Из записок перевозчика животных
В этом произведении представлен обобщенный образ зоопарка
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 1997
Игорь КЕЦЕЛЬМАН
Зоопарк
ИЗ ЗАПИСОК ПЕРЕВОЗЧИКА ЖИВОТНЫХ
В этом произведении представлен обобщенный образ зоопарка. Автор просит читателей не искать сходства в описываемых событиях с реальными фактами или же с каким-то конкретным зоопарком. Поездка
-Медведь в аэропорту,- сказал директор зоопарка.- Мне позвонили, а я забыл. Ты поезжай, забери.
Такое вот указание под конец рабочего дня. «Лучше бы ты не вспоминал!» — подумал я. Да делать нечего, придется ехать. В рот щепотку чая — зажевать, сумку через плечо. Поехал.
Идти нужно было через весь зоопарк. А зоопарк — это клетки, вольеры с животными. Между ними дорожки, по которым ходят посетители и смотрят на животных. То и дело останавливаются то у одной, то у другой клетки.
Я шел по дорожкам мимо диких кошек, овцебыков, антилоп, фламинго, очковых медведей. Я столько раз видел их, что и головы поворачивать не хотелось. Настроение было паршивое. Уже собрался домой, а тут ехать.
И еще — посетители навстречу. Они, словно вязкая масса, сквозь которую с трудом пробиваешься. Орущие, бегающие дети. Мамы с колясками, которые они все время теряют. Засмотрится на какое-нибудь животное, а коляску укатят… Очередь на пони, очередь за мороженым. Толчея, галдеж. Взрывы хохота у клеток с обезьянами. Столпились и смотрят. Посетители! Как же они надоели!
Лето. Зимой будет полегче. Зимой зоопарк безлюден. Я хожу один по заснеженной территории. Пусто вокруг. Хорошо.
А если залезть на крышу дирекции (зимой мы тянули туда телефонные провода), то вдали можно увидеть настоящий храм с белыми колоннами в ярких лучах солнца. Храм словно парит в воздухе, он приподнят над землей.
— Что это? — спросил я своего напарника.
— Ресторан «Шанхай»,- ответил он.
Наконец я вырвался из толпы посетителей, миновал туалеты и оказался на зоопарковской помойке. Бок о бок несколько баков из ржавого железа. Из них торчало гнилое сено и несло чем-то кислым. Рядом с баками, расстегнув ширинки, приткнулись двое посетителей. Туалет на ремонте. Я поспешно прошел мимо. Хорошо хоть не женщины, было и такое.
За помойкой — гараж. Там меня ждал желтенький обшарпанный автобус. Радость-то какая! Целый автобус дают! Не придется, как в прошлый раз, когда я журавля на метро вез. Пассажиры тогда все спрашивали: «Кто у вас там в коробке шевелится?.. Журавль? Не тесно ему?» «Привезу, выпустим».
Выпускать оказалось некому. Поздний вечер, и в зоопарке никого. Только в комендатуре — зеленом деревянном домике — дежурный с милиционерами. Белели халаты двух медсестер из соседнего вендиспансера. Пункт ночной профилактики. Дежурный в защитном камуфляже стоял посреди улицы и останавливал проезжавшие такси: водка есть? Неохота ему было тащиться к метро, где киоски.
— Чего там у тебя? — спросил милиционер.
— Журавль.
— Подожди, сейчас дежурный подойдет.
— А где молодой человек ночевать будет? — заинтересовалась одна из медсестер. Она говорила медленно, пьяно растягивая слова.
— Домой поеду.
— Ну-у, ночью ехать. Давай мы поближе тебе что-нибудь найдем.
Но тут появился дежурный с водкой и ее внимание переключилось.
— Врачей уже нет. Сам занесешь в карантин? Или здесь оставишь?
— Занесу.
Я шел по темным дорожкам зоопарка. Фонари не горели — их не было. Ночные прогулки в зоопарке не предусмотрены. Коробку я держал в руке и чувствовал, как внутри переступает журавль. Совсем рядом в темноте были вольеры, клетки. Там животные. Но их и не слышно. Только где-то над головой шумели листвой деревья.
Вот и ветеринарный пункт, он же карантин,- над входом горит красная лампочка. Я с трудом, путаясь в ключах, открыл дверь, в темноте нашел круглые на ощупь выключатели и повернул все разом. Зажегся яркий свет. Большой зал с серым плиточным полом и белыми кафельными стенами был заполнен клетками с животными: попугаи, мартышки, белки. Свободных клеток не видно.
Я опустил коробку на пол. Пусть постоит. Утром выпустят. На всякий случай прикинул в уме: так, завтра не суббота и не воскресенье. Рабочий день. Дольше ночи не простоит. «Чао, бамбино!» — И погасил свет. Запирая дверь, я слышал, как журавль возится в тесной коробке, толкается о стенки.
В темноте возвращался обратно. Впереди, как маяк, светилось окно комендатуры…
Это тогда было, с журавлем. А сейчас, за медведем, меня отвезут и привезут.
Из желтого автобуса навстречу идет водитель, улыбается:
— Что, в аэропорт? — Приветливо тянет руку. И качается. Ничего. Не в первый раз.
Медведь был медвежонок. Камчатский. Сидел в картонной коробке, перевязанной шпагатом, и жалобно выл. Еще бы, постой несколько часов на солнцепеке… Рядом никого. Летчикам, через которых его передали, как с проводниками на поездах передают вещи, надоело ждать, и они уехали, оставив медвежонка на асфальтовом бордюрчике возле здания аэропорта.
Верх коробки был мокрый, темный от воды. Попоить решили, сердобольные!
