Вячеслав КУРИЦЫН
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 1997
Записки литературного человека
Вячеслав КУРИЦЫН Нефикции
Прошлый литературный год стал годом торжества «нон-фикшн». При царской тюрьме народов, за ленинским хитроглазым прищуром, в сталинских застенках, на хрущевских початках, под тяжестью брежневского иконостаса, перед андроповским ледяным кулаком, в аптеке имени Черненко, на ветрах горбачевской перестройки — всегда полагалось, что художественная литература (проза, поэзия, драматическая тургия) — это настоящая литература, а пара- и металитература (дневники, критика, квитанции из прачечной и прочие рефлексии) — литература служебная.
Ваш покорный слуга всегда придерживался как бы противоположной точки зрения: дескать, критика — в широком значении этого слова — есть деятельность куда более возвышенная, сложная, благородная и художественная, нежели сочинение поэм и новелл. То есть как раз не сказать, что у меня была прямо «точка зрения» такая, просто одно время мне нравилось так говорить. Приятно, когда поэты-прозаики злятся, дуют губы, ругаются, что критика возомнила себя выше НАСТОЯЩЕЙ ЛИТЕРАТУРЫ…
Необходимость доказывать, что критика выше литературы, отпала достаточно быстро. Общественность признала это, так сказать, явочным порядком: на протяжении последних трех лет главной (в смысле — самой высокочастотной) темой критических выступлений наших литературных органов была сама критика (чаще — газетная критика). Статьи, «круглые столы», реплики, дискуссии… О газетной критике высказался всяк, кто мог, но дискуссии ухитряются не затихать: в последнем номере «Вопросов литературы» за прошлый год, к примеру, тема обсасывается в сто тридцать четвертый раз.
Существует, скажем, издание «Место печати», называющееся «журналом интерпретационного искусства». Это журнал концептуалистской ориентации, и именно с концептуалистскими практиками во многом связано вызревание тезиса о том, что контекст (условия существования текста и говорения о нем) может быть «важнее» текста. Сейчас этот тезис стал достоянием массовой культуры.
Много публикаций посвящается «тусовочной литературе» — это когда героями художественного, казалось бы, произведения становятся реальные вроде бы люди, в результате происходит нечто названное когда-то «смешением дискурсов». Я тоже писал об этом неоднократно.
Написанная в этом жанре повесть Сергея Гандлевского «Трепанация черепа» получила малую Букеровскую, а большого Букера присудили Андрею Сергееву — и тоже за нон-фикшн, за текст мемуарного типа.
Когда под Новый год газеты-журналы-радиостанции обрушились на критиков с вопросами «а чего такого-сякого вы прочли в помирающем году?», ответы пестрели названиями нон-фикшн книг и публикаций. Культурологические, историче-
ские, филологические и прочие научно-гитиковские тексты читались в год президентских выборов как просто литература, как приключение, как чтиво. Не в последнюю очередь, кстати, и благодаря президентским выборам, которые очень ярко продемонстрировали, как политическое событие может оборачиваться крупнейшим культурным явлением. Как то есть жизнь легко и красиво может превращаться в искусство.
Когда под Новый год газеты-журналы-радиостанции обрушились на критиков с вопросами «а чего такого-сякого вы прочли в помирающем году?», многие критики, довольные тем, что на них обратили внимание, стали отвечать в пижонской стилистике: а у нас нет литературы. Я, дескать, такой умный и разбирающийся в литературе, что могу точно сказать, есть она у нас или ее у нас нет.
Пределов человеческой самоуверенности, как известно, не существует, тем более что синтагмы типа «у нас нет литературы» не столько содержательны, сколько жестовы: критик доволен быть автором такой крутой фразы. Непонятно только, выводят ли сами критики себя за рамки литературы или же не выводят и, сообщая, что литературы нет, сообщают, таким образом, и о своем собственном отсутствии.
