К 80-летию Александра Володина
Untitled
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 1999
Галерея
Чувство и речь
К 80-летию Александра Володина Александр Моисеевич Володин приехал в Москву в конце минувшего года на юбилей МХАТа. День 25 октября — рождения МХАТа — многих свел в Камергерском переулке. Этот день начался с предощущения встреч, а пока мы — на извечной московской кухне. Володин старательно переписывает от руки свое стихотворение, которое посвящено Олегу Ефремову и которое хочет вечером в театре подарить ему. Досадует: “У меня не уместится стихотворение на одном листе. Посмотрите, как неумело, все вкось, что делать?” Предлагаю взять чистый лист и начать заново, под диктовку. Медленно диктую: “Как безупречна гибель в блеске сцены! Порок кляня. И шпагою звеня. Но в жизни смерть постигли перемены. Сначала речь покинула меня…” Наклонив голову, как ученик над тетрадью, Володин беспокоится: поймет ли Ефремов, что эти строчки не о нем, а о себе?.. Он всегда недоволен собой и всем, что написал. Почти всем. Вот и сейчас Александр Моисеевич протягивает мне свою книгу в подарок. Недоуменно беру в руки тонюсенькую книжечку, явно насильственно истерзанную. На мой немой вопрос следует быстрый извиняюще-объяснительный ответ: “В книге есть то, чем дорожу, а остальное так, чепуха, я это вырвал, зачем вам это читать!”
Мы беседовали все дни, которые Володин провел в Москве, ходили на спектакль Ионеско “Стулья”. “Ах, как мне понравился спектакль! Сначала увидел на сцене двух старичков, сидящих на стульях. Ну, думаю, еще одна душещипательная история о старости, что же, ну ладно, посижу, посмотрю. А оказывается, это совсем и не о том. Об одиночестве человека в прозаическом мире расчета и пользы и еще о многом-многом другом. И тонкая игра артистов. Тенякова и Юрский — первоклассный дуэт. И превосходный, приближенный к нам, к нашей сцене, перевод с французского. Я сразу, еще во время действия, это отметил. А вы знаете, оказывается, это перевел Сережа”. Наша беседа длилась и длилась. Володин рассказывал о себе с обезоруживающей откровенностью. И мне вспомнились слова Сергея Юрского о невероятной близости чувства и речи у этого человека с добрым сердцем и острым умом.
Эти слова прозвучали в театральной гримерной Юрского. Обнажающий свет ламп, смотрящих на себя же в зеркало. По высокой стене почти с потолка льется лента — белая с черным плетением японских иероглифов, красные арабские цифры резко сбивают ритм ниспадающего рисунка. “Когда я попросил это у японских коллег, они страшно удивились. Зачем? Это всего лишь расписание репетиций…” Юрский стоит, запрокинув голову, и рассматривает, как впервые, это привораживающее “всего лишь расписание”.
“Вы читали со сцены его стихи?” — “Вчера. На концерте “Пушкин и другие”. По-моему, я был первым исполнителем его стихов в конце шестидесятых”. — “А “Октябрь” был первым журналом, который опубликовал его стихи, и тому более десяти лет”. Мы встретились, чтобы записать беседу об Александре Володине. Беседу? Нет. Персонажи — драматург и актер — подсказывали другое. Монолог. Слово одного художника — актера о другом художнике — драматурге.
Ирина НИКОЛАЕВА