Размокшие половинки картона разошлись, когда мы подняли коробку, и из нее показалась голова, поросшая бурой шерстью. Я в одиночку пытался удержать животное (водитель, увидев, как обстоят дела, быстренько перебрался к себе, за плексигласовую перегородку), придавливал размокший картон, поправлял сползший шпагат, но все было напрасно. Медвежонок вылез из коробки, когда автобус уже ехал. Вылез и бросился к задней дверце. Она была неплотно прикрыта, вместо замка примотана проволокой. Оставалась широкая щель, и сквозь нее был виден лес. Медвежонок прижался к щели и завыл.
Я сидел на подпрыгивающем сиденье и оценивающе смотрел на животное. Уже не маленький медвежонок. Подросток. Вообще-то мне следовало бы сойти. Пусть водитель сам добирается. Но тогда жди рейсового автобуса, битком набитого, и целый час трясись в нем до метро. Неохота. А-а!.. Пронесет.
Сначала я еще посматривал на медвежонка, сидевшего у двери и временами начинавшего тихо, жалобно выть. Словно ребенок хнычет. Жалобные интонации окончательно меня успокоили: куда ему, слишком напуган.
И я спокойно повернулся к окну: там, за стеклом, по-прежнему был лес, до города оставалось далеко. Одинокие деревья на обочине — словно из леса выбежали и вдруг остановились, замерли от неожиданности, увидев машины. И провожают их удивленными взглядами. Постоят вот так немного и дальше побегут.
А там, где лес редел, было видно красное закатное небо. Небо в густом румянце. «Красиво как!» — однажды вырвалось у водителя, молодого парнишки, с которым я возвращался из очередного аэропорта. «Что?» — оторвался я от своих мыслей. «Небо какое красивое,- повторил парень, качнув головой в сторону,- вон же!» «Да, красивое»,- согласился я. И подумал: «Надо же, закат еще видит. Небо красивое! Еще не разучился замечать. Ничего, подожди».
Как же его звали, этого парнишку? Не вспомнить. Сколько их поменялось, водителей. Один я все езжу и езжу.
Автобус быстро мчался, подпрыгивая на неровной дороге. Держась рукой за сиденье, я смотрел в окно на лес и закатное небо, мелькавшее в просветах деревьев.
Сзади завозился медвежонок. Я быстро обернулся. Все спокойно, он там же, у задней двери. Просто повернулся с боку на бок. Ничего, медвежонок, сейчас приедем на ветпункт, выйдет человек с мешком и засунет тебя в него. (Так легче перенести в клетку, чтобы когти в ход не пустил.) Мешок через плечо — и пошел. Так маленьких детей пугали: «Украдут тебя, посадят в мешок и унесут. И никогда больше мамы и папы не увидишь!» Все правильно, ведь медвежонка украли у мамы-медведицы — убили ее, а ребенка забрали. (Убили — чтобы не искала.) Украли его, как же без мешка обойтись!
Когда мы приехали в зоопарк, там уже никого не было. Ветврачей никто не предупредил. Я посмотрел на медвежонка: что ж, мешок откладывается до завтра. Наклонился к водителю:
— Загоняй машину в гараж, никуда он из автобуса не денется.
В гараже было темно и пахло бензином. Медвежонок беспокойно завозился в автобусе, когда остался внутри совсем один. Ничего, до утра продержится. Я помог водителю задвинуть тяжелую дверь гаража. Повесили замок и ушли, провожаемые отчаянным воем запертого медвежонка.
Медведь
Когда ей накладывали жгут, девочка сидела белая как мел и молчала. Боль еще не пришла. А женщина, начальница секции, первая подоспевшая на ее крики, все спрашивала:
— Ты зачем к медведю полезла? Надписи не читала?
— Я ему носик хотела погладить. Он у него такой коричневый, хорошенький,- ответила девочка.
Женщина с жалостью на нее посмотрела. Неся в целлофановом пакете оторванную по локоть руку девочки, подошел служитель:
— Ф-фу, еле отобрал, вцепился в нее — ни за что!
Подъехала «скорая», и девочку увезли.
Медведь беспокойно ходил вдоль решетки взад и вперед. Маленькие глазки зло поблескивали. У него отобрали добычу. Он не только руку, он всю девочку хотел втянуть к себе в клетку, протащить сквозь прутья. Но они слишком узкие. Не пролезла! Ему досталась только рука. Уже в который раз!
На счету медведя было семь откусанных рук посетителей. Он специально ложился поближе к решетке и притворялся дремлющим на солнышке. Животное знало, по опыту знало, что рано или поздно какой-нибудь посетитель, обманутый добродушным видом мирно спящего мишки, захочет его погладить… И тогда он полакомится свежатинкой.
Реакция, скорость движений у медведя необычайно быстрые. Стоило просунуть в клетку руку, и он в мгновение ока вцеплялся в нее зубами и тащил человека к себе. Вырваться невозможно.
У медведя была цель, которая придавала смысл его жизни, скрашивала однообразное существование в тесной клетке. Он охотился на посетителей.
Его не наказывали. На все упреки в зоопарке отвечали: «Чем несчастное животное виновато? Это его нормальное поведение. Он хищник. Во всем виноваты посетители. На клетке табличка «Животное опасно!». Перед клеткой барьер, на нем надпись: «Не перелезать!» Так нет: перелезают и сами же руки в клетку тянут. Посетители тупые!»
Руку девочке пришить не удалось. Она была вся раздроблена, изжевана медведем. Девочке 13 лет.
Удалось пришить ногу — мальчику, который на следующий день пнул медведя. Отомстить решил. Медведь радостно вцепился в ногу, потащил к себе… На этот раз совсем рядом оказались люди. Они очень быстро отобрали откушенную ногу, животное не успело ее измочалить. Опять жгут, «скорая»… Ногу спасли.
На третий день после этого случая в зоопарк забрел еще один мальчик. Мальчику было весело. Он шел, что-то про себя напевая, и беспечно смотрел на зверей в клетках. В одной из них он увидел одинокого медведя, грустно смотрящего на него из-за решетки. Мальчик достал из кармана конфету, развернул бумажку, снял серебряную шуршащую фольгу и протянул конфету медведю.
