Алексей АЛОВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 1998
Алексей АЛОВ
Урбанистический
пейзаж
Первая моя встреча с “альманахом для чтения” (так было написано на обложке) “Urbi” произошла четыре года назад. Питерский поэт Алексей Пурин подарил мне третий выпуск альманаха, в котором были опубликованы его стихи из цикла “Нижегородские ахи”. Поначалу я решил, что ко мне попал самиздатовский сборник: трудно читаемый шрифт, маленький тираж (100 экземпляров)… Да и место издания — Нижний Новгород — не внушало доверия: литературная провинция справедливо ассоциировалась со стилистической и тематической вторичностью, с патриархальностью взглядов.
При более тщательном знакомстве с содержанием “Urbi” скептические настроения развеялись: оно привлекло внимание живостью стиля и смелостью культурологических аналогий.
По-настоящему альманах заявил о себе выпуском пятым. К этому времени сменился состав редакторов (ими были теперь К. Кобрин, А. Пурин, В. Садовский), место издания, дизайн; увеличились тираж и объем публикуемых материалов; расширился круг авторов. “Особость” нижегородско-петербургского предприятия выразилась в новаторском отношении к подбору сочинений. Главными критериями здесь выступают “читаемость” текста, его тематическая и структурно-композиционная неожиданность, смысловая насыщенность, эмоциональная яркость. “Urbi” смело призывает в союзники сочинителей, оказавшихся “непубликабельными” — футуристов (Р. Никонова-Таршис, В. Эрль), новых поэтов-неоклассицистов (А. Казанский, Н. Уперс), прозаиков, работающих на стыке привычных жанров (В. Симонов,
М. Окунь, В. Садовский), неординарных филологов (А. Барзах).
Urbs в переводе с латинского означает город. И действительно, выпуски альманаха с участием большого количества самобытных, непохожих, а иногда творчески антагоничных по отношению друг к другу писателей напоминают современные российские города — тот же Петербург или Нижний Новгород. Академические, высокого штиля дворцово-парковые ансамбли (если можно так сказать о художественных произведениях) соседствуют с мрачными трущобами; изысканная литературная речь — с дворовым жаргоном и молодежным сленгом; urbs населен множеством персонажей — здесь говорят о литературе и политике, любят друг друга, выпивают, ругаются матом — в общем, живут; на urbiческих страницах отображаются и осмысливаются наиболее острые сегодняшние реалии: “старение” культуры, расслоение общества, гибель советской империи и сексуальная революция…
Новаторской представляется и сама политика издания. Многоавторские сборники трансформируются в книги. Начало положено еще выпусками “Баден-Баден” (1996) и “Труды Феогнида” (1996), где единое полотно сюжета и тематики скраивается из разножанровых произведений: в “Баден-Бадене”, например, сочинения
двадцати шести авторов словно прошиты цитатами из “Старой записной книжки” П. А. Вяземского.
Издавая многоавторские альманахи-книги, редакторы создают каталог-накопитель (если можно так выразиться) текстов, которыми пользуются и в дальнейшем (в частности, при издании отдельных книг некоторых своих сочинителей). Для авторов, читателей и иных (не связанных с “Urbi”) издателей выпуски типа “Баден-Бадена”, “Трудов Феогнида”, “Нового Сизифа” становятся своеобразной “площадью знакомств”, средством для аналитической коммуникации, средой обитания коллективного художественного разума.
Продуманной, а не случайной становится и практика издания отдельных книг определенных авторов в виде очередного выпуска “Urbi”. Здесь учитываются новые реальности книжного рынка: читатель сейчас все чаще выступает как потребитель, стремящийся приобретать максимально насыщенные, хорошо изданные книги полюбившихся сочинителей.
Стихи, представленные в “Urbi”, объединены общими классическими — державинско-пушкинскими — стилистическими корнями, они идеально подпадают под понятие “петербургской школы”. Большей частью постмандельштамовские по структуре и эмоциям, но смело наполненные кузминскими реминисценциями, они возвращают читателей к миру интимных переживаний, заставляют вспомнить антологические образцы древнегреческого стихосложения. На поэтических страницах “Urbi” монологи влюбленных перемежаются с портретами возлюбленных. Возлюбленные, живые или умершие, легко оборачиваются бабочками, ласточками, цветами…
Среди авторов альманаха — А. Казанский и Х. Боланд, Ю. Шилов и А. Леонтьев, Л. Клементьева и многие другие. Особое место в поэзии “Urbi” занимает обширное сочинение, озаглавленное “Апокрифы Феогнида”,— то ли переводы из Феогнида, то ли оригинальные стихотворения. В качестве переводчика (или автора) публикатор А. Пурин называет Н. Л. Уперса. Впрочем, об “Апокрифах”, вышедших в 1996 году, уже не раз писали, и я не стану специально останавливаться на них в обзоре альманаха.
