Рубрику ведет Б. ФИЛЕВСКИЙ
В несколько строк
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 1997
В несколько строк
ЛАВКА БУКИНИСТА
ВЛАДИМИР МАРКОВ. О СВОБОДЕ В ПОЭЗИИ. Статьи. Эссе. Разное. Спб., Издательство Чернышева, 1994. Тир. 3000 экз.
Владимир Федорович Марков пусть не самый влиятельный литературовед, но наверняка самый свободный. Не сужу о его поэзии, однако любой фрагмент из его статьи или трактата можно цитировать, впору стихотворному отрывку. Пишет ли он о Хлебникове, Кузмине, об одной строке либо о стихах прозаиков, он умен, насмешлив и необыкновенно наблюдателен. Более того, он очень русский человек, и, может быть, потому его штудии на тему русской же литературы не могут соревноваться со средними научными монографиями (фолианты пишутся для славистов, главных ценителей и распорядителей нашего культурного наследства, навроде добрых помещиков, раздающих премии, словно пряники бедным детям). Впрочем, человек, обладающий таким слухом и таким чувством юмора, проживет и без барских пряников. А если уж вспоминать о лакомствах, можно утверждать: от самого Владимира Федоровича многим досталось на орехи. И Ахматовой, трагически умоляющей в стихотворении “Как соломинкой, пьешь мою душу”:
Когда кончишь, скажи,
и Асееву, в поэме о “Черном принце” тревожно скандирующему:
Море на клочья
рвал
шквал…
Как удержать
фал?
Впрочем, не всем сестрам и братьям по серьгам. Историческая и человеческая объективность Маркова явственна, и о строке из Лермонтова:
Однажды женщины Эрота отодрали,—
он говорит — в лермонтовское время тут наверняка не имелось второго смысла.
ДЖОН ДОНН. ИЗБРАННОЕ из его элегий, песен и сонетов, сатир, эпиталам и посланий в переводе Г. Кружкова с добавлением гравюр, портретов, нот и других иллюстраций, а также с предисловием и комментариями переводчика. [Б.м.], “Московский рабочий”, 1994.
Тир. 5000 экз.
Пожалуй, все, что нужно знать о книге, добросовестно изложено в стилизованном названии самого сборника. Добавить остается немногое. Хотя Г. Кружков неплохой поэт и умелый, порой удачливый переводчик, предпринятая им попытка заведомо обречена. Так сложилось, что в восприятии российского читателя стихи английского метафизика представлены стихами
И. Бродского “Большая элегия Джону Донну” и несколькими его переводами, впрочем, столь же теряющимися рядом с элегией, как теряются и переводы Г. Кружкова. И, вероятно, иного Джона Донна на русском языке уже не будет.
ВИКТОР ШКЛОВСКИЙ. ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ. М., “Советский писатель”, 1990.
Тир. 50 000 экз.
Тем, кто знает историю или хотя бы смысл выражения, вынесенного на титульный лист книги, а заодно помнит одноименную работу В. Шкловского 1928 года, покажется странным и название, и потребность установить истину через пятьдесят лет после того, как произошли упоминаемые критиком литературные битвы. Истина — вещь пусть и не скоропортящаяся, но напрямую связанная со временем. И опубликованные вновь, и впервые извлеченные из пись-менного стола либо архива статьи равным образом ничего не меняют и не доказывают, хотя
и снабжены комментариями, уже из девяностых годов пытающимися восстановить и отстоять все ту же (на самом деле совершенно иную) истину. И только воспоминания “Сентименталь-
ное путешествие” и “Революция и фронт”, написанные В. Шкловским в самом начале пути, по-прежнему убедительны и прекрасны, ибо воспоминания, едва ли не опережающие кропотливый дневник и, уж точно, ни на шаг не отстающие от событий, в них отраженных, на истину не претендуют.
ТРУДЫ И ДНИ НИКОЛАЯ ЗАБОЛОЦКОГО. Материалы литературных чтений. М., Издательство Литературного института, 1994. Тир. 1000 экз.
В сборнике представлены разные жанры и подходы к творчеству поэта — от этюда Вл. Гусева о Заболоцком и Тютчеве и служебных размышлений Р. Винонена о переводах Заболоцкого до убедительной, хотя и чрезмерно краткой, прерывистой статьи Т. Сотниковой о религиозных мотивах и образах у Заболоцкого и, как всегда, интересных, равно и невнятных, почти голосовых фиоритур В. Микушевича. Наиболее любопытна статья Евг. Перемышлева о пушкинском и гетеанском у Заболоцкого, то есть о преломлениях “Медного всадника” и “Фауста” в “Столбцах” и лирике, им сопредельной (впрочем, она известна читателям “Октября”).
