В несколько строк
Давид БАЕВСКИЙ. ПАРАПУШКИНИСТИКА. (Б.м.), М.I.P.,
(б.г.). (Б.т.).
Книга составлена из официальной переписки, рецензий
и публикаций, возникших вокруг «Тайных записок» А. С.
Пушкина — сочинения пусть и подложного, но более необходимого,
чем десятки литературных памятников. По тому, как открещивались
от него, как поносили и как обворовывали, можно нарисовать картину
последнего десятилетия, историю приватизации литературы. Тогда
(впрочем, и ныне), если сочинение подходило под требуемые стандарты,
его признавали за существующее, в противном же случае объявляли
суррогатом, подделкой либо и вовсе фикцией. Удивляет не то, что
издания самой разной ориентации не были наделены обыкновенной
совестью, а скорее то, что они были обделены чувством юмора. Пожалуй,
лишь журнал «Октябрь» поместил на «Тайные записки»
достойную их рецензию. К сожалению, это не отмечено в книге Д.
Баевского. Однако переиздания, думается, следуют.
АПОЛЛОН. Изобразительное и декоративное искусство.
Архитектура: терминологический словарь. М., «Эллис Лак»,
1997. 25 000 экз.
Перенасыщенный терминами словарь при всей чрезмерности
представляет особый мир — либо миры (если принимать во внимание,
что скульптура, графика, живопись и дизайн — вещи слишком различные,
порой противоположные). Однако едва ли не каждая статья любопытна,
каждая вторая — открытие: еще бы, откуда узнать, как был устроен,
например, караван-сарай? Иллюстрации, даже бедно воспроизведенные
плохой краской на средней бумаге, значат не менее слов: так, в
статье «Агитационный фарфор» тарелка работы младшего
мирискусника С. В. Чехонина с надписью «РФР. Царству рабочих
и крестьян не будет конца» дает понять, что такое агитация,
и догадаться — что же такое искусство.
НЕИЗДАННЫЙ ФЕДОР СОЛОГУБ. М., «Новое литературное
обозрение», 1997. (Б.т.).
Кто-то сказал: его стихи, когда бы ни сочинены, неотличимы.
Сказано не в упрек, в похвалу. Парадокс: издай сологубовский многотомник
(а такой обязательно должен явиться), увидишь то же — и в стихах,
и в прозе он необыкновенно ровен, понятия «хуже», «лучше»,
«раньше», «позже» здесь неуместны. О том и
дает представление объ-емистый том — тут собраны стихи, афоризмы,
драма, письма, биографические материалы и воспоминания о писателе.
Даже стихи о политике у столь, казалось бы, аполитичного сочинителя
четко укладываются в общее целое. Они любопытны не выпадами против
новой власти, а своевольностью, важной для автора «Творимой
легенды», и намеренным выпадением из времени. Едва ли кто
другой мог написать, педантично проставив снизу дату по старому
и новому стилю — «19 декабря 1926 (1 января 1927)»:
| | Фараон, фельдфебель бравый,
Перекресток охранял.
И селедкой очень ржавой
Хулиганов протыкал.
Слава, слава фараону!
Многа лета ему жить!
Уважение к закону
Всем умеет он внушить.
|
Автор понимал значение странности в культуре, что видно хотя бы
из его философского трактата: «Наша одежда безобразна. Обувь
вся антиэстетична. Обувь не может восходить до совершенства. Ибо
не имеет складок». Безусловно веря словесной точности, хочется
возразить: а как же сапоги «в гармошку»?
Слонопотам ЛЬВОВ. ДРАЗНИЛКИ. Волгоград, «Станица»,(б.г.).
5 000 экз.
Слонопотам Львов, он же Лев Слонопотамов, возник на страницах
уже не существующего детского журнала «Простокваша»,
где совершал много полезной работы: отвечал на письма, сочинял
вступления и врезки. Придумывал он и дразнилки. И если в журнале
он чувствовал себя вольготно, книжка — пусть самая маленькая —
дело иное, недаром на задней обложке Слонопотаму приходится оправдываться:
дескать, простите за плохое поведение, дразнилки — жанр фольклорный.
Он прав, хотя и не в том, в чем хотел бы утвердить свою правоту.
Сквозь надуманность, даже выдумку просвечивает истинная фольклорность,
какую создает никто, аноним, а ценится она иногда чрезвычайно
высоко.
| У девочки Тани
Губы в сметане,
Нос в борще
И вообще!
|
Последняя строка по емкости своей, поэтической стати и неожиданности
— почти законченный шедевр. Тут происходит выламывание из структуры
классического стиха. И — прислушаться — можешь расслышать и лебядкинское
лопотание, и стилизации обэриутов, и графоманское косноязычие,
за которым вот-вот засияет невозможная свобода выражения.