Мальчик отделался легко, всего одним пальцем. Пришивать было нечего. Медведь успел съесть палец. Вместе с конфетой.
Столько случаев сразу, один за другим! Угрозы родителей подать в суд заставили зоопарк принять меры. Клетку с медведем затянули мелкоячеистой железной сеткой. Теперь ни руки, ни ноги не просунуть. Медведь потерял смысл жизни…
Эти ненавистные посетители!
Гепард
Гепард перепрыгнул через решетку зимой. И прыжками понесся прямо на двух мальчишек, остолбеневших от неожиданности…
А сажали гепардов в новую вольеру летом. Зеленая лужайка, желтый деревянный домик. Лучше, чем в клетке. Только вот ограда низковата. В первый день, когда гепарды осматривались на новом месте, бродили по полянке, недоверчиво обнюхивали траву, директор вместе с сотрудниками стоял у вольеры и ждал: выпрыгнут или не выпрыгнут? И ружья у них были. На всякий случай. Все обошлось. Гепарды побродили по вольере, осмотрели все углы и мирно улеглись на травке. «Нормальная ограда»,- решил директор. И ушел.
А зимой один из гепардов влез на дерево, что росло возле ограды, и спрыгнул наружу. Ошалев от свободы, огромного пространства, в котором не натыкаешься постоянно на решетку, он несся по зоопарку. Мальчишки, что оказались перед ним, в последний момент опомнились и успели спрятаться под скамейкой. Животное промчалось мимо.
Сотрудники зоопарка в телогрейках высыпали на улицу. Надо было загонять гепарда обратно.
Длинноногое животное гигантскими прыжками носилось по заснеженным дорожкам зоопарка. Испуганные посетители шарахались в стороны и все спрашивали пробегавших мимо сотрудников: выход из зоопарка где? Зоопарковцы с ненавистью на них смотрели: «Зима же! А эти все равно притащились!»
Наконец гепард наткнулся на стену — внешнюю ограду зоопарка. Через нее не перепрыгнуть.
Он сидел на задних лапах, спиной к стене и удивленно смотрел на своих преследователей, временами тряся головой, совсем как человек, который не верит своим глазам. Пятнистая кошка на длинных ногах.
Зоопарковцы стояли напротив и ломали головы: как же загнать гепарда обратно в вольеру?
— А он как охотится, зубами? — встревоженно спросила одна из сотрудниц.
— Да нет, он лапой убивает, — объяснили ей.
Девушка испуганно отступила за спины мужчин. Зато другая, биохимик
зоопарка, в распахнутой телогрейке отважно пошла вперед, прямо на животное. Гепард подался назад и уперся в стену. Он зарычал. Девушку оттащили.
— Он же на тебя сейчас кинется, ему деваться некуда, люди вокруг. Ну-ка отойдите! — велел всем коренастый, рыжебородый мужчина.
Когда все отошли, он подкрался к гепарду сбоку и хлопнул в ладоши. В морозном воздухе хлопок прозвучал неожиданно громко. Гепард сорвался с места и побежал. Он боялся громких звуков.
Хлопая в ладоши, его погнали в направлении гепардятника, а когда животное пыталось отскочить в сторону, его путь корректировали теми же хлоп-
ками.
Так они и бежали: впереди гепард, а за ним, аплодируя, зоопарковцы.
На следующий день ограду вольеры нарастили. Ведь выпрыгнул.
Манулы
— Нам сегодня манулов из Монголии присылают. Ты их привези,- сказали мне в дирекции.
— А кто это?
— Да дикие кошки. Очень редкие. Монголы их поймали у себя в степи — и часть нам, часть в зоологический институт передают.
— Ладно,- сказал я,- привезу.
Встречать манулов нужно было в аэропорту в пассажирском зале. Наша машина свернула с шоссе, и вскоре впереди показался аэропорт, высокое здание кофейного цвета, и стекло, и бетон — все кофейное. Оставив машину с водителем на обочине дороги (к самому аэропорту грузовики не допускались), я пошел в нижний зал прилета. Передо мной автоматически разъехались стеклянные створки (иногда они разъезжались, иногда нет, и порой можно было набить себе на лбу шишку), и я очутился внутри.
Тускло освещенный зал ожидания, скамейки, заполненные пассажирами. Я пробрался к табло и нашел нужный рейс. Уже прибыл. Правое крыло.
Я подошел к дверям с правой стороны зала, там должны были выходить пассажиры, и спросил толпившихся у дверей встречающих:
— Из Улан-Батора еще не выходили?
Откликнулась высокая девушка в очках:
— Вы из зоопарка?
— Да. А вы из зоологического института?
Она кивнула:
— Сейчас манулов вывезут. Я уже издали у таможенных стоек их видела.
— Манулов?
— Да нет, наших аспирантов из Монголии. Они с собой манулов везут как личное имущество.
Я облегченно вздохнул, «личное имущество» означало, что мне не придется тратить несколько часов на таможенное оформление животных. Настроение сразу улучшилось.
В это время из дверей показались два молодых монгола, катившие перед собой тележки, нагруженные небольшими ящиками.
Всего было восемь ящиков, в каждом по манулу. Шесть из них шли в зоопарк. Я раздобыл еще две тележки, и мы повезли животных к машине. Монголы и девушка были разочарованы, увидев вместо ожидаемого автобуса грузовик. Они рассчитывали, что я подброшу их до города.
— Извините, ребята, автобус забрали под шведскую делегацию. Из Стокгольмского зоопарка. Катают шведов по городу. Культурная программа.
Аспиранты, захватив два ящика, уныло поплелись на остановку рейсового автобуса.
А мы с водителем ящики с манулами поставили в кузов. Одну тележку водитель тоже закинул в грузовик: «Пригодится»,- а остальные тележки мы побросали на обочине. Кому нужно — подберут!
