Версии, основанные на исторических свидетельствах, фактах и документах. Книга вторая
Анатолий АНАНЬЕВ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 1996
Анатолий АНАНЬЕВ
Призвание Рюриковичей,
или Тысячелетняя
загадка России
ВЕРСИИ, ОСНОВАННЫЕ НА ИСТОРИЧЕСКИХ
СВИДЕТЕЛЬСТВАХ, ФАКТАХ И ДОКУМЕНТАХ
КНИГА ВТОРАЯ К ЧИТАТЕЛЮ!
Хочу сделать некоторые пояснения ко второй книге. Она точно так же разделена на «главы, предваряющие повествование» и «исторические главы». Первый раздел — это не предисловие к собственно историческому изложению, а имеет прямое отношение к истории и отличается от второго раздела, то есть от исторического повествования, только тем, что носит более обобщающий и философский характер, тогда как второй раздел — художественный. Он изобилует драматическими событиями с изображением характеров действующих лиц истории и являет собой попытку психологического проникновения и объяснения ключевых событий древней и новейшей истории. В этом и следующем номерах будет полностью опубликован первый раздел второй книги «Призвание Рюриковичей, или Тысячелетняя загадка России».
АВТОР
Главы, предваряющие историческое повествование
I
Наверное, человечество сколько помнит себя, столько и задавалось вопросом, отчего люди (я имею в виду народ, простолюдинов), одинаково стремившиеся жить в добре и справедливости, иметь кров, растить детей, возделывать пашню и вообще добывать хлеб насущный «в поте лица своего», как сказано в Священном Писании, отчего люди, ясно представляющие себе цель и смысл бытия и умевшие понять и оценить всякое доброе дело (может быть, кому-то покажется сие примитивным, но разве и сегодня есть что-либо выше этих «примитивных», казалось бы, но, в сущности, основополагающих потребностей для нормальной человеческой жизни?), отчего люди, в совокупности своей одинаково вроде бы воспринимавшие мир и стремившиеся к одному и тому же (с поправками лишь на национальную самобытность) мироустройству и способные (в силу своего, иронически замечу, «примитивизма») воссоздать желанное благо, за тысячелетия усилий не только ни на шаг не приблизились к осуществлению заветной (золотой) мечты человечества, но, уложив миллионы жизней на алтарь свободы и процветания и пролив реки крови, лишь привели к совершенству систему господства и рабства, окрестив ее светлым и бессмертным именем цивилизация, как если бы и в самом деле совершенствовались не методы господства и подавления, обозначенные в истории эпохами сменявших друг друга социальных формаций (разумеется, при неизменности стержневой сути), а совершенствовались социальные основы общественного, народного бытия? Но разве мир когда-либо пребывал или пребывает теперь в благоденствии? И разве то, что происходило с нашими предками, не повторяется в сотый, тысячный, миллионный раз с нами? Точно так же, как рабы Древнего Египта возводили бессмертные пирамиды для своих властителей (между прочим, взоры человечества сегодня более чем когда-либо обращены к тем временам как к истоку цивилизации), рабы текущих веков продолжают возводить, словно эстафетные символы новой и новейшей державности, дворцы, храмы, небоскребы для нынешних кланово-государственных и финансово-олигархических воротил власти, захвативших или почти уже захвативших в своей хищнической устремленности господство над миром. Ведь не только в так называемых развивающихся странах Латинской Америки, Африки, Азии народы пребывают в нищете и бесправии, страдают от разорительных поборов, голода и болезней, но и в процветающих, казалось бы, государствах западного мира, в государствах так называемой семерки, взявших на себя право Творца и жандармских попечителей над всеми другими людскими сообществами,- даже в этих «образцово-процветающих» государствах с их жестким диктатом, именуемым демократией, далеко и далеко не все так благополучно, как это рекламно подается свободной будто бы (от обязательств перед народом, но не от обязательств перед всесилием капитала) западной прессой. Митинги, забастовки, протесты, демонстрации — не ради забавы вспыхивают они как в «процветающих», так и в нищенствующих странах на всех континентах и уж отнюдь не для защиты интересов народа (защиты порядка, как подается официальными источниками) созданы всюду при правящих Дворах — правительственных, президентских, парламентских структурах — войска особого назначения; высокооплачиваемые, откормленные, натренированные для расправы над протестующими толпами и, конечно же, соответственно вооруженные (чем могущественнее государство, тем многочисленнее и свирепее войско) солдаты порядка, словно солдаты Творца, посланные сберечь цивилизацию, они в любую минуту готовы выполнить свой священный вроде бы перед обществом, а в сущности, перед властями предержащими долг. Спрашивается, что же это за «цивилизация», которую так рьяно приходится защищать от посягательств народа, и не насилие ли это, творимое под расписным шатром демократии, не палочное ли благоденствие, насаждаемое олигархическими новодержавниками, пытающимися в упаковке добра подать на стол обновленного будто бы общественного бытия все те же древнейшие, как мир, хищнические начала? Сегодня как никогда можно заметить, что активно протестуют против навязываемого хищнического порядка не только отдельные личности или людские сообщества, но и целые народы и государства. Загнанные новодержавцами, то есть кланами финансово-промышленных Господ Мира, в тупик и осознавшие наконец, что только самобытность развития может спасти их от разорения и исчезновения,- эти осознавшие свое достоинство нации, народы, государства уже не в состоянии безучастно взирать на творимый с ними и вокруг них беспредел. Их протесты своеобразны и не всегда понятны и приемлемы с точки зрения общенародного права, ибо террор есть террор и никакой борьбой, хотя бы и за национальное выживание, не могут быть оправданы безвинные жертвы; но и против подобных (на уровне народа, государств) возмущений как против нарушителей всемирно установленной «законности» созданы господствующими державами так называемые войска быстрого реагирования; полки, дивизии с ракетами, пушками, автоматами (и двумя десятками контейнеров с гуманитарной помощью, дабы можно было поименовать акцию миротворческой), поддерживаемые с моря и воздуха, направляются к очагам непокорства, чтобы восстановить демократию и якобы попранные там права человека, тогда как истинная суть их деяний, и это более чем очевидно, заключена в том, чтобы защитить олигархические интересы того самого капитала (дабы было на что возводить небоскребы и создавать не обозначенные на картах финансово-промышленные империи), который не одно уже столетие и тысячелетие хищнически разграбляет чужие материальные и духовные богатства, произвольно объявляя неподвластные ему территории и континенты сферой своих жизненных интересов, и ненасытность которого как главного детища монстра «цивилизации» не имеет границ. Мир, разделенный на богатых и бедных, уже сам по себе не может быть миром благоденствия, так как неравенство социальное, то есть неравенство в сфере материальных благ непременно несет в себе и неравенство в духовном развитии; барствующий человек имеет, по существу, неограниченную возможность присматриваться и прислушиваться как к себе, своим чувствам, страстям, потребностям, так и к явлениям природы и общественной жизни, открывать в них закономерности и пользоваться ими для своего блага, тогда как у простолюдинов, тем более у рабов, принужденных трудиться на себя и на повелителя, нет времени оторваться от своего труда, разогнуть спину и оглядеться вокруг; возможности барства усиливаются прирастанием барства, что, если реалистично посмотреть на этот процесс, сводит на нет теорию перманентного (стартового для каждого поколения) равенства и придает особую, заметим, именно особую, и доныне, к сожалению, не изжившую себя значимость наследной родовитости (что это, как не теория некоего изначального превосходства одних людей над другими, некий божественно освященный институт высокородности или даже просто породистости?); возможности же простолюдинов, то есть мера или глубина их невежества и нищеты,- это хорошо, когда она не опускается до нуля и удерживается на однажды (и словно бы в действительности на века) запрограммированном уровне. После подобного анатомического разреза да хватит ли у кого-либо духа сказать, что развитие человечества есть восхождение к прогрессу и что только вышеозначенная цивилизация как светлая и желанная форма бытия, к достижению которой и сегодня устремлены все наши усилия, может привести, если уже не привела (существует и такое мнение) к искомому людским сообществом социальному и нравственному согласию? Однако тысячелетия неоспоримо свидетельствуют, что цивилизация, в которой живем и в которую верим как в Творца, руководящего будто бы нашими делами и помыслами (очевидно, руководящего с ленцой, ибо в противном случае чаще бы пресекалось зло и чаще замечалось, ценилось и поощрялось всякое доброе начинание), что цивилизация эта, основанная на законах хищничества, может способствовать лишь усовершенствованию способов разбоя и обогащения, а не установлению справедливости, порядка и мира, и апокалипсический заряд, заложенный в ней, если человечество не найдет сил остановиться и оглядеться, заряд сработает со страшной разрушительной
силой.