Больше всего удивился я, прочитав такое решительное умозаключение, подписанное Михаилом Золотоносовым. Не потому, что привык доверять его мнению (последнее время Золотоносов печатает текущую критику в изданиях, может, и неплохих, но мало способствующих обновлению взгляда и письма), а потому, что сам Золотоносов издал в ушедшем году книгу «Субкультура русского антисемитизма в романе М. Булгакова ”Мастер и Маргарита“». Богатейшая коллекция фактов, собранных по старым газетам и черным книгам, предъявляется Золотоносовым с редким изяществом и изрядным остроумием. Обхохочешься, узнаешь много нового, восхитишься красотой построений. Почему же это не литература?
Вот только некоторые книги нон-фикшн, увидевшие свет в 1996 году, когда у нас якобы не было литературы.
Ирина Паперно. Семиотика поведения: Николай Чернышевский — человек эпохи реализма (издательство «НЛО»). Та же проблематика, что в четвертой главе «Дара», но написано, как подчеркнутая наука, что создает еще более комические и трагические эффекты.
Фоменко и Носовский. Империя («Факториал»). Громадный том, восьмая книга из саги Фоменко «Новая хронология истории». Рассказывается, что никакого татарского ига в истории не было, что орда была регулярной армией русских князей. Проводится идеологически близкий мне тезис о том, что русские и татары — вообще один народ. Написано, конечно, могло быть полегче (=получше).
Руслан Киреев. Музы любви (издательство «Слово»). Аж два тома очерков о любимых женщинах всяких хороших и разных людей, правильное попсово-интеллектуальное сочинение. Приятно, что Киреев, некогда — лет десять назад, кажется,- находившийся в центре внимания критики, снова работает «на переднем краю»…
Беседы В. Д. Дувакина с М. М. Бахтиным («Прогресс»). Расшифровка восемнадцати магнитофонных часов — с повторами, с оговорками, с обращениями к кошке. Книга-хеппенинг, странная увлекательная речь двух немолодых людей, видевших много всяческой жизни.
Александр Эткинд. Содом и Психея («ИЦ-Гарант»). Представлять читателям «Октября» его постоянного автора не надо. Очерки сексуальной и интеллектуальной истории Серебряного века. О Блоке, Троцком и Захер-Мазохе — читается взахлеб.
Владимир Паперный. Культура Два («НЛО»). Классический труд о советской культуре, работа старая, но показательно, что нам она стала доступна в этом нон-фикшн-году.
Петр Вайль, Александр Генис. 60-е: мир советского человека («НЛО»). Интеллектуальный роман о журнальных столиках и Хемингуэе в свитере.
Александр Верников. Бессчетная жизнь («Урал», № 3). Александр Верников. Дедушка мухомор и мальчик бананан (рукопись). О первой работе шла речь в выпуске «Записок литературного человека» (1996, № 9). Вторая, еще не опубликованная, посвящена большей частью мухоморам как народному средству для достижения космического просветления. Увлекательное исследование жизни и судьбы мухоморов в архаическом и современном обществах.
Д. А. Пригов. Книга предуведомлений к разным вещам («Ad Мarginem»). Пред-уведомления, оторванные от стихов, образуют свод высказываний, род фрагментарного философского текста, и, как знать, может быть, в каком-нибудь очень будущем словаре Пригов и закрепится как философ навроде Блеза Паскаля. Во всяком случае, «Книга предуведомлений…» оказалась настоящим новогодним подарком для ропщущих тростников.
Михаил Безродный. Конец цитаты (Питерское издательство Ивана Лимбаха). О филологии — так же интересно, как может быть интересно о русских татарах, вампирах и мухоморах…
Последняя работа, прежде чем выйти в книжке, была опубликована в «Новом литературном обозрении». Возникнув как журнал актуальной филологии, это издание постепенно стало расширять свой контекст, публиковать тексты по теории культуры вообще и постепенно стало превращаться в журнал для интеллектуалов. Некоторые здешние публикации даже побудили меня придумать — правда, больше для внутреннего, нежели общественного употребления — термин «проза НЛО». Имеются в виду творения, написанные в межеумочных жанрах на грани высокой науки, переходящей в откровенное художественное творчество. Это прежде всего Безродный, идущие в нескольких номерах «Записи и выписки» Михаила Гаспарова, дневники литературной жизни Москвы в сентябре 1995 года, означенные как «история литературы», переписка нескольких пар литераторов. В рамках этого проекта я вступил в переписку с Алексеем Парщиковым, и в итоге мы сочинили не только публикацию для журнала, но и целую книжку (см. также выпуск «Записок литературного человека», 1997, № 2).