Мы приехали в зоопарк уже вечером. По доброй, старой традиции животных никто не встречал. Да и не собирались встречать. Заведующий отделом, высокий лысый мужчина, сказал мне:
— Когда привезешь манулов, ты их из ящиков в клетки пересади. Они очень долго в пути, боюсь, как бы за ночь не подохли.
Я ничего не ответил, промолчал. Потом можно будет сказать, что не расслышал. Как же, буду я полночи ковыряться! А завтра, с утра, снова в путь-дорогу — обезьян в аэропорт везти. Если так любят животных, так за них беспокоятся, пусть сами встречают манулов! Встречают и пересаживают.
Ветпункт встретил меня птичьим щебетом. Свет зажег, они и защебетали. Весь карантин был заставлен клетками с птицами. Таможенники где-то конфисковали контрабанду и передали зоопарку. Самим-то им держать негде. Я занес ящики внутрь. Потом присел перед ними, заглядывая в затянутые проволочной сеткой окошки. До этого просто не было времени посмотреть: какие они? На меня ответно немигающими желтыми глазами смотрели кошки. Круглые мордочки с толстыми щечками. Манулы. И там, дальше, мне рассказывали, должен быть еще толстый хвост. Только не разглядеть.
Я заглянул в каждый ящик. Все живые, не вялые. Ничего с ними до утра не случится. Потушил свет и запер дверь ветпункта.
У метро распили с водителем бутылку портвейна. И — до завтра!
Утром я зашел в дирекцию за документами.
— Здравствуй! — приветствовал я своего начальника отдела (мы давно вместе работали и были на «ты»).- Ну как там манулы, живы?
— Еще как живы! Драться лезут,- ответил тот, поглаживая гладко выбритый подбородок.- Мне сейчас из секции звонили: девочке-лаборантке, которая их пересаживала, всю руку исцарапали, до крови.
Я улыбнулся:
— А так бы мне. Кто бы сейчас с обезьянами поехал?
— Тоже верно,- ответил начальник, склоняясь над бумагами. На том мы и расстались.
А через пару месяцев я услышал от него совсем иное.
— Манулы-то, оказывается, кошачьим СПИДом инфицированы,- сказал начальник отдела.
— А что это такое?
— Да то же, что и человеческий. Бьет по иммунной системе. Неизлечим. Говорил я нашим — не надо! Манулы все дикие, из природы, кто знает, какой пакости нахватались? Так нет: «Редкие животные, украсят зоопарк». А теперь им ничего, а мне отвечать.
— За что?
— А ты не в курсе? Девочка, которую манулы исцарапали, тоже заразилась.
— Это точно?
— Точно,- уныло кивнул начальник.- Мы для проверки в Англию образцы крови посылали — и манулов, и девочки. Вчера факс получили: у всех кошачий СПИД. Что делать, не знаю,- говорил он, не глядя на меня, куда-то в сторону смотрел. В кабинет зашла его заместитель — низенькая полная женщина в очках. Начальник, потирая лысину, повернулся ко мне: — У тебя все?
Через несколько минут, уже у вольеры с овцебыками, я вспомнил про письмо на таможню. Надо его подписать. Я вернулся, но не стал заходить — сквозь приоткрытую дверь кабинета донеслось мое имя. Прислушался.
— Несовершеннолетняя, семнадцать лет! — сокрушался начальник от-
дела.
— Да,- вздохнула заместитель,- такая молодая…
— Не молодая, а несовершеннолетняя!- перебил ее начальник.- И я же отвечаю! Если бы кто-то другой! Взрослый.- И тут он назвал меня.- Даже если бы заразился, считалось бы как производственная травма. Инвалидность бы потом оформили. Просили же его: пересади манулов! Отказался. А за несовершеннолетнюю меня же под суд отдадут!
Я отступил от двери. Ну и ну! Многое я повидал в зоопарке, но это было что-то новое.
Потом были поездки с леопардами, потом поездка за змеями, а за ними еще и еще поездки. Хмурые таможенники, крокодильчики, разбегающиеся из ящика, который меня заставили вскрыть: «Не даешь рентгеном просвечивать? Вскрывай!» Кладовщица, которая ни за что не хотела принимать на самолет белого медведя — перегруз тридцать килограммов. «Ну что мне от медведя отрезать эти тридцать килограммов!» — кричал я. И в ходе дальнейшего разговора откровенное: «Сколько дашь?» «Ну, нет у меня денег вам заплатить — мы бюджетная организация,- ну, нет!»
История с манулами забылась. Почти забылась. Червячок остался: как там эта девочка? Вместо меня ведь… Давил в себе это. Я-то причем? Проскочил — и слава богу. А червячок оставался…
Через год я не выдержал и решил зайти в секцию, где работала заболевшая девушка.
— Она у нас не работает, уволилась.
— Давно?
— Давно, нас еще здесь не было,- отвечали мне две женщины в синих матерчатых комбинезонах и резиновых сапогах, готовившие корма для животных.
— А остался кто-нибудь, кто с ней работал?
— Наверно, наш зоотехник, но она в декретном отпуске.
Я пошел в дирекцию, к начальнику отдела.
— Какая девочка? — удивился тот.
— Ну которая кошачьим СПИДом заразилась. Сам же мне рассказывал!
— Не помню,- отвечал он, пожимая плечами.- За этот год столько всего приключилось, что и не упомнишь.- Начальник с недоуменной улыбкой смотрел на меня. И взгляд у него был прямой и открытый.
Почти по Горькому: а была ли девочка?
«Наверно, не была»,- решил я. И поехал в аэропорт…
Вскоре зоопарк сделал манула своей эмблемой. Теперь на всех официальных бумагах зоопарка, на рукавах курток сотрудников можно увидеть его изображение. Символ зоопарка.