II
Когда люди сегодня произносят слово «цивилизация», они имеют в виду прежде всего достижения науки и культуры, то есть тот технический (что бесспорно) и тот духовный (в чем, впрочем, можно усомниться и поспорить) прогресс, которого человечество вполне могло бы добиться и при любой иной системе мироустройства, когда бы вместо хищнических начал бытия действовали бы каноны добра, справедливости, взаимопонимания, согласия, братства (видимая утопичность такого суждения, однако, не столь уж и утопична, и мир выглядел бы по-другому, если бы изначально предки наши не дали столкнуть себя с пути естественного, гармоничного развития на путь войн, насилий, грабежей, путь, приведший лишь ко всесилию власти и беспросветной для народов кабале); но — добровольно ли, по принуждению ли — живем мы не в какой-либо, а именно в этой, какую прославляем, цивилизации, щедро наделившей нас самым могущественным своим детищем — государственным устройством жизни. Задуманная как гарант порядка и справедливости (что более смахивает на выдумку, чем на правду), эта форма, или система, общественного бытия, именуемая государственностью, никогда не соответствовала своему первоначальному замыслу; правители всех положений и рангов обычно лишь на словах служили народу, тогда как на деле совершенствовались в методах единовластия и, обретая власть и укрепляясь в ней, превращали благое намерение (если таковое действительно было народным?) в гарант бессмертия господства и рабства. Войска, полиция, суды, тюрьмы, налоговая служба (чего стоила, к примеру, россиянам одна только деятельность петровских прибыльщиков!) и прочие сыскные и карательные приказы и ведомства; префектуры, муниципалитеты, мэрии, президентские, правительственные, парламентские структуры, министерства, комитеты, конституционный и прокурорский надзор и опять министерства, ведомства, заполненные бесчисленным чиновным людом,- думаю, ничто сегодня так не угнетает человека, как эта государственная машина насилия и подавления, и ничто так не сковывает его в его возможностях нормально трудиться и жить, как достигший высот совершенства (разумеется, в рамках и на основе хищнических начал) аппарат государственной власти. Прошли как будто времена великих империй и великих монархий, и на смену им явились республиканские правления (процесс этот, правда, еще не завершен, но, как показывает действительность, близится к завершению), но, по существу, на стержне господства и рабства оказалась лишь подмененной одежда, тогда как под обновленным нарядом, если сдернуть его с текущих веков, откроется все та же застарелая плоть хищничества, разбоев и войн; приступив однажды к дележу богатства, славы и власти, люди словно бы открыли для себя ту великую стезю «цивилизации», с которой, несмотря на весь пережитый исторический драматизм, на принесенные жертвы и испытанные страдания, должные вроде бы за века чему-то научить нас, мы и сегодня, как с заколдованного круга, не можем сойти. Тоталитарные, социалистические, коммунистические, демократические режимы, они, словно поветрие, охватывают ныне народы и континенты, люди, как и тысячелетия назад, продолжают метаться в поисках удовлетворившего бы их миропорядка, но сдвинуть предмет можно, только выйдя из него. Возможно — и в этом убеждает печальная действительность — мы являемся либо заложниками, либо рабами нашей «цветущей» (хищнической) цивилизации, которую я бы сравнил с глобальным капканом, некогда цепко захватившим и удерживающим человечество, и сколько бы личности, народы, страны ни изощрялись в желании изменить основополагающие — господство и рабство, рабство и господство — условия жизни, они не смогут, не стряхнув с себя социальные и нравственные путы эпох и не преодолев страх перед понятием Божественной неизменности мира (в данном случае по формуле «пастыри и паства»), хоть сколько-нибудь продвинуться в своих изысканиях; одно дело — возбуждающие надежду посулы, бросаемые в народ, и совсем другое — холодная, жесткая, жестокая и расчетливая действительность, заквашенная на беспрерывных схватках за богатство, славу и власть, и — велик ли выбор у простодушного человечества, если различные, казалось бы, в наименованиях системы и режимы власти, испытанные и испытываемые, представляют собой, в сущности, лишь стороны одной и той же медали: диктат личности, чреватый непредсказуемым произволом, и диктат клана личностей, которые, заменив корону на демократические лозунги о восстановлении прав человека, беззастенчиво при этом (и, разумеется, в своих диктаторских интересах) попирают права народов и континентов. Нет, я не собираюсь оспаривать здесь тезис о том, что жизнь никогда не стояла и не стоит на месте, хотя главнейшие религии мира и утверждают обратное; жизнь движется, но так, вернее, таким образом, что в основных своих измерениях — социальном и нравственном — остается либо застывшей, окаменевшей, либо, если и меняется в чем-то, то лишь в худшую сторону; ведь при всех государственных переворотах, происходивших с участием или без участия масс, посулами благ втягиваемых в подобные троннозахватные бойни, при всех великих и малых переустройствах жизни, какими бы соображениями ни продиктовывались эти переустройства, во дворцах и храмах являлись лишь новые помазанники, а кабально задавленные обитатели хижин так и оставались пребывать в хижинах, отгороженные от естественных человеческих благ невежеством и нищетой. Такова правда истории и правда современности, если с беспристрастием оценить главное детище восхваляемой нами цивилизации. Но оттого, что мы не знаем (или отвергли, что гораздо достовернее и о чем еще пойдет разговор ниже) иного устройства общественного бытия, кроме как единодержавности во всех ее вариантах, это не означает, что такового никогда не существовало и не могло существовать; предки наши не всегда отвергали то, что было неприемлемо массам, осложняло им жизнь, но чаще то, что не совмещалось с интересами и запросами тронов, то есть с притязаниями и амбициозностью восседавших на них помазанников, и уже одно это (при определении роли государственности) могло бы многое подсказать нам. Однако, к сожалению, мы не только не знаем, но и не хотим знать, какие еще пути, кроме хищнического, открывались перед человечеством на заре его развития и каким бы мог выглядеть мир теперь перед нами, если бы в нем было не разорено, а сохранено все его (хотя бы лишь в духовном проявлении) разнообразие. Ученые-троноугодники, а их несметное большинство на всех континентах, утверждают, что лишь с обретением государственности народы получили возможность на достойную человека, просвещенную жизнь; но я вновь позволю себе глубоко усомниться в этом, ибо как в современности, так и на всем пространстве минувших веков вряд ли можно найти такую страну — империю или республику да хотя бы княжество или графство — где были бы провозглашены и действовали объективные законы добра и справедливости, и обнаружить таких правителей, чьи интересы не стояли бы над интересами простолюдинов, а взгляды не были бы захватнически устремлены на чужие богатства и земли.
