Александр ПЛОТКИН
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 1998
Александр ПЛОТКИН
БИБЛИОТЕКА Старуха участвовала в молодости в движении толстовцев. Дряхлость не совсем уничтожила жившую в ней волну мягкого веселья и решительности. Ее голова оставалась девичьей и круглой, несмотря на неопрятную мятую седину. Тело прятала несуразная мышиная кофта. Голубые глаза сохранили цвет и блестели. Еще до революции она уехала с секретарем Толстого Чертковым в Англию, где он рассчитывал создать всемирный центр их движения. Там она вышла замуж за эмигранта социал-демократа, учившегося в Кембридже. После революции он работал в советском торгпредстве, а потом в посольстве, отвечая за связи с английской интеллигенцией. В его огромной библиотеке были книги на четырех языках. В тридцатые годы он переводил на английский стенограммы показательных процессов над Зиновьевым и Бухариным. Перед войной ему приказали вернуться в Россию.
Она плотно закрыла дверь в комнату.
— Соседям о наших делах знать не нужно. Здесь в квартире есть одна Наташа, которая хочет знать больше, чем ей полагается, и пытается мне указывать. А я всегда любила делать то, что сама захочу. Я уже вижу, что вы мне подходите. Мне нужно, чтобы они попали в хорошие руки.
Ее крепкий, молодой голос барышни не из робкого десятка странно звучал в затхлой квадратной комнате коммуналки, где в воздухе плавала пыль, а под покрывало на кровати были засунуты старые тряпки.
— Я не стану торговаться. Вы же студенты. Я не хочу никаких других покупателей. Цена будет, какую вы скажете.
Мы пришли, чтобы купить книги. Один терял голову от книг, от имен и названий, напечатанных на их переплетах. Сотни запомненных им при разных обстоятельствах книг давали ему чувство причастности к чему-то более существенному и заманчивому, чем обычная жизнь, с которой у него до поры до времени был заключен неустойчивый компромисс. Второй — требовательный, порывистый, резкий и глубокий — искал и не находил в тоскливых семидесятых, чему отдать свои силы. Он был готов увлечься любым делом, которым увлеклись его друзья или просто неожиданно встреченные люди. Третий был талантливым самоучкой. Не поступая ни в какие учебные заведения после школы, он стал хорошим программистом, умел реставрировать старинные рукописи, подделывал любой почерк и тонко играл джаз на фортепьяно. Он рано женился, завел двоих детей и вынужден был всеми возможными способами зарабатывать деньги. Единственный из нас, он имел опыт спекуляции.
— Я решила их отдать. Они мне больше не нужны. Скоро мне вообще ничего не понадобится. Только копят здесь пыль. Заберите их сразу — и всё.
Ее пальцы плохо разгибались и уходили в рукава. Тело как будто исчезало под вытертой кофтой и халатом. Лоб оставался молодым, гладким и крутым.
Книги, привезенные из Англии, заполняли комнату до потолка. На глаз их было тысячи три. Втроем можно было сегодня же связать их в пачки, погрузить в машину, расплатиться и попрощаться навсегда.
Один из нас почувствовал, как действует на него ее волна, резкое сочетание молодости и дряхлости, веселья и смерти, значительности и чуждости миру, который был вокруг. Он искал способ сделать так, чтобы сегодняшний день не стал последним днем, когда он ее видит.
— Нужно посмотреть книги и составить список,— сказал он.
Такая работа требовала времени.
— Прекрасно,— сказала она.
Это означало, что они будут встречаться еще три дня.