Вахтер Роман
В воскресенье я дежурил в дирекции. Никаких особых обязанностей, только на звонки отвечай. А звонки были дурацкими. Какой-то чудак хотел поскорее заполучить для музея скелет недавно павшего слона. «Да подождите немного, директор подойдет, с ним и поговорите». «Нет, я по опыту знаю: скелет ждать не будет»,- печально произнес говоривший и повесил трубку.
Бесцеремонные телевизионщики пытались вызнать у меня домашний телефон пресс-секретаря зоопарка, утверждая, что знают ее с детства, и тут же спрашивали: «Кстати, как ее зовут?» Наглый народ! Хотя среди журналисток встречаются симпатичные. Как та, с телевидения, что все допытывалась у меня (во время очередного дежурства): «А правда, что ваш директор в молодости работал таксистом?» Девушка собирала компромат на директора зоопарка. У него появились враги, когда он собрался баллотироваться в депутаты. «Нет, таксистом наш директор не работал,- ответил я.- А вот швейцаром в ресторане — да, был». Подробности заинтересовавшейся журналистке я обещал рассказать при личной встрече. Завтра, в кафе.
Так и не узнал, пришла ли девушка на встречу, потому что я — не пришел. Из Китая прилетели тигры, и мне пришлось ехать в аэропорт встречать их.
От воспоминаний меня оторвал новый звонок. Детские голоса, перебивая друг друга: «Позовите Мишу». «Какого Мишу?» — не понял я. Смех: «Как какого? Косолапого». Я: «Приходите в зоопарк. Я вам медведя покормить дам. Из ручек».
Вышел в коридор. Подальше от телефона. Взгляду не на чем остановиться. Голые стены. Единственное их украшение — знакомый до одури план нового, будущего зоопарка. На нем штрихами и пунктирами нанесены вольеры и клетки, сплошным зеленым — парковые участки. Тоска зеленая. Внизу хлопнула дверь, послышались тяжелые шаги на лестнице, и в коридоре появился грузный пожилой мужчина, одетый в черное потертое пальто. «Роман, работает вахтером»,- вспомнил я. Часто видел его, когда привозил животных в зоопарк. Наш грузовик останавливался у запертых ворот, водитель гудел, и из зелененького домика у проходной появлялся Роман, спускался по ступенькам с высокого крыльца и открывал нам ворота. А потом закрывал их за нами.
— Здравствуй, Роман!
— Здравствуй!- ответил тот, переводя дыхание. Видно, запыхался, поднимаясь по лестнице.- Директор у себя?
— Его пока нет, но есть заместитель.
— Пойду к нему.
— А что случилось?
— Жаловаться буду. Охранник наш лезет и лезет. Покоя нет.
— Пристает?
Роман улыбнулся:
— Думаешь, с этим?- Он сделал руками движение, будто кого-то на что-то насаживал.
— Нет, что ты! Разве не знаешь, директор запретил нашим гомосексуалистам этим в зоопарке заниматься. На работе — ни-ни! Слово с них взял.
— А на что жаловаться хочешь?
— Издевается он! Еду из дома принесу — спрячет ее. На табурет присяду — столкнуть норовит. И все с подковырками. Хочу, чтобы директор ему сказал: «Романа не обижай!» Директора, говоришь, нет? Ну, пусть заместитель.- И он, тяжело дыша, пошел дальше по коридору.
Вскоре я вспомнил эту встречу.
— Романа, вахтера нашего, знаешь?- спросил меня маленький лысоватый водитель во время очередной поездки в аэропорт за животными.
— Знаю, видел недавно.
— Ну удивил он меня! Встречает у проходной и просит: «Можно я у тебя дома двадцать третьего февраля посижу?» Я сначала подумал: отметить со мной хочет? Так он непьющий. Ни капли. Стал спрашивать: что такое? Роман сначала отмалчивался, а потом рассказал, что на днях он в дирекцию ходил…
— В воскресенье,- подсказал я.
— Наверно. И там заместитель директора предупредил его: «Двадцать третьего февраля будьте, Роман, осторожней — в Москву приезжают семьсот тысяч боевиков «Памяти». Будут устраивать еврейские погромы». Роман-то у нас еврей. Вот он у меня и решил спасаться. «Я тебе совсем не помешаю,- просит,- посижу где-нибудь в уголке, книжку почитаю». «Приходи,- говорю,- только зря опасаешься, вздор тебе какой-то сказали, никто вас, евреев, бить не собирается». Уж у меня какие только знакомые ни есть, ну ни от кого я этого не слышал, чтобы идти и громить! А тот все свое: «Ну, можно я у тебя посижу?» «Приходи, сиди, я же не отказываю. Только, если так боишься, уезжать тебе надо. Родственники-то, наверно, есть за границей?» Головой кивает: брат у него в Америке. «Вот и езжай к нему». «Не могу,- отвечает,- я слово директору дал. Он меня похоронить обещал». «Не понял?!» Оказывается, когда Роман пришел на работу устраиваться, директор его спросил: «Уезжать из страны не собираешься?» Это еще до перестройки было. «Да нет, пока не собираюсь». «Пока — не годится,- говорит директор.- За тебя с меня спросят. Или обещаешь, что не уедешь, или не работаешь. Или слово, или работа». Роман: «Но я же здесь совсем один остаюсь. Похоронить некому будет!» Директор ему и говорит: «Не бойся. Умрешь — похороню». Тогда Роман и пообещал: «Не уеду». Слово дал. «Чудак ты,- говорю Роману,- это же когда было? При советской власти. Сейчас директора твое слово не колышет. Да если бы у меня брат в Америке был — я бы и секунды не думал. Езжай!» А Роман все свое: «Нет-нет, я слово дал!»
— Ну и что, приходил он к тебе на двадцать третье?- спросил я.