III
Государство — это не что иное, как материализованная идея господства: в одном случае — над согражданами, в другом — над миром; две параллельные, ведущие к могуществу,- кровавые параллельные эти, прошедшие через века, держат и сегодня людской мир в напряжении, как если бы у человечества и в самом деле никогда не было и не могло быть иных возможностей в устройстве бытия, как только формы принуждения, насилия, методы коварств, устрашений и казней (разница лишь в орудиях смерти: на кресте, на колу, в петле, под ножом гильотины, от пуль, на электрическом стуле или от модных ныне бескровных вроде бы жандармско-экономических санкций); нам кажется, что террору могут подвергаться только отдельные личности, тогда как из века в век террору подвергались и подвергаются народы, загоняемые в троноугодные тупики, и — о каких полученных человеческим сообществом благах твердят и сегодня историки и философы, берущиеся восхвалять то государственность, как детище (систему непреходящих, божественных ценностей) цивилизации, то цивилизацию (в ее хищнической ипостаси) как порождение абсолютистской власти. Между прочим, вопрос, кто кого породил — государственность ли цивилизацию, цивилизация ли государственность как насущную потребность эпох,- вопрос далеко не риторический и не праздный, ибо от толкования сих понятий, то есть оттого, какому явлению будут отданы приоритет и первородство, зависит не только реалистическое понимание исторического процесса развития человечества, но и возможность на основе этого нового понимания кардинально изменить общий ход текущей и будущей жизни. Троноугодничество, въевшееся в нас на всех уровнях нашего сознания, наконец должно быть отброшено, как ложь или как преступное правдоподобие, питавшее и продолжающее в новых тонкостях внушения (зомбирования) питать нас; думаю, настало время признать, что естественное состояние жизни — это не то состояние, в каком ныне принуждено пребывать человечество, что честь и достоинство не удел высокородства, как узаконено полагать, но равно присущие каждому от рождения составные жизни и что право на проявление их есть право личностей, наций, народов на самобытность развития. Ведь правда истории не в том, как она преподнесена нам, а в том, как все происходило на самом деле и какие движущие силы (страсти, амбиции, притязания) были задействованы в ходе исторического процесса. Если за основу понятия «цивилизация» брать лишь сумму ценностей, накопленных за века тем или иным народом или людским (при сожительстве наций) сообществом, не прибегая при этом к тенденциозным сравнениям, когда при равных правах на самобытное развитие одно признается и восхваляется, а другое подвергается унижению, насмешкам и уничтожается (что в общем-то происходило и продолжает происходить в мире), то при таком толковании этого понятия оно одинаково приложимо ко всем периодам исторического развития как отдельных наций, народов, так и человечества в целом, начиная с древнейших времен; если же подразумевать под ним лишь достижения (ценности!) нашей нынешней, достигшей головокружительных вершин, как говорят о ней, хищнической цивилизации, то ее первородность исходит не от корней народной жизни, не из арифметического сложения (пусть даже так), накопленного родовым, семейным, общественным опытом бытия, а от корней единодержавной, абсолютистской, доведенной до вседозволенности и непогрешимости Творца власти. Государство и власть — это одно понятие, ибо нет государства, в котором бы царило безвластие, и нет правителей, которые бы не опирались на всесилие государственных служб; подобная система господства и рабства простирается в глубокую древность, ко временам фараонов и пирамид, и не случайно, видимо, у историков и философов прошлых и текущих эпох утвердилось мнение, что народы, не знавшие государственности и, как следовало бы полагать, не стремившиеся к ней (она привносилась и навязывалась им, как позднее привносились и навязывались религии, призванные объяснять и смягчать суть государственной кабалы), что народы эти, остановившись в развитии, в силу именно этой причины обрекли себя на пожизненную второразрядность, то есть пожизненное отставание. Я думаю, что дело обстояло не так и не было ни отставания, ни второразрядности, но просто насильственно была прервана та другая, основанная (в отличие от хищнической) на началах справедливости и добронравия цивилизация, для развития и процветания которой не требовалось ни державной власти, ни воссозданной этой державной властью системы господства и рабства, которую мы нарекли великим понятием государственности, а достаточно было только, чтобы ей дали возможность самостоятельно, в согласии со своими духовными и социальными запросами (опять и опять невольно вспоминается Тацит с его характеристиками нравов германских и нравов славянских племен) развиваться и жить. Но, повторюсь, этого не произошло, и вместо процветания всех возможных (естественных) вариантов человеческого бытия верх взяла одна-единственная (хищническая) цивилизация, которую вернее было бы назвать не цивилизацией, а ливрейной служанкой тронов, их опорой и детищем, надежно приносящим (при всех мыслимых и немыслимых переворотах, переменах и смутах) плоды господства и рабства. В конце концов должно же человечество всерьез задуматься над тем, что представляют собой в системе общественного бытия науки, культура, искусство, эти неотъемные доминанты сковавшей нас по рукам и ногам «цивилизации», служат ли они интересам народа и насколько, или лишь целям укрепления и расширения власти, как мастерски сооруженные подпорки, должные (для одурачивания простолюдинов) имитировать несущие конструкции общественного бытия, доставил ли блага и оправдал ли ожидания весь тот технический прогресс, достижениями которого ныне так гордится человечество, или, ублажая амбиции властителей, властвующих народов и держав, работал лишь на разрушительные войны, которые, плодя страдания и смерть, прокатывались одна за одной по континентам Земли, отдавая лишь подскребки со своего оружейного стола на житейские нужды мирян? Высказывание это, конечно же, можно оспорить, если не с позиций народных тягот, а с венценосных (пусть даже с дворянско-чиновничьих) высот скользнуть взглядом по океану прожитых веков; но если, отбросив путы официальных риторик и без заискиваний перед сильными мира сего, отовсюду с пьедесталов, иконостасов и тронов взирающих на нас (нет-нет, троны не исчезли, нет, они захвачены и перезахвачены кланами промышленно-банковско-биржевых воротил), — если без этих атрибутов низкопоклонства посмотреть на суть происходившего и происходящего, то все «великое», собранное в понятиях «прогресс» и «цивилизация», не только не покажется великим, но предстанет ужасающей картиной перманентно нарастающего кровавого развращения человеческой сути. Дабы осознать себя, свою историю, люди давно уже обращаются к древнейшим цивилизациям, когда-либо существовавшим на Земле, но не странно ли, что обращаются не ко всем, хотя известно, что только при всеохватном и объективном исследовании можно получить истину, подходят к делу выборочно, то есть обращаются лишь к тем (египетской, к примеру, ближневосточной, эллинской, римской), в которых господствовали, с одной стороны, абсолютизм власти, а с другой — поголовное или почти поголовное для простолюдинов рабство. Кто предначертал подобный подход к исследованию самого, может быть, важнейшего для мирового сообщества вопроса и в чем подлинный смысл такого подхода, ни древние, ни современные историки, философы, политики не дают хоть сколько-нибудь убедительного, тем более прямого ответа, ибо, во-первых, им никогда бы не позволили пойти на это, убрав физически и уничтожив духовно (ведь кострами инквизиции, образно говоря, отмечены не только годы мрачного средневековья, и мы не знаем, сколько истинно великих умов и их великих творений безгласно, в веках, было отправлено в небытие), и, во-вторых, приспособленчество всегда было и остается не только в крови простолюдинов, но, может быть, в еще большей степени приживалось у знатных и мыслящих, зачислявшихся затем историей во вселенских пастырей и поводырей. И тут, наверное, волей или неволей придется признать, что теория относительности, столь правдоподобная в приложении к материальному миру, выглядит еще более правдоподобной для мира духовного, из которого являются и каким определяются деяния личностей и народов; знают правду властители, во многом догадывается о ней народ; но властители, как уже говорилось выше, никогда и никому не позволят огласить ее, ибо в таком случае сейчас же откроется суть того самого вселенского обмана, в каком человечество, веря в сказочность бытия и не удосуживаясь заглянуть в его реальности, пребывает в веках, и обнажится сам источник обмана — власть; да, да, не божественная, не помазанная, не освященная Церковью, но лишь узурпаторски (от хищнических начал) возведенная над простолюдинами. Иногда мне кажется, что обращения к прошлым векам не только не имеют ничего общего с научными исследованиями, но предпринимаются лишь для того, чтобы поддержать примерами из древности жесткий и всеохватный обман, будто существующий уклад жизни предначертан нам издревле, свыше и что стержневая суть этого уклада, обозначенная ипостасями господства и рабства, сколько ни тасуй, как ни изменяй, ни перестраивай, всегда будет оставаться главной сутью человеческого бытия; да, мне кажется (а впрочем, все это вполне подтверждено событиями и фактами истории), что люди вообще не заинтересованы в поисках истины, что к прошлым векам обращаются лишь затем, чтобы обогатиться опытом насилия, и подобно старателям, перемывающим горы песка ради горстки золотых песчинок, готовы перелопатить всю историческую древность, чтобы примерами прошлого обосновать и оправдать свой нынешний венценосно-кланово-державный произвол.
