В несколько строк
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 1997
В несколько строк
Владимир НАБОКОВ. АДА, ИЛИ РАДОСТИ СТРАСТИ: Семейная хроника. М., «ДИ — ДИК», 1996. 10 000 экз.
Сноб и эстет, Набоков всегда тяготился чуть ли не подростковым комплексом «невоплощенности». Отсюда его литературная поза, отсюда нарочитая усложненность его писаний, отсюда игра с читателем, внешне похожая на «прятки», в самом же деле — попытка укрыться, чтобы не выдать собственную скованность и неловкость (подлинную или мнимую), отсюда желание поразить, стать первым, в пределе — единственным. А потому мог ли Набоков, зная опыты Пруста и Джойса, не попытаться создать сверх-роман, произведение, напичканное аллюзиями, пародиями, фокусами и ловушками, сложное настолько, что читатель сможет понять самую малость смысла и застынет, скованный и неловкий, как подросток, перед величественным произведением словесности? «Ада» и есть такой роман. Автор ошибся, должно быть, в одном: читатель не любит пребывать в дураках, он попросту отодвигает трудную книгу в сторону. Впрочем, Набоков, выработавший маску холодного презрения к публике, делал вид, будто судьба собственных произведений его занимает мало. И все тот же комплекс множился, словно в граненом стекле, оставаясь по-прежнему неизбывным.
Владимир СОКОЛОВ. СТИХИ МАРИАННЕ. М., Региональный общественный фонд поддержки и развития отечественной культуры «ПРОК», 1996. 2 000 экз.
Последняя книга поэта не стала его лучшей книгой: собранная здесь любовная лирика, сколь ни хороша, подчинена одной теме, а поэзия в отличие от жизни должна быть разнообразной. Важнее другое — после смерти творца иначе звучат его строки. Обыкновенное четверостишие превращается в догадку, предвосхищение.
О Вас я думал…
А из-за ограды,
Чьи кружева белели тяжело,
Уже морозом и ветвями сада —
Бессмертным тленьем вечности несло.
И точно так же чужая бестактность после смерти того, по отношению к кому она допущена, делается еще нарочитее. Почему вступление к книге, называющееся «Классик», (и совершенно лишнее) сочинил средней руки беллетрист Юрий Поляков? По той незначительной причине, что руководимый им клуб «Реалисты» принимал участие в издании? Впору снова воскликнуть о нравах и временах.
Рэй БРЭДБЕРИ. ДЕРЕВО ХЭЛЛОУИНА. М., «Новатор», 1996. 7000 экз.
Рассказы из сборников «Маленький убийца» и «Человек в картинках», превосходно переведенный роман «Надвигается беда» и повесть «Дерево Хэллоуина» показывают, что фантастика Брэдбери вовсе не так оптимистична, как принято считать. Свою первую книгу писатель назвал «Мрачный карнавал». И, будто замкнув круг, в конце концов он снова вернулся к настроениям юности, когда были написаны его самые интересные вещи.
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ ТРЕТЬЕГО РЕЙХА. М., «Локид — Миф», 1996. 26 000 экз.
После публикации на русском языке работ К. Г. Юнга «Вотан» и «Эпилог», где в свете теории бессознательного толковалась психология нацизма, наступила пора внимательно рассмотреть его внешние формы и проявления. Статьи энциклопедии, посвященные и отдельным лицам, будь то политики, деятели культуры или функционеры, и событиям, так либо иначе связанным с существованием Третьего рейха, а также разным сторонам государственного устроения — от организации армии до организации культуры,- содержат обширный и чрезвычайно интересный материал, почерпнутый из многочисленных западных источников. Энциклопедия снабжена «Хронологией», подробной библиографией и обильными иллюстрациями. Издания подобного рода не назовешь занимательными, но они необходимы.
Олег ГРИГОРЬЕВ. Прямо по башке. М., «Мартин», 1997. 10 000 экз.
Симпатично иллюстрированный художником В. Дмитрюком сборник включает стихи и рассказы, казалось бы, в первую очередь адресованные детской аудитории. Но, как бывало и прежде, книгу знаменитого автора «черной лирики» раскупят, разумеется, взрослые, ведь сочинительство «для детей» являлось только прикрытием для многих писателей ленинградской школы. Да и вряд ли поймут дети, например, одно из лучших григорьевских стихотворений, «Юла»:
Ездил в Вышний Волочек,
Заводной купил волчок.
Дома, лежа на полу,
Я кручу свою юлу.
Раньше жил один я, воя,
А теперь мы воем двое.
Аркадий БЕЛИНКОВ. ЧЕРНОВИК ЧУВСТВ. М., «Александр Севастьянов», 1996. [Б. т.]
Аркадий БЕЛИНКОВ. СДАЧА И ГИБЕЛЬ СОВЕТСКОГО ИНТЕЛЛИГЕНТА. ЮРИЙ ОЛЕША. М., РИК «Культура», 1997. 5 000 экз.