— Пришел. Действительно, с книжкой. «Я посижу?» «Сиди сколько хочешь». «Нет-нет, я до вечера только». «Чай попьешь?» Отказывается: «Зачем на меня тратиться?» Да чем тратиться? Чаем? Еле заставил стакан чая выпить. А пока он у меня был, я его спросил: «Имя-то у тебя почему такое? Вроде у евреев Романов не бывает». Оказывается, и не Роман он вовсе, а Абрам. По-новому его на работе называть стали: «Давай мы тебя Романом звать будем! Нам привычнее…» Он и не отказался: Роман — безопаснее.
Так весь день у меня и просидел. С книжкой. А вечером поднялся и уходить собирается. «Странный ты,- говорю,- вечером же еще опасней ходить. Оставайся ночевать, раз уж так». Отказался: «Я боюсь надолго квартиру одну оставлять». И ушел. Ой, чудной!
В последний раз я услышал о Романе через полгода. Водитель автобуса, на котором мы везли в зоопарк снежных барсов, сказал:
— А я вчера ездил Романа хоронить, вахтером у нас работал.
— Его убили?!- вырвалось у меня.
— Романа? Что ты! Своей смертью умер. С сердцем у него плохо было. Директор похороны оплатил. И мой автобус дал, на кладбище отвезти. «Я обещал»,- говорит.
— Так, значит, своей смертью умер?- переспросил я водителя.
— Ну да, конечно.
Но я только покачал головой. Я-то знал, что Романа убили. Его убили приехавшие в Москву семьсот тысяч боевиков.
О любви к животным
За стеклом террариума, свернувшись кольцами, спит гигантская змея. Анаконда. Возле нее сидит кролик. Он дрожит. Бежать ему некуда, вокруг стекло. В террариуме жарко, очень жарко, а кролик дрожит.
Я видел этого кролика своими глазами, когда зашел в герпетологию (змеюшник).
Вот кольца начинают шевелиться. Скоро змея проснется. Она обовьется вокруг кролика и медленно его задушит. Медленно — чтобы не поломать кролику кости, их острые края могут поранить змее кишечник. Задушит и заглотнет.
Время от времени снаружи к стеклу приближались внимательные глаза
зоопарковцев-герпетологов: как там дела?
Кролик все так же сидел спиной к змее, не поворачивался. (Если не ви-
дишь — ее нет?) И дрожал.
Герпетологи бросили кролика живым на съедение анаконде вовсе не потому, что они садисты. Просто ни у кого из них не поднялась рука убить живое существо.
После герпетологии я пошел к себе. Длинная кишка коридора, по бокам комнаты сотрудников. В одной из них собрался народ: пьют чай и слушают рассказы Сашки-сторожила. Его в этот день потянуло на воспоминания. Я налил себе чая и присоединился к слушателям.
— Вон баба Даша идет,- говорил Сашка, кивая на улицу. Снаружи мимо нашего окна прошла седая женщина с крупной фигурой и по-мужски широкими плечами.- Если она какое животное невзлюбила — ему не жить,- продолжал Сашка.- Это всем известно. Помню, в зоопарке чернобурых лисиц разводили, и одна лисица бабе Даше руку прокусила, когда та корма раздавала. Ругаться не стала, даже посмеялась: сама, мол, виновата — руку ей подставила. А через неделю после того случая, смотрю (я тогда в секции задержался), баба Даша тихо так по проходу между клеток крадется. А клетки тесные, узкие были, и у животных хвосты наружу высовывались. Подкралась она к той самой лисице и сзади изо всех сил ее за хвост дергает. Та визжать, на прутья кидаться… А баба Даша ветеринаров вызывает: «Видите? Взбесилась». Ну, лисицу тут же и усыпили.
С бабой Дашей не связывайся — ее с маслом не съешь. Раз проверку затеяли — как она птиц кормит, не таскает ли себе корма? В ее отсутствие в клетки с птицами зашли: сколько там кормов?
Баба Даша, как узнала, в тот же вечер в зоопарк пришла и двум птицам, редким, ноги переломала. И тут же директору домой звонит: «У меня птиц покалечили!» «Кто?!» «А те, кто проверял». Так ту женщину, что проверять ходила, из зоопарка уволили: животных покалечила!
Еще случай был,- вспоминал Сашка,- оленя бухарского кормили… Только спал он все. Корма принесут, а он спит. Три дня корма носили и воду меняли, а он спит себе и спит. Крепко так. Так он и лежал, пока посетители в дирекцию не пришли: что это у вас так от бухарского оленя воняет? «Так он спит!»
А еще помню,- продолжал наш рассказчик,- северных оленей в зоопарк привезли. С ними все в порядке было, никто не болеет, не дохнет — только вот не размножаются. Их и кормили усиленно, и витамины с микроэлементами в рацион добавляли — не размножаются никак! Четыре года в зоопарке, а приплода нет. В дирекции головы ломают: может, еще какие витамины им добавить? Оказалось, все олени — самки. Четыре года размножали.
После чаепития я зашел в орнитологию: нужно было увидеть зоотехника. В кормовой молоденькая девушка убивала крыс. Брала их за длинный розовый хвост и с размаху била головой о цементный пол. Одну за другой. «Хрясь. Хрясь»,- раздавалось после ее ударов. Если после первого удара крыса еще жила, шевелилась, девушка еще раз с силой била ее головой об пол. Крысе нельзя было оставаться живой — орлы пугались. (Крысы шли им на корм.) При виде живой крысы орлы шарахались от нее, испуганно хлопая крыльями, разлетались в разные стороны, натыкались на решетку или верхнюю сетку вольеры. Бились в истерике. И наносили себе серьезные повреждения: ломали крылья, разбивали клювы. Орлы родились и выросли в неволе, в зоопарке. В зоопарке и умрут. Инкубаторские они. И очень боятся живых крыс.
Так уж случилось, что в этот день мне пришлось услышать еще одну историю. От знакомой, которую я встретил в дирекции.
«Я в карантине зоопарка тогда работала. Там каких только животных не было. Многие совсем больные. Таких усыпляли. А мне их так жалко было! Я всегда врачей просила: «Ну давайте пока не будем, давайте подождем!» Ну у нас-то врагов животных нет, всем жалко. А тут еще я… Шприц откладывают: «Ладно, подождем». До моих выходных. Я после выходных приду, а половины животных уже нет.