IV
Чаще всего, но, можно сказать, охотней и целенаправленней люди обращались к древнеегипетской и ближневосточной цивилизациям, убежденные чуть ли не в том, что именно на этих землях с их теплым, благодатным климатом (думаю, что как раз на основе приведенного тезиса и была в свое время разработана историками так называемая климатическая теория, достаточно долго господствовавшая в официальной историографии и вроде бы вполне логично объяснявшая и оправдывавшая столь очевидное и ныне неравенство в развитии народов и государств) — что именно на этих благодатных землях следует искать начало начал просвещенного бытия человечества, что здесь зародились и достигли высочайшего расцвета науки, литература, искусство и, конечно же, государственность как нечто естественное, само собой будто бы разумеющееся, плоды которой мировое сообщество, пожиная в веках, так до сих пор и не может пожать. Но что же на самом деле представляла собой цивилизация Древнего Египта? Если, отбросив мелочи, то есть не заслоняя ими базовую основу тогдашней жизни, взглянуть на нее, то без труда можно заметить, что исследуемое сообщество людей было столь же четко разделено на господ и рабов, имущих и неимущих, наделивших себя правом власти и бесправных, как разделено и нынешнее; но, поскольку мир не был еще так «просвещен», как сегодня, и в проявлении державности фараонам не надо было ничего утаивать или прикрывать посулами грядущих благ, власть их представала во всем своем первородстве и могуществе, она была более чем свободна в любых проявлениях, и не ностальгия ли по временам первородства и свободы столь магнитно притягивала в тысячелетиях, как притягивает и ныне венценосных особ и венценосные народы (к сожалению, есть и такие, да и не только народы, но и кланы государств, берущихся руководить миром) к истокам безграничных властных начал? Иначе чем объяснить столь устойчивое пристрастие народов, как принято говорить, хотя если присмотреться к реальности, народы тут ни при чем, ибо не они и не их волей творилась и творится история (и, думаю, аксиоматичный постулат этот вряд ли нуждается в доказательствах), — чем, повторюсь, объяснить столь неиссякаемое пристрастие к исследованию именно этих цивилизаций, известных как цивилизации средиземноморских народов: египтян, иудеев, арабов, греков, римлян? Лучшие ученые во все времена, как и теперь, направлялись на земли этих народов для проведения раскопок, и каждая археологическая находка как некий атрибут святости или нечто действительно составлявшее ценность народной жизни, а еще вернее, народного или всеобщего благоденствия (в конце концов есть же цель у человечества, согласно с которой или в рамках которой должен заключаться наш исторический исследовательский интерес),- каждая находка, способная сказать лишь о размерах господства и рабства, бережно водворяется в музеи европейских и заокеанских столиц как символ незыблемости хищнических начал, положенных «мудрыми» предками в основу общественного бытия личностей, народов, государств, и, наверное, я не очень отклонюсь от истины, если замечу, что не только величественный облик пирамид, но и само слово «фараон», за которым словно бы и теперь все еще возвышается могущественная, безбрежная в своей вседозволенности власть, или выставленные на обозрение предметы и вещи подобного властелина вызывают в нас тот же душевный трепет, а скорее тот же страх, какой испытывали египтяне-рабы перед своими правителями. Нам, в сущности, дают понять, сколь плотен и неизменен мир в стержневой заданности и что протяженность во времени, когда века, эпохи сменяются веками, эпохами,- это лишь плоскостное пространство для исторического движения, а не фактор или стимул для каких-либо коренных — нравственных ли, социальных ли — перемен и преобразований. Древность, если взглянуть на нее в разрезе общественного бытия, почти в целостности дошла до нас во всех своих главнейших социально-духовно-нравственных проявлениях, и тут без преувеличений можно сказать, что текущая наша жизнь, наша «просвещенная» вроде бы во всех отношениях действительность есть не больше не меньше, как прямое зеркальное отражение тех необузданных человеческих страстей — источника бед, страданий, коварства, ошибок и заблуждений,- коими печально прославлена вся наша вековая драматическая история. Думаю, не требуется большого ума, чтобы, по оценкам деяний современных властителей людских судеб, понять, что мир, как никогда, сегодня устремлен к единообразию, а вернее, его насильственно и целенаправленно «устремляют», народы лишаются самобытности, теряют свое лицо, перемешиваются и исчезают как ветви или особи общечеловеческого древа жизни; мы не просто сгоняемся в единую, сулящую мириады благ (хищническую) цивилизацию, но — словно бы в некий давно и прочно уготованный мировой отстойник, в котором, забыв о родстве и корнях и лишившись в силу этой странной и, конечно же, принудительной забывчивости иммунитета самосохранения, превращаемся не иначе как в безликое и безголосое стадо Божьих (тронных) послушников. Эта тенденция — тенденция единого человеческого муравейника, в котором было бы (да «возрадуется» безгласый люд!) все четко распределено, кому пожизненно властвовать, кому умирать в сечах за власть, кому рабски, не разгибая спины, трудиться на нее,- тоже родилась не вчера и не столетие или тысячелетие назад; ее истоки лежат в жажде мирового господства, и если в древности мир еще не был готов к воплощению этой идеи в жизнь, как он готов и близок к этому сегодня, то сие отнюдь не означает, что названная идея эстафетно не передавалась в веках; во все времена власть была едина в своих притязаниях, и то, что хоть раз познавалось и достигалось ею, уже не забывалось в тысячелетиях, и я не уверен, что попаду не в десятку, если скажу, что точно так же, как правители сумели поставить верования и религии на службу своим интересам, они сумели и из исторической науки сделать служанку тронов, дабы не истощался в веках венценосный профессионализм. Ведь история в том виде, как она обобщена и изложена, представляет собой величайший и незаменимый Учебник Власти, ибо, к какой бы эпохе мы ни обратились в этом Священном (можно было бы назвать и так, как Библию) Писании, познания наши не продвинутся ни на шаг дальше царств и царствовавших в них особ и династий, мирозахватных войн, дворцовых переворотов, замешанных на сыноубийствах и отцеубийствах (в конце концов жажда богатства, славы и власти всегда была и остается сродни безумствам), на коварстве, обмане, жестокости и произволе по отношению к массам простолюдинов; да, история в нынешнем ее изложении — это Учебник Власти, к которому и тайно, и явно обращаются монархи всех рангов и положений, и небезызвестный угоднический (предательский, следовало бы добавить, относительно интересов народов) труд Макиавелли, представляющий, в сущности, лишь выжимки из эпохального Учебника Власти, только подтверждает цель, то есть предназначение и профессиональную для тронов значимость всемирно узаконенного варианта древнейшей и новейшей истории. С подобной трактовкой, разумеется, можно соглашаться, можно не соглашаться, но — не от наших амбициозных устремлений зависит общий ход исторических событий, и если человечество всерьез решится хоть что-то изменить (в пользу интересов простолюдинов) в принятом (читай: навязанном) мироустройстве, то оно должно решительно отказаться от сказочного представления бытия и встать на жесткую реалистическую платформу восприятия и познаний. Разве не очевидно, что история написанная — это лишь корыстно подтасованная под правдоподобие ложь, поскольку исследовательский интерес, если он проводится на объективных началах и если люди, осуществляющие его, действительно добиваются истины, не может ограничиваться или, вернее, сосредоточиваться только на тиранских или даже, допустим, не тиранских, а созидательных «подвигах» венценосных особ; есть бытие царей, великих и не великих воителей, разорявших и грабивших чужие народы и страны, и есть бытие простолюдинов, относящееся к венценосному как девяносто девять к одному, и если при таком соотношении величин, а соотношение это неоспоримо, приоритет отдается деяниям царей и воителей, то уже сам факт подобного приоритета ставит под сомнение всю проделанную историками и летописцами титаническую, да, по усилиям именно титаническую, а по итогам — троноугодническую для монархов и бесполезную, это в мягком выражении, для людских масс работу. Интерес к проявлению личности (подобное проявление, кстати, всегда или почти всегда связано с проявлением властных начал), тем более наделенной или, вернее, присвоившей себе право повелевать судьбами народов и государств,- это одно измерение, и совсем другое — интерес к народной жизни, которая обычно складывается из общественных (национальных) потребностей бытия и может проявляться лишь при свободном, самобытном развитии; это азбучная истина, которую ни в каком прямом и откровенном разговоре оспорить нельзя; но ведь то, что нельзя оспорить, можно подтасовать, подменив понятие царской жизни жизнью вообще, а интерес к властвующей личности интересом к личности в самом широком толковании этого понятия, и вот, как бы мы ни удивлялись виртуозности мужей, сочинявших историю, и сколько бы ни произносили добрых или недобрых восклицаний, факт остается фактом, и вместо судеб народов исследователи продолжают (разумеется, не все, а лишь те, что и ныне кормятся на ниве официальной историографии) преподносить драматические и величественные судьбы царствовавших особ, как если бы никогда и ничто не отделяло мир властителей от мира простолюдинов и рабов.