Мы снимали с полок и переписывали книги, среди которых они с мужем прожили, спрятавшись, двадцать лет, делая все, чтобы о них забыли. Им это удалось. Муж избежал репрессий и умер пятнадцать лет назад. Это была коллекция английской литературы девятнадцатого и начала двадцатого века. Здесь были романы забытого Бульвер-Литтона и книги поэтов озерной школы, полные собрания сочинений Байрона, Шелли и Китса в однотомных изданиях, “Старый моряк” Кольриджа, Диккенс, Вальтер Скотт, Теккерей, эссе Маколея, роман, написанный в молодости Дизраэли, и детектив, сочиненный для развлечения Черчиллем. Мы покупали книги авторов, владевших умами девятнадцатого века, книги Карлейля, эстета-социалиста Рескина, теоретика модерна Уильяма Морриса, книги феминисток, фабианцев, прерафаэлитов, Спенсера, опасные книжки Оскара Уайльда и трехтомный “Закат и упадок Римской империи” Гиббона в роскошных переплетах в стиле “арт нуво”. Мы заносили в список и связывали в пачки полный соблазнительных идеалов и призраков прошлый век. Это был век, когда книги казались чем-то невероятно важным, а писатели — главными и лучшими людьми. В этот век стало обязательным держать много книг в доме, а молодые люди начали стремиться к карьере писателя. Этот век был обманут своими писателями — романтиками, суфражистками, социалистами и эстетами. На французском и немецком языках мы нашли здесь классиков, на русском — только стенограммы процессов над врагами народа, которые были тут и на английском в переводах ее мужа.
Он снимал с полки книгу и вслух читал имя автора и название. Она, сидя на кровати, покрытой мятым покрывалом, рассказывала о ней как о последней литературной новинке. Она говорила о том, как была принята книга, кто имел успех, а кто — нет, кто исписался, кто стал наркоманом и т. д. Жорж Санд пригласила к себе Шопена и изменила ему с его же врачом. Но Жорж Санд была писательница, и ей нужны были новые впечатления. Старуха помнила адреса книжных магазинов, имена хозяек салонов и залы для публичных лекций. Она анализировала связи между философскими школами и литературными направлениями. Ее голубые глаза блестели. Он слушал, а потом доставал с полки новую книгу. О каждой следующей книге она говорила все больше и больше. Его друзья отошли на второй план,
изредка подавая реплики и радуясь приобретенному призрачному богатству.
К концу третьего дня мы увязали в пачки все книги. По списку их было три тысячи. Мы заплатили ей три тысячи рублей, что было для нас тогда немалыми деньгами, и погрузили книги в крытый грузовик. Она проводила нас до входной двери и каждому пожала руку, улыбаясь.
Он подал руку последним. Они были из разного времени. Слой времени разделял их, и три дня, проведенные вместе, были даже больше того, что они могли получить. И он, и она это знали, но чувствовали, что это уже не в их власти и должно случиться что-то еще.
Мы отвезли книги в дом к нашему другу на Молчановку и там сначала разделили их на более и менее интересные. И те, и другие мы поделили между собой по жребию. Каждый взял свою часть, и библиотека перестала существовать.
Прошло два дня, и нам позвонила ее дальняя родственница. Хозяйка книг требовала, чтобы мы немедленно пришли, и угрожала вызвать милицию.
Нам открыла женщина лет пятидесяти, наверное, та самая Наташа, и молча провела по коридору.
— А, это вы.
Она сидела, положив руки на стол. Гладкий лоб побелел.
— Как вы осмелились обмануть меня? Как вы могли позволить себе не отдать мне деньги? Мне, человеку, который всегда предоставлял свои книги студентам! Отвечайте: как вы могли это сделать?
В комнате не было ничего, кроме стола, пыли и каких-то бумажек на полу.
— Мы отдали вам деньги, три тысячи.
— Нет, вы мне ничего не давали.
— Но вспомните…
— Нет, я от вас ничего не получала.
— Вспомните, мы вам сразу их отдали!
— Нет, я не могла об этом забыть! Я еще не так дряхла, как вы рассчитывали! Украсть у меня перед смертью деньги — такого я не видела за всю мою жизнь!
Мы не могли ей ничего доказать.
Один из нас молчал, не пытался ничего понять и думал только о том, чтобы все это закончилось без неприятных последствий. Второй волновался и снова и снова старался ее убедить, что он не виноват, зная, что убедить невозможно, потому что это способ получить еще один, четвертый день, вопреки самой себе, всем правилам, времени и обстоятельствам. Чем больше он говорил, тем яснее становилось ее лицо.
Третий в конце концов не выдержал обвинений в воровстве.
— Да поищите же вы эти деньги! Они же у вас где-нибудь тут! В каком-нибудь старом чулке!
Она схватилась за сердце, бившееся где-то под кофтой.
— Уходите. Вы убьете меня. Мне плохо. “Скорую”! Наташа!
Мы ушли.