Упомянутые в предыдущем абзаце тексты достаточно маргинальны и адресованы довольно узкому кругу читателей (исключая Фоменко, который хоть и пишет тяжело, но продается на лотках дорого и много). Десять тысяч экземпляров книги Эткинда — весьма большой для нынешней ситуации тираж, в то время как на Западе «интеллектуальные бестселлеры» могут выходить миллионными тиражами и приносить огромные прибыли. Оставляя в стороне вопрос об экономической будущности этого жанра у нас, обратимся напоследок к проекту, предназначенному для самого что ни на есть массового читателя.
Я имею в виду журнал «Столица», нулевой номер которого появился в Москве сразу после Нового года. Журнал «Столица» имеет славную и длинную историю. Когда-то, под управлением Андрея Мальгина, он был одним из самых радикальных перестроечных медиа-проектов. Печатал статьи лучших публицистов (М. Соколов, Д. Горелов, А. Тимофеевский), обожающих резкие слова и громкие скандалы. Постепенно скандальность ушла из моды, журнал был куплен издательским домом «Ъ» и стал переделываться в издание московской светской тусовки. Ничего хорошего из этого не вышло, журнал закрыли на реконструкцию, где он и находился два года. Были виртуальные номера (внутри компьютера), выходили маленьким тиражом пробные номера как бы уже настоящие, старт журнала сто раз откладывался, несколько раз менялся состав редакции…
Появившийся номер произвел на меня большое впечатление. Постмодернистские и концептуалистские приемы, долгие годы отрабатывавшиеся в полуэлитарной авангардной журналистике, здесь обрели форму, годную для массового употребления. Плюс — достаточно новая для России интонация расслабленного, прогулочного письма. Можно повторить предыдущую синтаксическую модель: здесь обрела форму, годную для массового употребления, радикальная расслабленность «поколения Икс». В итоге мы имеем журнал, в котором:
— корреспондент Владимир Казаков отправлен редакцией в запой. Задание: «Пройти все круги злоупотребления и выжить», факсуя в редакцию репортажи о происшествиях;
— подробно рассмотрен, с картой и документальными свидетельствами, последний путь Му-Му;
— скуплен за пять с половиной миллионов и проверен за шесть часов киоск моментальных лотерей. Информация для любителей скоблить по карточке моне-
той — из пяти с половиной миллионов удалось вернуть только восемьсот тысяч. И в целом огромном киоске — никаких автомобилей и иных крупных выигрышей.
И если вы не можете читать Маринину и Доценко (авторы самых раскупаемых боевиков), если вы не находите ничего достойного внимания среди прозы и поэзии литературных журналов, если вы считаете слишком грубой литературу «Мегаполис-Экспресса» с его вампирами и маньяками, если вам казалась слишком вычурной литература приказавшего долго жить «Искусства» «Сегодня» с тамошними симулякрами и интертекстуальностями — попробуйте книги нон-фикшн и журнал «Столица». То, в чем всякие модные прибамбасы приобретают годное для легкого чтения «человеческое лицо».
Одна из самых милых полосок «Столицы» — коллекция необычных объявлений из разных изданий (вот, кстати, пример — классический концептуалистский прием в мирных общегражданских целях; важно также указать, что «Столица» перепечатывает шедевры с адресами, можно пользоваться). Может быть, эти веселые цитаты помогут скрасить впечатление от моего несколько сумбурного обзора:
Проверка верности мужа не выходя из дома. Конв., п/пер. 5 тыс…
Книга «Лечение женщин запахом пота». Цена 100 тыс. руб. Почтой…
Приглашаю украинцев к культурному отдыху, предпочтение отдается имеющим радикальные настроения…
Г-н Карпов А. Е.! В 1989 г. г-н Петерин записал меня на прием к Вам в Фонде мира. Если бы мы встретились, Каспарову пришлось бы туго в матче 1990 г. …
А форматом, бумагой (неглянцевой, что приятно) и, по мнению художника Валерия Шалабина, оформлением «Столица» немножко напоминает легендарный рижский «Родник».