Чаще всего, но, можно сказать, охотней и целенаправленней люди обращались к древнеегипетской и ближневосточной цивилизациям, убежденные чуть ли не в том, что именно на этих землях с их теплым, благодатным климатом (думаю, что как раз на основе приведенного тезиса и была в свое время разработана историками так называемая климатическая теория, достаточно долго господствовавшая в официальной историографии и вроде бы вполне логично объяснявшая и оправдывавшая столь очевидное и ныне неравенство в развитии народов и государств) — что именно на этих благодатных землях следует искать начало начал просвещенного бытия человечества, что здесь зародились и достигли высочайшего расцвета науки, литература, искусство и, конечно же, государственность как нечто естественное, само собой будто бы разумеющееся, плоды которой мировое сообщество, пожиная в веках, так до сих пор и не может пожать. Но что же на самом деле представляла собой цивилизация Древнего Египта? Если, отбросив мелочи, то есть не заслоняя ими базовую основу тогдашней жизни, взглянуть на нее, то без труда можно заметить, что исследуемое сообщество людей было столь же четко разделено на господ и рабов, имущих и неимущих, наделивших себя правом власти и бесправных, как разделено и нынешнее; но, поскольку мир не был еще так «просвещен», как сегодня, и в проявлении державности фараонам не надо было ничего утаивать или прикрывать посулами грядущих благ, власть их представала во всем своем первородстве и могуществе, она была более чем свободна в любых проявлениях, и не ностальгия ли по временам первородства и свободы столь магнитно притягивала в тысячелетиях, как притягивает и ныне венценосных особ и венценосные народы (к сожалению, есть и такие, да и не только народы, но и кланы государств, берущихся руководить миром) к истокам безграничных властных начал? Иначе чем объяснить столь устойчивое пристрастие народов, как принято говорить, хотя если присмотреться к реальности, народы тут ни при чем, ибо не они и не их волей творилась и творится история (и, думаю, аксиоматичный постулат этот вряд ли нуждается в доказательствах), — чем, повторюсь, объяснить столь неиссякаемое пристрастие к исследованию именно этих цивилизаций, известных как цивилизации средиземноморских народов: египтян, иудеев, арабов, греков, римлян? Лучшие ученые во все времена, как и теперь, направлялись на земли этих народов для проведения раскопок, и каждая археологическая находка как некий атрибут святости или нечто действительно составлявшее ценность народной жизни, а еще вернее, народного или всеобщего благоденствия (в конце концов есть же цель у человечества, согласно с которой или в рамках которой должен заключаться наш исторический исследовательский интерес),- каждая находка, способная сказать лишь о размерах господства и рабства, бережно водворяется в музеи европейских и заокеанских столиц как символ незыблемости хищнических начал, положенных «мудрыми» предками в основу общественного бытия личностей, народов, государств, и, наверное, я не очень отклонюсь от истины, если замечу, что не только величественный облик пирамид, но и само слово «фараон», за которым словно бы и теперь все еще возвышается могущественная, безбрежная в своей вседозволенности власть, или выставленные на обозрение предметы и вещи подобного властелина вызывают в нас тот же душевный трепет, а скорее тот же страх, какой испытывали египтяне-рабы перед своими правителями. Нам, в сущности, дают понять, сколь плотен и неизменен мир в стержневой заданности и что протяженность во времени, когда века, эпохи сменяются веками, эпохами,- это лишь плоскостное пространство для исторического движения, а не фактор или стимул для каких-либо коренных — нравственных ли, социальных ли — перемен и преобразований. Древность, если взглянуть на нее в разрезе общественного бытия, почти в целостности дошла до нас во всех своих главнейших социально-духовно-нравственных проявлениях, и тут без преувеличений можно сказать, что текущая наша жизнь, наша «просвещенная» вроде бы во всех отношениях действительность есть не больше не меньше, как прямое зеркальное отражение тех необузданных человеческих страстей — источника бед, страданий, коварства, ошибок и заблуждений,- коими печально прославлена вся наша вековая драматическая история. Думаю, не требуется большого ума, чтобы, по оценкам деяний современных властителей людских судеб, понять, что мир, как никогда, сегодня устремлен к единообразию, а вернее, его насильственно и целенаправленно «устремляют», народы лишаются самобытности, теряют свое лицо, перемешиваются и исчезают как ветви или особи общечеловеческого древа жизни; мы не просто сгоняемся в единую, сулящую мириады благ (хищническую) цивилизацию, но — словно бы в некий давно и прочно уготованный мировой отстойник, в котором, забыв о родстве и корнях и лишившись в силу этой странной и, конечно же, принудительной забывчивости иммунитета самосохранения, превращаемся не иначе как в безликое и безголосое стадо Божьих (тронных) послушников. Эта тенденция — тенденция единого человеческого муравейника, в котором было бы (да «возрадуется» безгласый люд!) все четко распределено, кому пожизненно властвовать, кому умирать в сечах за власть, кому рабски, не разгибая спины, трудиться на нее,- тоже родилась не вчера и не столетие или тысячелетие назад; ее истоки лежат в жажде мирового господства, и если в древности мир еще не был готов к воплощению этой идеи в жизнь, как он готов и близок к этому сегодня, то сие отнюдь не означает, что названная идея эстафетно не передавалась в веках; во все времена власть была едина в своих притязаниях, и то, что хоть раз познавалось и достигалось ею, уже не забывалось в тысячелетиях, и я не уверен, что попаду не в десятку, если скажу, что точно так же, как правители сумели поставить верования и религии на службу своим интересам, они сумели и из исторической науки сделать служанку тронов, дабы не истощался в веках венценосный профессионализм. Ведь история в том виде, как она обобщена и изложена, представляет собой величайший и незаменимый Учебник Власти, ибо, к какой бы эпохе мы ни обратились в этом Священном (можно было бы назвать и так, как Библию) Писании, познания наши не продвинутся ни на шаг дальше царств и царствовавших в них особ и династий, мирозахватных войн, дворцовых переворотов, замешанных на сыноубийствах и отцеубийствах (в конце концов жажда богатства, славы и власти всегда была и остается сродни безумствам), на коварстве, обмане, жестокости и произволе по отношению к массам простолюдинов; да, история в нынешнем ее изложении — это Учебник Власти, к которому и тайно, и явно обращаются монархи всех рангов и положений, и небезызвестный угоднический (предательский, следовало бы добавить, относительно интересов народов) труд Макиавелли, представляющий, в сущности, лишь выжимки из эпохального Учебника Власти, только подтверждает цель, то есть предназначение и профессиональную для тронов значимость всемирно узаконенного варианта древнейшей и новейшей истории. С подобной трактовкой, разумеется, можно соглашаться, можно не соглашаться, но — не от наших амбициозных устремлений зависит общий ход исторических событий, и если человечество всерьез решится хоть что-то изменить (в пользу интересов простолюдинов) в принятом (читай: навязанном) мироустройстве, то оно должно решительно отказаться от сказочного представления бытия и встать на жесткую реалистическую платформу восприятия и познаний. Разве не очевидно, что история написанная — это лишь корыстно подтасованная под правдоподобие ложь, поскольку исследовательский интерес, если он проводится на объективных началах и если люди, осуществляющие его, действительно добиваются истины, не может ограничиваться или, вернее, сосредоточиваться только на тиранских или даже, допустим, не тиранских, а созидательных «подвигах» венценосных особ; есть бытие царей, великих и не великих воителей, разорявших и грабивших чужие народы и страны, и есть бытие простолюдинов, относящееся к венценосному как девяносто девять к одному, и если при таком соотношении величин, а соотношение это неоспоримо, приоритет отдается деяниям царей и воителей, то уже сам факт подобного приоритета ставит под сомнение всю проделанную историками и летописцами титаническую, да, по усилиям именно титаническую, а по итогам — троноугодническую для монархов и бесполезную, это в мягком выражении, для людских масс работу. Интерес к проявлению личности (подобное проявление, кстати, всегда или почти всегда связано с проявлением властных начал), тем более наделенной или, вернее, присвоившей себе право повелевать судьбами народов и государств,- это одно измерение, и совсем другое — интерес к народной жизни, которая обычно складывается из общественных (национальных) потребностей бытия и может проявляться лишь при свободном, самобытном развитии; это азбучная истина, которую ни в каком прямом и откровенном разговоре оспорить нельзя; но ведь то, что нельзя оспорить, можно подтасовать, подменив понятие царской жизни жизнью вообще, а интерес к властвующей личности интересом к личности в самом широком толковании этого понятия, и вот, как бы мы ни удивлялись виртуозности мужей, сочинявших историю, и сколько бы ни произносили добрых или недобрых восклицаний, факт остается фактом, и вместо судеб народов исследователи продолжают (разумеется, не все, а лишь те, что и ныне кормятся на ниве официальной историографии) преподносить драматические и величественные судьбы царствовавших особ, как если бы никогда и ничто не отделяло мир властителей от мира простолюдинов и рабов.