Перед читателями как бы начало и конец пути литератора Белинкова. Уже само название романа говорит о том, скольким обязан сочинитель советской литературе, ибо напрямую отсылает к ранней книге В. Каверина «Черновик человека» и пьесе Ю. Олеши «Заговор чувств». Но в силу политических обстоятельств и личных склонностей Белинков, пораженный жгучим антисоветизмом, по давнему стиху, сжег то, чему поклонялся, пусть и раскланялся после с тем, что подверг сожжению. Такова монография об Олеше (хотя в заглавии могла бы стоять фамилия почти любого советского писателя). Ненавистью пронизана здесь каждая строка. Вот короткое воспоминание о встрече с героем книги за месяц до его смерти: «На балконе стоял Юрий Олеша. Я помахал ему рукой. Он помахал мне. Я сидел на железной бочке посреди писательского двора (тогда я еще не был даже членом Союза писателей!), и одиннадцать этажей писательских жен презирало меня. Олеша бросил окурок, стараясь попасть мне в глаз. Потом махнул рукой и ушел. Я уже знал, что он махнул рукой на все сразу: на Вселенную, на писательских жен, на международное положение, на книгу о нем, которую я писал, и на бочку, закатившуюся в Замоскворечье». Ненависть мешает объективности, избыточная же ненависть смешна и нелепа.
Милорад ПАВИЧ. ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ («женская версия»). Киев, «София», Ltd. 1996. 3000 экз.
Милорад ПАВИЧ. ХАЗАРСКИЙ СЛОВАРЬ. Роман-лексикон. Мужская версия. СПб., «Азбука — Терра», 1997. 10 000 экз.
Прозаики конца века, стараясь заявить собственное отличие от прочих, подыскивают произведению форму не просто доселе не бывшую, но и, по видимости, универсальную, дающую максимальное количество прочтений. М. Павич тоже играет, встраивает в роман «Пейзаж, нарисованный чаем» кроссворд или выстраивает из романа лексикон на 100 000 слов (как указано на титульном листе «Хазарского словаря»). Между тем якобы свободные произведения диктуют жесткую стратегию восприятия, и романист прекрасно это знает, заявляя вслух: «…читатель — что цирковой конь: он знает, что, если будет послушен, в награду после каждого фокуса его ждет кусочек сахару». Усложняя роман, М. Павич делит свой (традиционно «чужой», по подставному издателю) лексикон на «Красную», «Зеленую» и «Желтую» книги соответственно, трактующие хазарский вопрос с точки зрения христианства, ислама и иудаизма, и создает «версии» романа, содержащие разночтения. Дабы продолжить затеянную романистом игру, следовало бы переводить на какие бы то ни было языки разные версии разным переводчикам (в русских изданиях переводчица одна, а сделанные по готовым переводам различные литературные редакции слишком упрощают ситуацию, не уловив игровых правил). Однако сказанное доселе сказано «к слову». После кортасаровской «Игры в классики» с ее двумя запрограммированными принципиально разнородными системами восприятия любые попытки конструирования жесткой читательской стратегии вторичны. Кортасар своим романом задал самую жесткую стратегию не только публике, но и романистам, следующим за ним во времени.
Всеволод НЕКРАСОВ. ПО-ЧЕСТНОМУ ИЛИ ПО-ДРУГОМУ (ПОРТРЕТ ИНФАНТЭ). М., «ЛИБР», 1996. 500 экз.
Представитель «лианозовской школы» не просто рассказывает о художнике Франциско Инфантэ, но с гражданским темпераментом, достойным великого однофамильца, пытается восстановить историческую правду. По мнению автора, «другое» русское искусство, искусство истинно авангардное, начинавшееся задолго до политических перемен в нашей стране, сменило искусство «блатное», где места и должности раздаются по знакомству и блату, потому теперь и воцарились «непролазная пригота и кабаковина» (имеются в виду деятели современной поэзии и живописи, чьи фамилии используются в качестве имен нарицательных).
КИНЕМАТОГРАФ ОТТЕПЕЛИ. Книга первая. М., «Материк,» 1996. [Б. т.]
Особый интерес представляют включенные в книгу фрагменты стенограммы конференции, прошедшей в Киноцентре в 1991 году. Практически каждый, будь то М. Швейцер, С. Лунгин, М. Хуциев или М. Калик, рассказывал, с какими трудностями и жертвами создавался послесталинский кинематограф. Страшнее других рассказ Г. Полоки. По делу о денежных хищениях во время съемок ему грозили четыре статьи союзного и республиканского УК, три — с высшей мерой наказания. После суда, сменившего эти статьи на статью, предусматривающую до 13 лет лишения свободы, заключение в КПЗ.М Потом дело закрыли, режиссера реабилитировали. Но не кончились трудности. Через некоторое время Полоку изгнали из кинематографа. Тем не менее режиссер, снявший «Интервенцию» и «Республику ШКИД», произнес слова, так или иначе повторяемые почти всеми: «Я прожил самые тяжелые годы в это время, был бомжем, жил на чердаках. У меня достаточно оснований проклинать те годы, но я не могу».
Б. ФИЛЕВСКИЙ