества, чем литературные премии.
В-третьих, сохраняется структура, состоящая из читателей и писателей фантастики. Это самое корпоративное объединение, потому что в фантастике, какой бы по стилю она ни была, читатель приближен к автору, несколько раз в году проводятся съезды (или, если говорить языком самих фантастов и их фэнов, “конвенты”) с присуждением премий и обсуждением новых произведений. Никто из действующих детективных романистов не может похвастаться массовыми ролевыми играми по собственным произведениям. Фантасты — могут. Они ревностно читают книги своих коллег и не теряют их из вида.
В-четвертых, существует еще один феномен — превращение справочника или словаря в читаемое, почти беллетристическое издание. Во всем мире справочные издания пользуются повышенным спросом, очевидно гораздо большим не только чем “высокая”, или “элитарная”, литература, но и большим, чем детективы.
Текст хорошего справочника обрастает множеством иллюстраций, схем и одновременно литературных цитат, анекдотов, а также просто ссылок. Справочник превращается в гипертекст. Такая история началась давно, и самым знаменитым литературным текстом в ней был “Хазарский словарь”, а словарей, в том числе культурологических, уже не счесть.
Призрак “Хазарского словаря” словно бы витает над “гуманитарными” словарями.
Рыба в сетях Нормальное развитие словесности в Сети (так, мне кажется, это лучше писать — хорошее русское слово “сеть”, написанное с большой буквы, хорошо отражает сущность Рунета, русского Интернета, части Интернета с флексией “.ru”).
Есть два события. Одно не имеет четких временных рамок, другое фиксировано во времени целой цепочкой документов, в том числе судебных.
Есть знаменитая, уже знаменитая история с романом “Голубое Сало”.
Мне совершенно неинтересно здесь говорить о самом романе Владимира Сорокина. Это разговор нудный и долгий, и заранее чувствуешь, как вязнешь в болоте аргументов и контраргументов. Дело не в том, хорош или плох этот роман, дело в том, что история не связана с его внутренним содержанием.
Это прецедент. Это первый случай публичной дискуссии по поводу авторского права в Интернете, постепенно переросшая в дискуссию о сетевой литературе.
Все-таки нужно сказать два слова об истории вопроса.
Итак, в издательстве “Ad Marginem” вышел сам роман.
Затем один из знаменитых людей русской Сети — Андрей Чернов, автор кодировки кириллического шрифта KOI-8, помещает текст на своем сервере, потом оставляет на этот текст, лежащий на уже другом, заграничном сервере, лишь гиперссылку (то есть путь доступа), но механизм уже запущен.
Сейчас “Ad Marginem” подал исковое заявление в Бабушкинский межмуниципальный суд города Москвы, иск о защите авторских прав.
Самое интересное в этом — не сами события, а аргументы сторон. Пресловутое (и не очень удачное) заявление директора издательства А. Иванова в письме Чернову: “Просим Вас удалить роман “Голубое Сало” с вашего сайта либо согласовать его публикацию с концерном SAAB (Швеция), которая предоставит автомобили, на которых с Вами приедут разбираться”, и ответное: “Напоследок только скажу, что по большому счету у Сорокина никаких прав на его текст нет, он не может даже, оставаясь интеллектуально честным, утверждать, что именно он является автором данного текста. Вообще попытки извлечь из своего творчества специальную, а тем более материальную выгоду недостойны и унизительны. Творчество рефлекторно и тождественно, например, чиханию или семяизвержению в их необходимости и невозможности их остановить. А если вы еще хотите денег за каждый ваш чих, вы…”.
Ну и тому подобное далее — началась большая свалка с участием десятков людей, и в этом шуме высказывались, к примеру, следующие аргументы:
“В таком случае автор и издательство должны потребовать изъятия твердых копий из публичных бумажных библиотек, поскольку это ровно такое же распространение текста, от которого ни автор, ни издатель, ни коллеги последнего на СААБах не получают денег. Если же все эти деятели культуры хотят быть последовательными, то они должны гоняться на СААБах за каждым, кто, купив книжку, дал ее почитать соседу”.
Одни люди кричали на других: “У тебя, Чернов, извини, логика скупщика краденого”, а другие замечали: “Чернов прав. К сожалению, Сорокин и многие другие авторы, а также их издатели не понимают одного: в сети (особенно RuNete) нельзя оперировать мерками реальности, как то копирайты и прочая дребедень. Им надо привыкать к сети, а не адаптировать новые тенденции под свои закостеневшие рамки”.
Все угрожали всем, а некоторые даже так: “Я официально заявляю, что у Иванова не будет возможности трактовать актуальный инцидент как основное выдающееся происшествие в его жизни, ибо жизнь его очень скоро закончится при весьма банальных обстоятельствах”.
Сам Сорокин заметил следующее:
“Наверное, русская сеть рано или поздно должна превратиться в эдакую виртуальную Чечню, куда вменяемый человек поостережется соваться. Останутся только Черновы”.
Все эти письма активно циркулировали в Сети. Но теперь замаячил на горизонте самый гуманный суд в мире и 146 ст. УК РФ…
Что из всего этого следует?