Необычайно сложно мне рассуждать и о поэзии Алексея Кирдянова, чья книга стихотворений “Ночь” опубликована в выпуске восьмом: все эпитеты, применяемые обычно к ритмическим произведениям, на фоне его лирики кажутся грубоватыми. Поэтому от себя скажу только два слова: замечательный поэт.
В том же выпуске, носящем название “Новый Сизиф”, напечатаны интересные поэтические опыты П. Барсковой и Д. Датешидзе.
Постепенно становится общим местом мнение о том, что в современной прозе утрачивают актуальность жанры, привычно считавшиеся “магистральными”, и все большее значение приобретают те, что еще недавно относились к “периферийным”: дневник, беглая зарисовка, эссе или частное письмо.
Редакторы “Urbi” по-своему, иногда методом проб и ошибок, пытаются заполнить возникшие жанровые “дыры”… и предлагают сочинения, написанные собственно прозой. И как бы ставят диагноз: современная передовая проза, заимствуя характерные черты “старых”, традиционных жанров, смешивая их между собой, травестирует. В итоге должны появиться (и, вероятно, уже появляются) новые жанры.
С этой точки зрения попробую рассмотреть некоторые выпуски альманаха, представляющие собой книгу одного автора1.
Весело названная “Удуванчики и аромашки”, книга петербуржца Владимира Садовского предлагает нам прозу, жанрово находящуюся на стыке между очерком и маленьким рассказом (анекдотом), и заставляет вспомнить общепризнанного мастера “короткого рассказа” — Сергея Довлатова. Сюжеты Садовского пронизаны светом мягкой иронии по отношению к персонажам и самоиронии по отношению к фигуре рассказчика. В фокус зрения автора чаще всего попадают смешные, забавные или чуть драматичные житейские ситуации, которые выслеживаются, протоколируются с очерковой дотошностью. Времена социализма и перестройки, сегодняшние будни показаны с позиции не главного, а второстепенного героя; с позиции “маленького человека”, которого если что и отличает от других, так это всепонимающая и как бы всепрощающая улыбка.
В целом книга “Удуванчики и аромашки” — замечательная коллекция словесных портретов — сослуживцев “рассказчика” по стройбату (военных строителей-рядовых, сержантов, офицеров-политработников), служителей и посетителей коммерческих теннисных кортов…
А также многих других граждан.
Категориями числительными, или, вернее, перечислительными, оперирует автор книги “По шкале Бофорта” Игорь Померанцев — известный литератор и радиожурналист. В его новую книгу собраны произведения многих лет — весьма различные по тематике и несущие на себе следы многих жанров (литературно-критического эссе, радиозарисовки и интервью, беглых воспоминаний и маленького рассказа); здесь вы найдете обрывки стихотворений (в том числе авторских) и фрагменты песенок, очерки о путешествиях и философские заметки.
“Шкала” нужна автору не только для поэтической классификации существующих в мире ветров (одно из наиболее ярких эссе, давшее название всей книге,— о “Словаре ветров”, составленном Л. З. Прохом), но и для идентификации выпитого за долгие годы спиртного (Померанцев много и со вкусом рассуждает о тех или иных винах), для подсчета длины (подсчету не поддается) “сработанной” в радиостудии магнитофонной пленки; для сравнительных размышлений о возрастных периодах в жизни человека, о пройденных пешком, преодоленных на автомобиле (самолете) километрах жизненного пути…
Вся эта интересная смесь первого лауреата премии имени П. А. Вяземского (учрежденной альманахом “Urbi” в 1996 году) напоминает записные книжки (того же Вяземского) или беллетрические заметки (например, В. В. Розанова) и “не рассыпается” только за счет искренней лирической интонации. Эта интонация, иногда нервозная, но в целом аристократически-сдержанная, и делает речь Померанцева оригинальной: “…Хотел бы воспользоваться случаем и поблагодарить все ветра, которые сопутствовали мне и несли меня по свету: волжский ХИЛОК, забайкальский ХВИУС, украинский БУРЕВИЙ, карпатский ГОРЫШНЯЧОК, рейнский ЗИБЕНГЕБИРГСВИНД, ветер озера Лугано ПОРЛЕЦЦИНА, испанский АБРЕГО, португальский НОРДЕР, два ветра, пьянящие воображение,— КАЛЬВАДОС и БОРДОСКИЙ ВЕТЕР, английские ветры КЭТС НОУЗ, КАСТАРД ВИНД, КОСОГЛАЗЫЙ БОБ”.
Прочитавшему книгу “Профили и ситуации” Кирилла Кобрина должна броситься в глаза прежде всего сильная, сложноструктурированная (постпостмодернистская) стилистика. Размышления о писателях, философах и их произведениях, по Кобрину,— это взгляд, брошенный вглубь историко-литературного пространства сегодняшним человеком: человеком российским (homo rushenЖ) эпохи MTV. Причем это взгляд на хрестоматийные по большей части авторитеты — явно придиристый, содержащий неприкрытый скепсис: дескать, а все ли Боги — Боги?