ШЕДЕВРЫ АНГЛИЙСКОГО ГОТИЧЕСКОГО РАССКАЗА. Том I. Голос в ночи. 1870—1913. Том II. Демон-любовник. 1914 — 1960. М., “Слово”, [б.г.]. Тир. 5000 экз.
Странный английский характер, смесь чопорности и эксцентрики. Даже к мистике англичане обычно примешивают солидную долю иронии и тем берут под сомнение саму возможность необычайного, внеположного. А рассказы Ш. ле Фаню, Р. Л. Стивенсона, Б. Стокера или А. Мейчена очаровывают именно присутствием непознанного, более того, и неназванного (ему и нет названия). Разумеется, бесполезно отрицать, будто в существовании науки, особенно подражающей природе, нет места насмешке: потусторонние голоса рядом с магнитофоном, привидения в сопоставлении со сканером выглядят особенно жалко, но притом победительно. Однако надо ли быть умнее англичан, как это стараются сделать издатели? У Р. Киплинга есть великолепные рассказы о загадочном. И все же проще взять рассказ, где ирония перевешивает таинство. О, эти сеансы магии с ее обязательным разоблачением на глазах возмущенной публики!
РАСКОЛДОВАННЫЙ КРУГ. Василий АНДРЕЕВ. Николай БАРШЕВ. Леонид ДОБЫЧИН. Л., “Советский писатель”, 1990. Тир. 30 000 экз.
Из прозаиков тридцатых годов Л. Добычин ныне наиболее привеченный, хотя существуют писатели куда интереснее. Для того чтобы сравнивать, и выпущен этот толстый том. И все же Николай Валерианович Баршев достоин отдельного издания. Полного собрания сочинений, куда войдут и рассказы с особенными, всегда замечательными названиями, например, “Прогулка к людям” или “Гражданин вода”, и любые подробности его недолгой и негромкой человеческой жизни.
ЮРИЙ БЕЗЕЛЯНСКИЙ, Виктор ЧЕРНЯК. ТЕРРА ДЕТЕКТИВА. Всемирные злодеяния, истории преступлений, преступников и жертв. [Б.м.], “Детективленд”, [б.г.]. Тир. 50 000 экз.
Соавторы объединились на том основании, что один обладает фактами, а другой бойким пером, но предварительно не договорились, кто же из них чем владеет, и книга вышла многословной, наглой и лживой. Не нужно жить на Бейкер-стрит и бегло говорить по-английски, чтобы понять — тебя обманули: ни Малюта Скуратов, ни Шандор Петефи, ни Пьер де Кубертен отношения к детективу, жанру донельзя ритуализованному и чопорному, не имеют. Но страницы, где материал распределен по дням и месяцам, следовало чем-то заполнять. Не смущало даже то, что авторы не умеют отличить юлианский календарь от григорианского и могут привести даты как по старому, так и по новому стилю, не предупредив читателя, да и сами о том не догадываясь.
АД ЗЕРКАЛ. М., СП “Квадрат”, [б.г.]. Тир. 100 000 экз.
Построения Эдогава Рампо слегка холодноваты, вернее, чуть рассудочны, но столь же рассудочны и построения его американского кумира Э. По, у которого сочинитель детективных историй заимствовал псевдоним, переложив на японский лад. Но при внимательном чтении вдруг понимаешь: в его прозе культ зрения напоминает о советской прозе двадцатых годов, с которой писатель, может быть, и не знаком. Зеркала, бинокли, диалог с воздушной перспективой кажутся важнее сюжета и поисков убийцы. Что до романа Сюсаку Эндо “Молчание”, также включенного в сборник, пусть его оценивают читатели.
ЛЬЮИС КЭРРОЛЛ. ОХОТА НА СНАРКА. [Б.м.], “Рукитис”, 1991. Тир. 400 000 экз. (первый завод — 100 000 экз.).
Кэрролловская “Агония в восьми воплях” в руках Г. Кружкова из поэмы нонсенса преобразилась в детскую мозаику, игру занимательную и простую. По любопытной прихоти англичанин поименовал своих героев на одну и ту же букву Би, переводчик, стараясь не выпустить дух из оригинала, следует той же букве. И английский (теперь и русейший) Брокер сделался Барахольщиком, зато Адвокат (в оригинале Барристер), стал отставной козы Барабанщиком. Ладно, пусть дяди играют, тем более что лет пятнадцать назад в “Иностранной литературе” был опубликован фрагмент замечательного перевода “Охоты на Змеря”. Любопытней иное. Перелистаем набоковское “Приглашение на казнь” и поймем, что русская “Охота” началась давным-давно. Почему Родион и Родриго называются так, а не иначе? Тот, кто возразит, будто у Набокова существуют еще Цинциннат Ц. и Цецилия Ц., тот ничего не понял ни в строчках Кэрролла, ни в романах Набокова. И следует только надеяться, что он разобрался во всем остальном.
Б. ФИЛЕВСКИЙ
∙