Мелочи жизни
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 1998
Мелочи жизни
Павел БАСИНСКИЙ Обратная сторона солнца Существуют ложные мифы и стереотипы сознания, бороться с которыми тем сложнее, что в их реальности убеждены не только люди злые, глупые, недобросовестные, но и добрые, понимающие, ответственные… В этом случае борьба напоминает искусство хирурга, отделяющего больную плоть от здоровой… Какая-то часть здоровой непременно окажется под ножом.
Вот один из мифов: Великая Русская Литература. “Как?!” — возопиет горячий защитник этого понятия, страдающий от многочисленных издевательств в адрес классической русской словесности, история которой стараниями ловких журналистов и телевизионщиков превращается в балаган, где строчки Пушкина и Тютчева используются в целях рекламы, а фразочка “зачем Герасим утопил Муму?” становится расхожим анекдотцем… И все-таки я настаиваю, что Великая Русская Литература — как раз ложный миф, и притом созданный людьми, по каким-либо причинам ненавидящими русскую литературу (возможно, им просто неправильно преподали ее в школе).
Я хотел бы обратить внимание любителей прописных букв, что Великая Русская Литература — такая же великая нелепость, как сегодня Великая Китайская стена. И даже еще бо─льшая нелепость, потому что Китайская стена, привлекая иностранных туристов, отчасти кормит современный Китай. А вот Великая Русская Литература — совершенно бессмысленный и бесполезный Объект, наглухо задраенная система, не только не способная, грубо говоря, себя кормить, но нуждающаяся в постоянной защите, реставрации, подмалевке. Но в России не было такой литературы!
Быть может, главная заслуга Пушкина состоит в том, что он создал замечательно экономичный язык, равного которому для живого общения не было, нет и не будет. Это язык не ХIХ и даже не ХХ, а какого-то будущего века. Когда Россия наконец устанет от болтовни и займется настоящим делом — в том числе и делом собственного познания и совершенствования, которым мы еще не занимались по существу. Это тот язык, на котором заговорят культурные российские политики, экономисты, бизнесмены, просто работающие в разных сферах жизни люди. Они не будут подобно иным нынешним мучительно подыскивать эпитеты, сравнения и иностранные слова для выражения своих мыслей и чувств. Они заговорят просто и откровенно и будут объясняться в любви столь же дельным языком (“Я Вас люблю, хоть я бешусь…”), каким станут говорить с экрана об “экономическом положении страны”, то есть: “как государство богатеет… и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет…”
Когда в недавней книжечке о необходимости платить налоги я прочитал: “Я не ропщу, что отказали боги мне в сладкой участи оспоривать налоги…” (А. С. Пушкин),— то прежде всего подивился не безвкусию ее составителей, а тому, что фраза Пушкина и в этой сугубо прагматической книжечке, необходимой государству для выколачивания денег из своих граждан, звучит вовсе не чужестранно и несет в себе вместе с легкой иронией здравую и глубоко нравственную мысль, верную на все времена. Налоги надо платить! Ибо боги отказали нам в “сладкой участи” пренебрегать своими земными делами и обязанностями. Вот отдай Богу богово, а кесарю (государству) кесарево. Дальше так и просится что-то из современного телеролика: “Заплати налоги и спи спокойно!” Только последнее звучит вульгарно, панибратски и даже почти хамски, вроде угрозы от рэкетира. А Пушкин — о том же! — говорит языком культурным, соединяя религию с экономикой и деньги с моралью. Это и есть задача всякой истинной культуры: гармония разнородных понятий, а не
вражда.
Идеал русской литературы (Великой Русской Литературы) нравственный — слышу со всех сторон. Это говорят и те, кто искренне любит Толстого и Достоевского. И те, кто считает, что наша литература повинна в излишнем морализаторстве, в “персте указующем”, что она недостаточное внимание уделяла эстетической стороне искусства. Но я решительно не понимаю: о чем идет речь? Можно ли говорить о том, что наша литература более нравственна, чем прочие: английская и французская, например? С другой стороны, можно ли согласиться, что русская литература менее эстетична (то есть художественно состоятельна), чем все прочие? Элементарные аналогии обнаруживают элементарную нелепость самой постановки вопроса. Свое понимание нравственности, как и свое понимание эстетического совершенства, присуще каждой национальной культуре. “Эмиль” Руссо и “Джен Эйр” Шарлотты Бронте — такие же нравственные и эстетически состоятельные произведения, как и “Капитанская дочка” и “Анна Каренина”. Вопрос в том, каким образом эти понятия (мораль и красота) соединяются, что их интегрирует.
Вот здесь и стоит говорить об особости. Быть может, открытием для защитников (и хулителей) особой нравственной роли русской литературы будет тот очевидный факт, что русский нравственный идеал более склоняется в эстетическую область, а не наоборот. Из летописей известно, что послы князя Владимира Святого были пленены как раз красотой византийского богослужения, что и стало одним из решающих стимулов принятия Русью христианства. Одной из важнейших причин бегства русских старообрядцев из мира была убежденность, что мир во власти антихриста стал нечист, то есть осквернен. Из мира исчезла лепота, то есть красота. Крупный этнограф Дмитрий Зеленин писал, что русское понятие “нравственной святости” возникло из более древнего понятия “абсолютной чистоты”. “Все святое не только устрашает и отпугивает всякого рода нечисть, но вместе и поглощает, говоря точнее, уничтожает такую нечисть. Так, одна капля святой воды может освятить и очистить целую кадку меда или масла, испоганенную упавшею туда мышью” (Избранные статьи по духовной культуре. М., 1994). Пушкинский Гринев постоянно соотносит свои понятия о чести с красотой поступка. Ему прежде всего омерзительны и кровавый карнавал ряженого “императора” Пугачева, и подлое низкопоклонство Швабрина. Достоевский: “Мир спасет красота…” Изображение религиозных скорбей и праздников в “Лете Господнем” Ивана Шмелева восхищает прежде всего красотой, благолепием… И откуда взялась эта мысль об эстетической ущербности русской культуры?
Не оттуда ли, откуда рождается и страсть писать простые и здравые понятия с прописных букв — для вящей значительности, что ли… Но — нам вовсе нет необходимости заботиться о своей Китайской стене… Нам просто надо чаще дышать воздухом нашей культуры.
∙