И действительно, гипсовые фигуры классиков, о разбитии которых прямо выражался любимый Кобриным литератор В. В. Набоков, подвергаются сильным ударам стилистического молотка.
Энергичного анализа молодого нижегородского критика удостоились многие литераторы: Батюшков и Чаадаев, Вяземский и Лидия Гинзбург, де Сад и Чернышевский, Витгенштейн и Розанов, Толкиен и Борхес…
Эссеистика Кобрина — это не литературоведение в чистом виде и не критика собственно, а культурологические экскурсы. Ведь изучает автор, по сути, не писателей как таковых и даже не произведения их, а образы, или, вернее, имиджи (в названии книги недаром упоминаются “профили”, а не “портреты”), возникающие при произнесении, например, сло─ва “Чаадаев”: имиджи, сложившиеся на сегодняшний день в его, Кобрина, сознании.
Да, Кобрин снимает хрестоматийный глянец с образов классиков словесности, смотрит на них как на живых людей, резко отказывая им в праве на мессианство, избранничество. Интересно в этом смысле сравнительное эссе о Витгенштейне и Розанове, не чуждающихся “простых”, чувственных прелестей жизни: “Гастрономический вопрос вообще из наиболее тонких. Что предпочитал Розанов? «Крылышко гуся» глодал «без божества, без вдохновенья». Зато — «рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника… и испанские громадные луковицы, и образцы капусты, и нити белых грибов на косяке двери» — «полное православие» <…> И разве не таков Витгенштейн? «Все равно, что есть, лишь бы одно и то же»”.
Кажется, что автор не то чтобы попеременно влезает в шкуру своих героев, а, наоборот, вселяет их литературно-архивные души в свое, сегодняшнее, реальное тело.
Статьи и эссе Алексея Пурина, преимущественно о поэзии, написанные за несколько лет (с 1989-го по 1995 год) и публиковавшиеся во многих периодических изданиях, собранные под одну обложку, обрели (каким-то странным образом) абсолютно новое звучание, прониклись неожиданными смыслами, взаимными перекличками и параллелями в сборнике “Воспоминания о Евтерпе”2. Они преобразились в какой-то небывалый, если можно так выразиться, роман. Причем роман художественный, несмотря на узкоспециальную, заведомо литературоведческую проблематику каждого эссе (или каждой главы?), несмотря на необычайно сложный, суперсовременный аппарат терминов и понятий. Отличие “Воспоминаний о Евтерпе” от традиционного романа лишь в том, что в качестве героев здесь появляются — Поэзия, эстетические категории Прекрасного и Безобразного, Подлинного и Мнимого…
Пурин рассуждает о ясно им воображаемом и потому, вероятно, ему же и подвластном мире художественности, воплощенном в слове; он создает эстетический
(а значит, и этический) манифест, в котором главными, точнее, подлинными, символами становятся фигуры Анненского, Набокова, Кузмина, Мандельштама. По сути, и все остальные мастера слова, замечательные (Толстой, Ахматова, Цветаева, Вагинов, Заболоцкий… всех не перечислишь!) и не очень (“потешные полки” современных “поэтов”), появляющиеся на страницах пуринского повествования, освещены лучом, преломленным через призму или, вернее, четырехгранник, образующийся при пересечении творческих линий четырех сильнейших русских модернистов.
Тщательно исследует Пурин образцы гениальной (или слабой) прозы и поэзии на предмет как это сделано, в чем загадка жизни (или смерти) того или иного текста, и, что важно,— разгадывает, объясняет, предъявляя читателю неоспоримые доказательства. Почти все, что можно сказать, он говорит о Константине Вагинове (эссе “Опыты Константина Вагинова”), о Кузмине-прозаике (“О прекрасной ясности герметизма: Кузмин-стилизатор”), о современном поэте Евгении Рейне (“Барахолки Бахрейна”), о набоковском “Даре”…
“От Gorbi до “Urbi” всего один Кобрин”
— этим многозначительным каламбуром, сочиненным А. Кирдяновым, завершаю свои беглые заметки о полюбившемся альманахе.
Лишь продолжу каламбур:
…всего один Садовский… всего один Пурин.
*** 1 См.: Алексей Пурин. Воспоминания о Евтерпе. Вып. 9, 1996; Игорь Померанцев. По шкале Бофорта. Вып. 10, 1997; Владимир Садовский. Удуванчики и аромашки. Вып. 11, 1997; Кирилл Кобрин. Профили и ситуации. Вып. 12, 1997; Самуил Лурье. Разговоры в пользу мертвых. Вып. 13, 1997.
2 Об этой книге также см.: Елена Невзглядова. В блаженном краю, прозаическом и стихотворном. “Новый мир”, 1997, № 10.