Игорь КЛЕХ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 1999
Игорь КЛЕХ В начале этого года в конференц-зале РГБ (в просторечии “Ленинки”) состоялась презентация одного любопытного проекта, или, если угодно, объекта. Это была толстенькая книжечка с громким названием “Библиотека утопий”, заключенная в опечатанную металлическую коробочку (издательство “Орден Пятой Масти” совместно с “ИМА-пресс”, тираж 1000 экз.). В книжечке оказался также кармашек для CD, где-то застрявшего на таможне. Огромный стильный зал, в котором происходила презентация, заслуживает особого описания — он выдержан в духе даже не “сталинской”, а какой-то “муссолиниевской” эстетики. Как только журналисты и телевизионщики, сделав свое дело, отступили на задний план, залом завладело несколько сотен людей, мало похожих на завсегдатаев библиотек. Скорей уж — на посетителей молодежных ночных клубов, почитателей “Птюча” и “Матадора”, непременных участников акций и арт-тусовок “параллельной”, андеграундной культуры. На большом киноэкране мелькала хроника времен нацизма в Германии, с маршами и книжными аутодафе, “продвинутый” ди-джей на полную мощность запустил свою аппаратуру, по сцене медленно переползала в мигании стробоскопа слипшаяся в ком группа танцоров в алюминиевых одеждах, похожих на самурайские доспехи. Остаток вечера публика прогуливалась со стаканами, покуривая, разговаривая и переходя от легких пузырчатых вин ко все более крепким напиткам. После чего самые стойкие и приближенные перебрались в ночной клуб “Петрович” на Мясницкой, где, послушав весьма неплохой рок-ансамбль со скрипкой и — вполуха — тексты нескольких участников альманаха, вскоре предпочли им застолье “на халяву” (какой русский не любит его — втайне или явно?) и общение во весь голос. И уже самые-самые стойкие поехали на остаток ночи в оплаченный устроителями боулинг (спортивные кегли). Для кого-то подобное — норма жизни, для остальных — туристическая экзотика. Нечто похожее, хоть и существенно скромнее (“всего-навсего” цирк лилипутов на подворье Музея искусства Востока, 22 апреля с. г., с продолжением в ночном клубе “Третий путь” на Пятницкой), происходило и на представлении следующей книжечки “Библиотеки утопий”, выпущенной вдогонку первой и укладывающейся в ту же металлическую коробочку, изготовленную в Германии, кстати. Правду сказать, и книжечка была потоньше — похожая на записную книжку “Тетрадь № 1999”. Должен оговориться, что тексты пишущего эти строки представлены в обеих книжках, но, поскольку я собираюсь повести речь не о текстах, но о некоторых симптомах, мне не представляется предосудительным писать о том, в чем сам принял участие. То есть, конечно, на все вышеописанное предприятие можно посмотреть как на один из способов времяпрепровождения людей “параллельной” субкультуры, с их особыми иерархиями, знаменитостями, ценностями и пр. (“золотой молодежи”, некоторых “новых русских”, а также различных маргиналов и художественных экстремистов, конфликтующих с общепринятым в своих областях и жанрах). Но, во-первых, этот дополнительный план и уровень существования никому не мешают. Это дело сугубо добровольное: хочешь — сиди по уши в “мэйнстриме”, хочешь, напротив, не кажи носа из своего “подполья” (ночного, “параллельного”, изнаночного мира), хочешь — побывай в гостях и приглядись (возьми друзей с собой, чтоб не стало скучно). Если ты не боишься и если тебе не “необходимо нужно” (как писалось полтора столетия назад) всякий раз убеждаться в собственном превосходстве. Мэйнстрим и подполье воспроизводят себя при любом режиме, и всегда небесполезно для них присмотреться друг к другу — от этого они не поменяются местами. Ведь людям не так важно, где они, гораздо важнее — найти себя и своих. Как сказано в одном классическом романе — чтоб человеку было куда пойти. Во-вторых же, такого рода предприятия стали оставлять иногда после себя и вполне весомые продукты в виде книг — а это имеет отношение уже не к тусовке, а к посягательству на территории, окучиваемые мэйнстримом. Методика известная — берется несколько имен, приемлемых для составителей, и к ним присовокупляется энное количество авторов, по тем или иным причинам составителям лю─бых. Содержание, как правило, оставляет желать лучшего. Но для составителей это и не важно — есть принципиальная разница между книгами официальной культуры и книгами субкультуры. Во втором случае смысл полагается в самом факте книгоиздания и в некоторых формальных признаках книги как художественного объекта (конечно, включенные в нее материалы не должны сильно контрастировать с “авангардной” формой их подачи). Такие вещи уже делались и в современной живописи, и — несколько ранее — в искусстве книги, когда объекты нематериальной природы (собственно, “искусство”) и материальной (“реальный”, утилитарный предмет) соревновались и оттеняли друг друга. Автор проекта “Библиотека утопий”, Борис Бергер, утверждает, что его проект, подчеркивая “телесные” параметры книги, стремительно дематериализующейся и перекочевывающей на дисплеи персональных компьютеров, нацелен на то, чтобы возвратить ее в обиход современников, все более предпочитающих ей путешествия в виртуальной реальности. Своего рода “реакция” и “контрреволюция” на отведенном для этого пятачке. Позиция не бесспорная, книжечки же довольно милы — их приятно держать в руках, перелистывать, рассматривать. Трудности “модной” верстки известного (в указанных кругах) дизайнера Гуровича служат той же задаче: не столько читать, сколько удивляться и разглядывать книжицу. Надо сказать, что налицо определенный прогресс в этом жанре, прежде так набранные тексты не только не хотелось читать, но и разглядывать,— последние работы того же Гуровича выглядят более стильно. Смысл между тем — пресволочная вещь: ты его гонишь в дверь, он возвращается через окно. Образованные люди полагают, что утопия — это место, которого нет. Но русский язык не даст соврать: утопия — это то, что уже утонуло или существует в ожидании потопа. Не случайно во второй книжице “Библиотеки” возникает тема наводнения: у Битова, восстанавливающего по записям историю создания пушкинского “Медного всадника”; в помещенном следом отрывке из повести, заканчивающейся видением наводнения в Карпатах; наконец, у мастака на все руки Курицына, дежурящего, как сантехник, в три смены у экрана телевизора, из которого хлещет МТV. Эта книжечка зовется, как уже говорилось, “Тетрадью № 1999”, и три ее девятки готовятся отбросить хвосты, чтоб, получив свой “неуд”, стать свитой нулей — кругами на воде, пузырями над концентрично идущими на дно веком и тысячелетием. Еще нолик — и 200-летие Пушкина плавно перетекает в 2000 год. Утописты становятся утопленниками. Гераклитова река выходит из берегов. Может, стоит напомнить, что последняя книга Бродского, вышедшая уже после его смерти, называлась “Пейзаж с наводнением”. В изящной металлической коробочке лежит кусочек переработанной древесины с нанесенными буквами. Чему суждено тонуть, то не сгорит. В огне не горит,
но тонет в воде∙