Да то, что есть прецедент. Есть проблема, которую надо решать здесь и теперь.
Вернемся к тому обстоятельству, которое было названо первым. Оно действительно не имеет четких временных рамок. Это длящийся процесс, который становится все более заметным. Процесс этот — миграция графоманов в Сеть. Сеть чрезвычайно привлекательна для них. Сейчас за 200—300 долларов можно совершенно роскошно издать любые чудовищные стихи. Можно издать любую книгу.
Но за гораздо меньшие деньги можно открыть собственную страничку в Интернете и довольно долго ее поддерживать. Эта страничка будет красива, на ней будет счетчик посетителей, заменяющий понятие тиража.
Как сделать свою страницу посещаемой, в общем, известно. Раньше просто писали в первой строчке: “Секс, наркотики и рок-н-ролл на этой странице не упоминаются”. Поиск ведь, который ведет машина, происходит именно по этим ключевым словам, а не по частице “не”. В этой шутке есть правда жизни. Самореклама в Сети усложнилась, но она проще, примитивнее и — главное — дешевле, чем это можно представить.
Речь о другом: к сожалению, ни одного текста, написанного собственно для Сети, нет. Художественная литература в Сети отличается чудовищно низким художественным уровнем. Наиболее привлекательными остаются тексты, экспортированные из бумажного, иначе говоря, off-line’ового мира. Удобочитаемые тексты в Сети — это либо очерки, либо эссе в электронной прессе, а то, что пытаются сделать под маркой художественной литературы, до крайности скучно и убого.
И тут мы подходим к самому интересному — изменению стиля.
Мы присутствуем при рождении феномена — сращения в Сети художественной литературы и очерков журналистского плана. Именно они и сетевая эссеистика становятся оппозицией традиционной словесности. Оппозицией тому, что называют художественной литературой, является отнюдь не Маринина. Потому что целевая аудитория, как это модно говорить на ТВ, Марининой совершенно другая. И то, что мы называем, условно говоря, высокой литературой,— это всегда — со времен рыцарских романов — удел примерно 1% человечества. Как во всем мире на протяжении уже нескольких лет только 1% населения пользуется Интернетом.
Впрочем, статистика — лукавая вещь.
Оппозицией творчеству тех писателей, которые писали в “толстые” журналы и издавали нормальным порядком книги, по сути является очеркистика (под очеркистикой я имею в виду как “сетевые”, так и “бумажные” актуальные тексты), а не прозаические произведения массовой культуры. Новый стиль этот, переходный между прозой и статьей, был придуман очень давно и иногда ассоциируется с первоначальным вариантом газеты “Сегодня”. Другой вехой в становлении этого стиля стал ныне исчезнувший в прежнем виде журнал “Столица” .
И вот возникает даже не воинствующая оппозиция, а медленное вытеснение старой традиции. Это связный художественный текст на любую актуальную тему. Хорошо написанный текст, с грамотными завязкой и развязкой, почти новелла, текст, как правило, именно актуальный. Он короткий, так как должен целиком уместиться на экране компьютера, чтобы его было удобно прочесть. Страница-полторы. Помыслить такие тексты в “толстом” журнале невозможно.
Хотя сборники таких текстов уже появляются в “бумажном” виде и даже номинируются на Букеровскую премию — я имею в виду наличие в коротком списке Малого Букера книги Вячеслава Курицына “Журналистика”.
Между тем в русскую Сеть потекли реальные деньги, там стали платить за рекламу. Там стали платить за журналистику. Она стала авторитетным источником информации о книгах и публикациях.
Такой, казалось бы, далекий по стилю от Сети писатель, как Олег Павлов, регулярно выкладывает в Сети свои критические и прозаические тексты.
В Сети возникла система исключительно сетевых литературных изданий, не имеющих “бумажных” аналогов, и, что еще важнее, возникли дискуссии о литературе. Сейчас еще каноны не устоялись, часто нефильтрованные дискуссии мало интересны наблюдателю, но это серьезный фактор отношения к электронному тексту.
Сетевые обзоры журналов, электронные копии самих журналов притягивают тем больше, чем труднее становится получить эти самые журналы в бумажном виде — особенно в провинции.
Все это говорит, что существовавшие параллельно в этом году сетевой и не-сетевой литературные сообщества в ближайшие год-два сольются.
Что касается сетевого издания, конкурирующего с бумажными книгами, то оно остается утопией. По крайней мере ближайшие лет десять технические возможности компьютерной техники не обеспечат такого качества изображения на экранах, такой простоты и дешевизны техники, что мы в одночасье, зайдя утром в вагон метрополитена, обнаружим пассажиров, уткнувшихся в десятки компьютеров, набитых любовными романами и веселой поножовщиной.
Следует жить Итак, мы меняем год с тремя девятками на год с тремя нулями. Это не означает ровным счетом ничего, кроме влияния оптических свойств этой цифры. Любые изменения в обществе будут лишь наведенными, то есть случившимися в результате массового помешательства по поводу юбилейной даты. В жизни книг, маленьких бумажных зеркал общества, резких изменений не произошло. Их и не ожидается.
Всё нормально.
•