VI
И все же — откуда пошла хищническая цивилизация, так необратимо спеленавшая человечество по рукам и ногам, и, заткнув ему, как младенцу, рот соской — посулами великих и малых грядущих благ — и уложив в люльку бед и страданий, продолжает навевать золотой, по выражению поэта, в беспробудной нищете, кабале и насилии сон? Да и правомерно ли считать цивилизацией только это наше современное варварство, когда не то чтобы судьбы народов, но вообще перспектива всей на Земле жизни как никогда поставлена в положение заложницы ненасытных и неуемных в осуществлении насилия, разрушений и войн властных структур? Путь развития человечества долог и труден, если попытаться представить его во всех конкретных исторических проявлениях; и хотя нет спора, что конкретность важна, но ведь любое событие, к каким бы временам и эпохам ни относилось, не возникало из ничего и не развивалось само собой, обособленно, вне связей текущего с прошлым и будущим, а совершалось в русле и под воздействием определенных закономерностей, составлявших в прошлом, как и теперь, стержень жизни; жизнь движется, а стержень сохраняется в неизменности (возможно, в этом и заключена вся пагубная суть нашего бытия), он только совершенствуется в рамках своей изначальной заданности, и условно ли, не условно ли, но принято считать, что одним из образцов для нынешнего (хищнического) мироустройства явилась «цивилизация» Древнего Египта. Потому-то, наверное, властители всех позднейших времен столь пристально устремляли взоры на эту «цивилизацию», стараясь приложиться к ней как к источнику бессмертия; в деяниях фараонов, сумевших возвести в абсолют как ипостась власти, так и ипостась кабалы (для народа) и бесправия, державники видели пример той самой государственности — господство и рабство, рабство и господство,- которая, совершенствуясь в тысячелетиях, поработительски охватила все или почти все людские сообщества, на каком бы континенте они ни обитали (в этой связи можно было бы сказать, что еще не известно, что страшнее, эпидемия ли чумы, против которой так ли, иначе ли, но найдено средство спасения, или эпидемия политического, экономического и духовного насилия, перед которой девять десятых человечества и поныне остается беззащитным); мир движется по кругу, то есть не только с каждым новым столетием, новой эпохой или эрой «возвращается на круги своя», как принято говорить (и что верно лишь наполовину, как если бы люди обладали однополушарным мышлением), но никогда не сходил и не сможет, пока не сменится взгляд на историю, текущие и грядущие времена, сойти с этого круга. Становление хищнической цивилизации, держащей ныне мир в напряжении и, по существу, поставившей его на колени, происходило далеко и далеко не гладко и не мирным путем; в процессе этом не было ни стихийности, ни естественности, на что обычно ссылаются многие нынешние историки, философы да и церковники, а был только целенаправленный на торжество хищнических начал произвол властителей, и — не в связи ли с этой целенаправленностью народы разделены сегодня (в официальной да и не только в официальной историографии) по степени своего умственного, надо полагать, развития на главенствующие и отстающие, на тех, которые уже на раннем этапе становления общественных отношений и общественного бытия сумели постичь «ценность» государственного уклада жизни, и тех, которые не смогли распознать суть сей «великой ценности» и принуждены были принимать ее насильственно, из чужих рук. Явление повсеместного и поголовного огосударствления народов, загонявшихся тем самым, если судить по эпохальным итогам истории, в единую хищническую кошару «цивилизации» (разумеется, происходило это не сразу, но осуществлялось в течение веков и тысячелетий), как и позднейшие охристианивание и омусульманивание, сопровождавшиеся жесточайшим изничтожением всех существовавших уже и пренебрежительно названных языческими верованиями религий (будто бы религии эти от лукавого, от темных сил, тогда как если посмотреть в корень процесса, изничтожались национальная самобытность, национальные традиции, национально-приемлемое мироустройство, а по большому счету — становление национальных культур, то есть будущих национальных цивилизаций, так, к сожалению, и не успевших раскрыться и теперь уже навсегда или почти навсегда утраченных человечеством),- явление повсеместного и поголовного огосударствления народов не только нельзя воспринимать как восхождение на новую, высшую ступень развития, но и следует решительно и бесповоротно оценить как самую глубочайшую, исполненную бесконечных бед и страданий, то есть перманентно повторяющуюся трагедию человечества. Мир людей, как и мир природы, имел по своей естественной заданности все возможности для всесторонне-разнообразного, гармонического развития; и в соответствии с этими возможностями каждый народ обладал неотъемлемым правом на самобытное обустройство жизни, и, если бы право это неукоснительно соблюдалось (мне кажется, еще не поздно восстановить его и теперь для достижения всеобщего благоденствия), мы бы имели сегодня не только эту нашу хищническую цивилизацию и не только по ней могли бы судить о целях жизни и предназначении человека в ней, но и по другим, возросшим на началах добронравия, миролюбия, взаимной терпимости, уважения и справедливости, и стояли бы перед выбором, что принять, хищничество ли как основу общественных отношений, постулаты которого принуждены исповедовать и им поклоняться, или господство добронравия, то есть тех иных цивилизаций, какие, мы можем только догадываться, были и могли получить развитие, но оказались задавленными под натиском жестких, неумолимых, властных притязаний. Все мировые войны и нашествия, какие только прокатывались по просторам Земли, начинались с целью захвата, разбоя и поработительства; они инициировались правителями, жаждавшими богатства, славы и власти, словно мало было им, как мало многим и сегодня, уже созданных царств и порабощенных народов, они устремлялись с ордами войск к высотам мирового господства, и те людские сообщества, которые в силу своего добронравия и миролюбия не знали государственности, не имели и не хотели иметь ее (по известному, сохранившемуся и доныне неприятию хищнического мироустройства и неумению приспособиться в нем), а строили общественные отношения и уклад жизни по своему самобытному мировосприятию,- эти именно людские сообщества оказывались первыми в кабале, а их не успевшие еще как следует обозначиться и окрепнуть цивилизации превращались в пепелища под напором пеших и конных лавин. Чтобы удостовериться, так ли все складывалось в истории развития человечества, достаточно, думаю, обратиться к Старому и Новому заветам Библии — источнику, который в данном случае должен читаться прежде всего как летописный свод событий, а не как книга священных (божественных) уложений. К сожалению, в Библии, как и во всех других крупнейших исторических исследованиях, нельзя найти прямого и ясного ответа на вопрос, во имя каких конкретных высших целей уничтожались царства, покорялись и закабалялись народы; даже те ответы, которые даются вроде бы научной историографией, смутны и неубедительны, ибо не только уклоняются от истины, но в большинстве случаев сознательно и целенаправленно опираются на заведомо ложные посулы и ложные выводы, тогда как правда истории — вот она, под ногами, наклонись и возьми, но мы упорно из столетия в столетие продолжаем топтаться на ней и не замечать ее. Уже на самой заре человечества возникла, не могла не возникнуть борьба двух диаметрально противоположных начал мироустройства — на постулатах хищничества и постулатах добронравия,- и, как всякая схватка за выживание, в которой кто-то должен пасть, кто-то возвыситься, она велась жестко, бескомпромиссно и беспощадно; уничтожались или обращались в хищничество как в некую обязательную веру не только народы, не знавшие и не имевшие государственных устройств (должен заметить, что я отнюдь не выступаю против государственности вообще, но против хищнических устоев, на которых она создавалась и создается, тогда как могла бы возникнуть на началах добронравия и миролюбия, то есть вырасти из этих притягательных основ жизни и, лишенная стержня господства и рабства, как раз и явилась бы живым воплощением вековых человеческих надежд и мечтаний), но