В. В. РОЗАНОВ. ЛЕГЕНДА О ВЕЛИКОМ ИНКВИЗИТОРЕ. М., «Республика»,
1996. 10 100 экз.
Очередная книга из ненумерованного собрания сочинений, куда вошли
одноименная работа, «Литературные очерки» и статьи о
писателях и писательстве, удивляет не тем, что Розанов, и противореча
себе, последователен, пусть последовательность розановски разнонаправленна,
удивляет количество созданного автором. Вероятно, и составитель
не понимал, во сколько томов уложится собрание. Впрочем, подтверждается
однажды сказанное тем же Розановым: русская литература — в первую
очередь плод тяжкого труда.
Том ВУЛФ. ЭЛЕКТРОПРОХЛАДИТЕЛЬНЫЙ КИСЛОТНЫЙ ТЕСТ. СПб., «Азбука
— Терра», 1996. 10 000 экз.
Книга старая, ибо написана почти тридцать лет назад, и так же
старо придуманное автором направление «новый журнализм»,
когда, применяя приемы художественной литературы, повествуют о
действительно бывшем. Немолод теперь и главный герой — известный
американский писатель Кен Кизи. Автор был прав тогда, в 1968-м:
он заранее прощался с эпохой шестидесятых. Ныне его сочинение
прочитает до конца едва ли не трудолюбивый историк. А время своехарактерно,
недаром в послесловии российский критик, оговорившись, называет
Джорджа Оруэлла — Джеймсом, ныне почти все равно. И не зря запоздавшее
издание посвящено памяти Сергея Хренова и Сергея Курехина, лиц,
известных в определенных кругах,- это свидетельство: кончилась
еще одна эпоха. К счастью, в отличие от истории во времени не
случается разломов.
Александр ЧИЖЕВСКИЙ. В НАУКЕ Я ПРОСЛЫЛ ПОЭТОМ… Калуга, «Золотая
аллея», 1996. 6 000 экз.
Он был гениальным ученым и поразительным человеком, но, несмотря
на это, даже прочитав включенные в сборник отрывки из мемуаров
и проект «Академия поэзии», при всей широте хронологии
и тематики поражаешься неизбывной архаике поэтической речи. Впрочем,
отдельные стихотворения и фрагменты по-настоящему хороши, явлены
в слове, а того хватит.
| |
В часы, когда Солнце вечернее — Атум —
Варит себе пищу в кипящих котлах
И пламенно-медные стрелы заката
Летят и сверкают в пылающих мглах,-
Драконы, чудовища, птицы и змеи,
Залитые кровью, стремятся в котлы,
И реют, и тают, огнем пламенея,
Среди огнедышащей розовой мглы… |
Клайв БАРКЕР. КНИГА КРОВИ II. Жуковский, «Кэдмэн»,
1996. 10 000 экз.
Сочинитель «страшных историй» скоро станет популярнее
признанного умельца С. Кинга не только потому, что моложе, но
и по той причине, что как литератор он умнее и сложнее соперника.
Беллетристика давным-давно эксплуатирует современные мифы. Иногда
она сама их порождает, но почти никогда не анализирует. Некоторые
сочинения К. Баркера являются исключением. Если вспомнить превосходный
рассказ «Запретное», искореженный в кинофильме «Кэндимен»,-
ведь сведение к рациональному разрушает легенду и сказку,- это
утверждение делается очевидным. Мифиче-
ский Конфетник, при появлении которого слышен гуд, ибо туловище
его сгнило и в пустоте поселились пчелы, а вместо руки острый
серп, не выдумка. Он плод городской среды, не отдельного сознания,
страхов его и надежд, но и не явление бессознательного. Он — чаемое.
Тут важно, где он явился. В районах богатых особняков совершенно
иной фольклор, может быть, истории о привидениях и фамильном роке
(даже если там живут нувориши). Конфетник вышел из районов серийной
застройки. Здесь властвует тягостная усредненность, откуда людей
и вырывает присутствие Конфетника. Люди боятся и жаждут его, он
мессия, воздымающий среднего человека над собой посредством смерти.
И в бессмысленном лозунге «Сладкое к сладкому» звучат
ожидаемый лад, соответствие, гармония.
Б. ФИЛЕВСКИЙ