А еще у нас был врач — решил животных током убивать. Чтобы на инъекциях сэкономить. На морской свинке испытывал: прикрутил ее за две лапки к электродам и пустил ток. А она живая. Он напряжение увеличил — все равно. Еще увеличил — живая! Вертится, визжит, одну лапку вырвала… Никак у него не получалось. Я не выдержала, убежала, чтобы не смотреть. Уж и не знаю, как он ее убил».
Встречи
— Пока не опохмелюсь — не поеду. Башка раскалывается,- сказал водитель. И лицо у него было все в царапинах: он вчера жену скалкой избил (валиком для белья), а она ему лицо исцарапала.
— Что, совсем ехать не можешь?- спросил я.
— Не-а. Видишь, руки дрожат? Не знаю, как сюда и доехал.
Мы стояли на платформе Ленинградского вокзала. Встречали занненских коз из Финляндии.
— Что ж,- сказал я,- пошли искать.
И мы двинулись вдоль длинного хельсинкского состава. Может, у проводников что осталось? У проводников мы ничего не нашли, только зря время потеряли. Пришлось возвращаться в здание вокзала, и там, возле коммерческого киоска, водитель похмелился стаканом водки. После этого мы вернулись к ожидавшим нас на платформе козам. Животные с очень красивой белоснежной шерстью были упакованы в двух ящиках-клетках. Погрузили их в машину и поехали в зоопарк. Я поначалу с тревогой поглядывал на водителя, но тот после выпитого стакана чувствовал себя превосходно, глаза заблестели, на исцарапанном лице появилась улыбка, и руки уверенно лежали на баранке. Видно, дрожь прошла. Начисто.
На въезде в зоопарк, у комендатуры, нас встретил директор.
— Почему так долго задержались? Я уже волноваться начал.
— Поезд опоздал,- соврал я.
Водитель подогнал грузовик к ветпункту и ушел, сказав мне:
— Знакомая у меня здесь. Пойду ее за сиськи подергаю.
После разгрузки коз я пошел в дирекцию. Около вольер с журавлями встретил высокую худую женщину с узким, длинным лицом. На ней — черный рабочий халат. За его подол держались двое ребятишек. «Здравствуй, Элла!» «Здравствуй!» — откликнулась она. Элла — умственно отсталая.
Зоопарк — ее опекун. Были в зоопарке и другие опекаемые, но они куда-то исчезли, а Элла осталась. Вспомогательную школу она закончить не смогла. На зоопарковских собраниях забивалась под сиденья. «Ты что, Элла?»
«Я боюсь».
В зоопарке она кормила птиц, убирала вольеры для журавлей. Путь ее к этим вольерам шел через помойку, мимо проломов в бетонном заборе, отделявшем зоопарк от заброшенной стройки. На стройке собирались бомжи, пили, через проломы они пробирались в зоопарк, рылись на помойке. Повстречали Эллу, затащили через пролом к себе на стройку, дали выпить… «Ты попроси у своих опекунов денег,- учили ее бомжи,- еще выпьем». «Я боюсь»,- отвечала Элла.
Через год она родила мальчика. Опекать ребенка пришлось тоже зоопарку. Куда денешься! Еще через год родила второго. «Ну все, если откупорили, теперь не закупоришь»,- говорили зоопарковцы. Нужно было срочно принимать меры. Меры приняли — заделали проломы в заборе, мимо которого ходила Элла. Забор стал сплошным. И Элла перестала рожать.
Я подошел к желтому двухэтажному домику. На первом этаже жили антилопы, на втором — дирекция. Я поднялся на второй этаж, зашел в приемную — там сидел, печально опустив голову, один из зоопарковских художников. Как всегда, в пиджаке. Он никогда его не снимал. Даже в самую жару. В кармане пиджака художник носил тяжелый гаечный ключ. Чтобы убивать тех, кто насилует мальчиков.
Художник постоянно слышал крики мальчиков, зовущих на помощь. Совсем рядом, за стеной! Сжимая в руке гаечный ключ, он бросался в соседнюю комнату, врывался в чужие квартиры — помочь им! — однако каждый раз насильники успевали скрыться и утащить свои жертвы. Крики умолкали. Но лишь на короткое время. Вскоре он опять слышал стоны истязаемых мальчиков.
Еще художник рисовал животных. Хорошо рисовал. На его картинах они выглядели сильными, благородными. Не то что люди…
Животные не насиловали мальчиков.
Выходя из дирекции, я встретил женщину с серым, болезненным лицом. Диктор зоопарка. Передает сообщения о потерявшихся детях. На ней, несмотря на лето, была теплая вязаная шапочка. Под шапочкой, на голове — сетка из проволоки. Защита от космических лучей.
Ей казалось, что ее кто-то облучает из космоса. Силы Тьмы. Железная сетка — спасение. Но в последнее время и она перестала помогать. Враги усилили излучение. И тогда диктор под предлогом того, что сорвала голос, перебралась в канцелярию, чтобы быть поближе к директору зоопарка. Под защиту его биополя. Высокий, усатый, косая сажень в плечах — такой человек, верила она, должен обладать мощным биополем, через которое не проникнет черное излучение. Рядом с директором женщина чувствовала себя в безопасности.
Ее приход в канцелярию вызвал неудовольствие и противодействие одной из машинисток — низенькой, сгорбленной. Волосы у нее иногда были скреплены в пучок на затылке, иногда просто висели седыми космами. Машинистка не хотела, чтобы кто-то прикрывался биополем ее директора. И без того ему, бедному, несладко приходится. Одно общение с иностранными делегациями чего стоит! После каждого посещения зоопарка иностранцами машинистка находила оставленные ими черные экраны, обладающие губительным воздействием на живые существа. Около зебр, у львятника, у очковых медведей — везде она находила черные экраны!