обращались в прах и те царства, которые, не успев достичь нужного могущества, оказывались беззащитными перед более сильным и более хищным (по единородству наклонностей) претендентом на мировой трон, и — нужны ли какие-либо еще доводы, чтобы окончательно удостовериться, что не волей Творца и не произволом стихии, а единственно произволом властителей складывалась и затем писалась история. Великие полководцы, «гении» всех когда-либо гремевших на Земле войн, Господа Мира, прокладывавшие путь человечеству в грядущее, как представляют их официальная и неофициальная историографии (нужно ли перечислять их, когда все они на слуху — от Геракла, Александра Македонского, Иисуса Навина, Цезаря, Аттилы, Карла Великого, Чингисхана, Тамерлана и до Карла ХII, Наполеона и Гитлера),- в конце концов не случайно же, что именно им как воителям, как полководцам авангардных сил хищничества, вышедшим (на заре, да-да, на заре человеческого бытия) на захват и закабаление мира, благодарные потомки, а проще тронопреемники, но только в других нарядах, с другим вооружением и другими методами насилия и порабощения возводят памятники бессмертия и, обожествляя их «подвиги», принуждают народы чтить сих кровавых кумиров и поклоняться им. Конечно, историю можно переврать (чем, кстати, и пользуются заправилы хищнических державных начал), но ее нельзя переделать; она всегда останется такой, какой была, величественной для властителей (властителей тьмы, можно было бы уточнить) и трагической для народов- трагической прежде всего тем, что истинная суть ее всегда скрывалась, как, впрочем, и скрывается (пожалуй, еще даже тщательней, чем прежде) от людских масс; одни ветви человеческого древа, самовозвеличившись в своем хищничестве, выдаваемом ими за спасительный постулат, столь же успешно продолжают самовозвеличиваться и теперь как некие правопреемники богоизбранности и, обворовывая другие людские сообщества, прикрывают свое злодейство обилием картинно разукрашенных словесных благ (по принципу: будьте бедными, а мы вам всегда поможем); другие, чья историческая заданность несовместима с хищничеством и кому претят самовосхваление, раздоры, войны и грабежи, как подвергались, так и ныне продолжают подвергаться обману и унижениям, и здесь можно было бы сослаться на историческую судьбу славянства, особенно восточноевропейского. Мир не знает славянских нашествий, как, впрочем, не знает нашествий, которые бы исходили от народов, не имевших государственности (но, повторюсь, отнюдь не оттого, что стояли на низшей ступени развития, как трактуют этот факт прошлые и нынешние историки); но именно славянство, особенно восточноевропейское, охарактеризовано во всей западной историографии самым агрессивным и жестоким народом; это явный и недвусмысленный вымысел, и появление его, конечно же, сопряжено с определенной заданностью; как элемент зомбирования ложь эта пущена в обиход для нейтрализации добронравия, которое не убито еще до конца в русских людях и способно противостоять как хищнической государственности, так и хищнической цивилизации, так что — система господства и рабства, система «обманывай, грабь, захватывай и порабощай» и ныне не терпит ничего, что могло бы, во-первых, служить укором и, во-вторых, обнажать перед миром простолюдинов суть тронных завуалированных злодеяний.
VII
Да, есть история жизни, и есть писаная история, через которую вроде бы только и дано нам познавать мир и себя в нем, и если в первом случае перед нами могла бы предстать во всем своем хищническом коварстве истинная суть бытия, то во втором, когда правда подменена правдоподобием, дабы все же было что-то реальное или по крайней мере логически завершенное (на бумаге всегда можно свести концы с концами), что не просто оспорить и во что так ли, иначе ли, под нажимом ли, из простодушия ли нельзя не поверить,- во втором предстает даже не копия, воссозданная изворотливым человеческим разумом, ибо за копией всегда можно разглядеть подлинник, но тот оправдательный вымысел, тот величайший обман, в каком мы пребываем, восхваляя нашу хищническую цивилизацию и наши абсолютистские, иначе не назовешь их, какими бы тогами республик и демократий они ни прикрывались, системы государственного насилия. Конечно, кому-то покажется парадоксальным, что именно в тех людских сообществах, где стержень господства и рабства как основа мироустройства достигает наивысшего своего предела (опять же Древний Египет: фараоны и рабы), начинают процветать науки, искусства, возникают шедевры зодчества, разумеется, в строительстве дворцов и храмов как неких очагов Божьего наместничества или пастырских очей за невежественным, глупым и блудливым людом; да, кому-то покажется странным не столько сама суть сей окружающей нас вековой действительности, сколько суждение, выходящее за рамки привычных официально-светских и официально-церковных постулатов, за которые под страхом Божьей да и монаршьей кары простой смертный не только не должен выходить, но и не должен заглядывать (ведь среди столпов, подпирающих власть, есть и этот столп охранного консерватизма); нас приучали полагать, что народы и государства древности характеризуются не состоянием экономической и духовной жизни простолюдинов, обычно составляющих (на девять десятых) основу любых человеческих сообществ, но уровнем развития наук и искусств, уровнем тронного величия, абсолютизма, тронных богатств и запросов (так мы подходим к истории Египта, Месопотамии, Древней Греции, Рима, да и к новейшей, о которой еще пойдет речь), как если бы мир людей никогда не делился на богатых и бедных, господ и рабов, а был целостен и един и в желаниях жизни и благоденствия, и в возможностях исполнения этих желаний; но ведь подобная разделительная грань существовала всегда, контуры ее явились буквально из тьмы веков и уже за тысячелетия до Рождества Христова обозначились величественностью дворцов и словно застывшим убожеством хижин, и одно дело, если бы люди не видели и не чувствовали этой грани и не страдали от нее, и совсем другое, когда, видя и понимая суть установившейся на Земле несправедливости и негодуя или по крайней мере пытаясь негодовать против нее, сейчас же словно теряют дар разума, когда престижно преподносится им отечественная (сфабрикованная) да и мировая (столь же или еще более сфабрикованная) история как единый и естественный организм человеческого бытия. Вот чему следовало бы удивляться — искусству обмана, то есть риторической ловкости, с какой правда, подмененная ложью, приобретает некое зримое будто и логическое правдоподобие; мы хорошо знаем, что пирамиды строились рабами и для фараонов, и вполне можем представить (по опыту своей, да-да, своей жизни), каково было рабам и каково фараонам, обитавшим во дворцах и обладавшим неограниченным могуществом власти, и было бы правомерным и бесспорным, если бы понятие «цивилизация Древнего Египта» относилось лишь к дворцовому быту фараонов и к их тронным запросам и удовлетворениям, как правомерно было бы считать, что главной целью археологических исследований этой «цивилизации», то есть эпохи фараонов, является исследование стержня хищничества как будущего всеохватного государственного мироустройства; такая трактовка цели вполне бы соответствовала действительности, но, видимо, как раз истину-то и не с руки открывать правителям, им выгодно, а народам лестно, когда интересы тронов и хижин слиты в единый интерес человечества, как если бы все жили подобно царям (ведь обобщение идет в сторону дворцов и при этом как-то забывается о насилии, поработительстве и рабстве, а если и упоминается, то вскользь и вроде бы с какой-то застенчивостью) и подобно царям и царедворцам пользовались шедеврами и благами цивилизации. Нет, дворцы всегда были отделены от хижин, и мнимое единство их — это лишь искусный и далеко не безвредный вымысел, каким и сегодня усиленно (духовно) потчуют нас; ведь одно дело — трактаты и речи и совсем другое — реальная действительность, в какой жили предки и живем мы; государственность Древнего Египта, когда столетиями богатели и украшались шедеврами искусства дворцы и храмы и столетиями же пребывали в застывшей нищете и убогости жилища простолюдинов (как если бы жизнь и в самом деле могла протекать в двух измерениях: в движении и развитии для фараонов и в статичности для простолюдинов, зафиксировав