Она знала, что иностранцы — это Враги, Служители Черных Сил. Но она не даст им погубить животных. И директора.
Машинистка-экстрасенс вслед за делегациями ходила по зоопарку, останавливалась у вольер с животными, где, как ей казалось, после иностранцев остались черные экраны, вытягивала руки и, испуская поток светлой энергии, уничтожала эти экраны. Потом возвращалась в канцелярию и защищала дирекцию. Особенно тщательно она очищала от черной энергетики кабинет директора. А когда директор был с иностранцами, беседовал с ними, она усилием мысли создавала вокруг него защитную оболочку синего цвета, непроницаемую для вредных излучений.
Пока она рядом, никто ее директору плохого не сделает! Он и не знает… Любимый!
В конце этого же дня мне нужно было везти журавлей в аэропорт. Водитель был тот же самый. Совсем пьяный, где-то добавил. Я тоскливым взглядом обвел гараж. Других машин не было, все в разъездах. А ехать надо: самолет через три часа. Еле-еле, впритык. К машине, шатаясь, шел водитель.
В это время мимо гаража проходил заместитель директора. Он видел, как водитель садился в кабину. С третьей попытки залез. Заместитель подошел ко мне.
— Водитель-то у тебя совсем пьян,- сказал он.- Я тебе так сочувствую!- И пошел дальше.
Я проводил его взглядом. Потом сел в машину.
— Поехали,- сказал я водителю.- В аэропорту похмелишься!
Синяя Птица
Оказывается, Синюю Птицу — Птицу Счастья — больше не надо искать. Она найдена. И содержится в зоопарке.
Небольшая птица с синим отливом сидит в клетке и клюет зернышки. На клетке — табличка с надписью «Синяя Птица». Только какая-то неказистая она, обычная. Какая птица, такое и наше счастье — неказистое. Другого не бывает. Приезжайте в зоопарк, сами убедитесь.
А мои знакомые, которым я показывал зоопарк, на Синюю Птицу внимания не обратили, прошли мимо. Зато их очень заинтересовал черный-пречерный ворон, сидевший в соседней клетке. «Хорош! Как из фильма». Все вспомнили мистический триллер «Ворон». «Смотрите, вон еще один!» Как раз по бокам Синей Птицы, в клетках, сидели два ворона. Словно два черных стража. «Столько воронов в зоопарке,- говорили знакомые,- это неспроста. Ваш директор, наверное, мистик». «Ага»,- сказал я.
Минусы и плюсы
Режиссер сказала:
— Животные в клетках — это минус. Сотрудники зоопарка по жизни — тоже минус…
— В каком смысле? — не понял я.
— А в том,- продолжала женщина,- что их любовь к животным — не от хорошей жизни. Ведь в зоопарке, не обижайтесь на откровенность, работают люди обделенные. Иногда умом, но чаще, как я поняла, человеческим теплом. Что-то в их жизни произошло: или в семье, или в общении со сверстниками были трудности. То, в чем отказали люди, они нашли у животных. У кошек, собачек, птичек. Животные не ударят, не оскорбят. С животными легче, чем с людьми. Потому обделенные и приходят работать в зоопарк: они ищут у зверей тепла, в котором им отказали люди.
«Что ж, все правильно»,- подумал я, молча смотря на мою собеседницу, очень милую женщину с чуть раскосыми глазами — режиссера-кинодокументалиста. Ее студия уже сняла документальные фильмы о морге и женском вытрезвителе. Теперь решили делать фильм о зоопарке. Готовясь к съемкам, режиссер беседовала с зоопарковцами, собирала материал. Добралась она и до меня.
— Вы огорчены? Что я так про зоопарк? — с сочувствием спросила женщина.- Не бойтесь, все не так плохо. Животные — это минус. Потому что в неволе. Сотрудники — тоже минус. В зоопарке эти два минуса сталкиваются, и получается один большой плюс. Вот об этом я и хочу снимать фильм. Пояснить?
— Поясните,- разрешил я.
— Все очень просто. Служители зоопарка, общаясь с животными, получают тепло, которое не могут получать, как все остальные, от других людей. И в ответ сами дарят тепло животным. Получают и отдают. Постоянный обмен теплом между людьми и животными. Минусы превращаются в плюс. Вы качаете головой. Не согласны?
— Про минусы вы все правильно сказали. Только вот плюса я здесь не вижу. Зоопарк — это один большой минус. И зоопарк вовсе не согревает людей. Он их консервирует. Какие были у человека недостатки, такие и останутся. Вместо того чтобы пытаться в себе что-то изменить, преодолеть барьеры отчуждения между собой и остальными людьми, зоопарк позволяет человеку ничего не менять. Не приближает к людям, а отдаляет от них, от нормального человеческого общения.
— Ну это слишком абстрактно,- откликнулась режиссер.
— Согласен, абстрактно. Давайте лучше я вам расскажу несколько конкретных историй.- И я рассказал ей про зоопарк. То, что написано выше,- мой рассказ.
Женщина слушала молча, только с каждой новой историей все больше мрачнела. Ее концепция рушилась.
— Послушайте,- сказала она,- если дела так обстоят, если вы все про зоопарк поняли, почему не уйдете? Судя по тому, что вы мне рассказали, свою работу перевозчика животных вы ненавидите, считаете ее ненужной и бессмысленной. А сами все возите и возите животных. Ездите и ездите по аэропортам. Одуреть можно! Простите, что я так резко, но я не могу вас понять. Вы рассказали, как вместо свидания с девушкой поехали встречать тигров. Вам эти тигры так дороги? Дороже свидания? Могли уволить? Самому надо было уйти! Ведь ваша зарплата немногим больше пособия по безработице. Неужели в другом месте не заработаете?
— Я не могу уйти из зоопарка,- сказал я.
— Почему?
— Директор похоронить обещал.