или, вернее, закрепив за одними вечное на тронах и возле них благоденствие, а за другими вечное рабство),- государственность Древнего Египта как некий шаблон или штамп четко обозначилась затем во всех последующих (и прославляемых, как Египет) системах общественного мироустройства — Греция, Рим, Византия, Россия (список, разумеется, можно продолжить, ибо в чем, в чем, а в стержневой основе господства и рабства мир, к сожалению, действительно оказался на удивление единым). Древняя Греция — плоды цивилизации для патрициев, кабала, невежество, рабство, как и во все времена,- для илотов, а ведь в официальной (научной) историографии древнегреческая цивилизация подается как цивилизация народа; таким же социальным раскладом обозначена и эпоха Римской империи, эпоха римских цезарей, когда ломились от богатств дворцы и стонали от нищеты простолюдины (и на ниве этих страданий создавались шедевры зодчества, живописи, музыки, литературы для ублажения глаз и слуха «великих» властелинов Земли), а затем этот же расклад перекочевал в Византию, считающуюся прародительницей нашей государственности и нашей духовности (как если бы и в самом деле у нас не было ни своих традиций, ни своего представления о мироустройстве), и к нам, но уже словно бы в египетской первозданной державности. Абсолютизм власти, начав отсчет от времен фараонов, продолжает и ныне то с большим, то с меньшим успехом шествовать по Земле, и поступь этого колосса насилия столь тяжела, а бутафорские одежды с позолотой (или: сорок жалких милиаризий на золотом с бриллиантовыми вкраплениями подносе, на котором, по существу, были поданы нам государственность и духовность) столь нераспознаваемо-привлекательны, что мы и сегодня готовы положить жизнь за сей страшный исторический обман. Россия — это зеркальное отражение Византии, которая, в свою очередь,- зеркальное отражение (во многом даже усиленное) древнеегипетской абсолютистской державности. Расцвет науки и культуры в Египте, если повнимательней присмотреться к фактам истории, падает как раз на времена, когда власть достигает своего величайшего могущества, а массы — своей беспросветной нищеты, и в чем же тогда (если, разумеется, не случайно подобное совпадение) заключено достоинство подобной цивилизации, если она обслуживает лишь фараонов, усиливает их военную и духовную мощь и обездоливает простолюдинов? И что тут можно сказать о Римской империи и о Византии, где тоже не по чистейшей случайности расцвет наук и искусств приходится на периоды взлетов абсолютизма власти и крайнего обнищания масс? По-видимому, дело здесь не в случайности, а в закономерности, действующей в веках, ибо и в России расцвет наук и искусств пришелся на ХVIII и ХIХ столетия, когда народ был доведен крепостничеством до крайней черты, а кремлевские самодержцы вкупе со столичной и провинциальной дворянско-чиновничьей и церковной элитой, уверовав в свою абсолютную безнаказанность, творили в стране египетский, по сути, беспредел, как, впрочем, подобный же беспредел творили и так называемые вожди «победившего пролетариата», преступно одержимые комплексом мирового господства. Разумеется, явление это не замыкается только на вышеназванных странах, оно характерно для всех людских сообществ, которые добровольно ли, как Египет, Греция, Рим, или насильственно, как Россия (впрочем, я подозреваю, что и Египет, Греция и Рим не избежали насилия и чужеродства власти), приняли столь торжествующую ныне хищническую государственность, а вместе с нею и хищническую цивилизацию; ведь ничто так не обладает преемственностью, как державный абсолютизм, и, пожалуй, лучшим примером для доказательства высказанного предположения служит история России с ее извечным тронным чужеродством; да, я особенно подчеркиваю: тронным чужеродством, хотя исследователи и философы всех направлений словно по уговору, но скорее по гласной и негласной команде властителей предпочитают обходить этот вопрос молчанием, а если и затрагивают, то лишь в плане общих тенденций, не способных будто бы сколько-нибудь существенно влиять на самобытность развития тех или иных народов. В логическом восприятии — да, не способны, но стоит лишь обратиться к исторической и текущей реальности, как картина обретает иные очертания и краски. В конце концов что такое древнеегипетская или византийская государственность и вообще была ли таковая, как положено воспринимать ее, или не была, как не было и приписываемых народам этих стран цивилизаций, а было лишь средоточие богатств, славы и власти во дворцах и храмах, где торжествовал произвол правителей и процветали обслуживавшие этот произвол науки и искусства? Масштабы и суть происходящего, конечно же, несовместимы с тем, что сегодня подается на просветительский стол жизни; если сказать образно — либо блюда пусты, либо пища настолько отравлена духовным (хищническо-державным) ядом, что после подобного тысячелетиями длящегося застолья многие, очень многие народы, и в первую очередь славянские, помеченные (словно бы на свою погибель) добронравием, всепрощенчеством, смирением, терпимостью и доверчивостью, не могут, как подтверждает историческая и текущая действительность, выйти из состояния экономической и духовной комы. Правомерно ли считать такое явление естественным, или все же за ним стои─т некая неуемно-хищническая воля — вернее, произвол венценосных (по самопровозглашению) личностей и народов,- которую невозможно ни понять, ни унять? Я бы не только положительно ответил на этот вопрос, что да, стоит, но и добавил бы, что не чем иным, как чужеродством (и не столько по национальному признаку, сколько — по несовместимости интересов господ и рабов), может быть объяснено укоренившееся в веках отношение правителей к подвластному им люду как к некому самовоспроизводящемуся тягловому скоту, созданному Творцом единственно для ублажения и барства венценосных особ, и разве не по этому словно бы предначертанному свыше «Божественному уложению», то есть не на этих ли хищнических основах бытия достигла «величия» государственность (цивилизация) Древнего Египта, которую мир так усиленно тщится познать, или, скажем, древнегреческое, времен расцвета так называемой полисной демократии, или римское, времен цезарей, мироустройства, или, если брать ближе к нашей истории — Византия с ее загадочной будто бы и трагической судьбой, империя, в которой вполне вроде бы уживались представители разных национальностей (чем не поучительный пример!) и где, как и в Древнем Египте, благоденствовали, обретя несметные богатства и неограниченную власть, лишь константинопольский Кремль с его дворцами и храмами (там же, в Кремле, и доступные лишь его могущественным обитателям процветали науки, искусства), и сразу же от крепостных стен на несчитанно верст простиралась держава — страна церквей, монастырей, отшельничества, страна нищеты и бесправия. Такой же в столетиях предстает перед нами и Россия с Кремлем и Зимним — скопищами богатств, славы и власти, и прямо от подножия этих державных монументов, распростершись на двух континентах, лежит, озвученная или, вернее, придавленная тысячелетним кандально-церковным звоном крестьянская, избяная, крепостническая Русь. Мы говорим о великой русской духовности, о великой русской культуре, называя национальным достоянием и гордостью созданные дворянством и для дворянского же потребления шедевры литературы, музыки, живописи, зодчества, и словно бы забываем (да, на что-то длинна, а на что-то и коротка у тронных особ и троноугодников память), что вплоть до двадцатого столетия простой люд России, то есть стомиллионное русское крестьянство, представителем которого не раз и не два называл себя Лев Николаевич Толстой,- стомиллионное русское крестьянство оставалось почти сплошь безграмотным, так что одно дело — слова и оценки и совсем другое- действительность, полная несправедливости и трагизма задавленных, закабаленных людских масс; она ужасающа тем (я имею в виду для властителей), что обнажает зло, творившееся и творимое ими, оголяет фарисейство, прикрытое понятиями научности и патриотизма (как если бы признание лжи истиной и в самом деле имеет нечто общее с этими понятиями), и в конце концов может подточить корень тронного бессмертия; но то, что пугает властителей, не должно пугать простой люд, который был и остается отторженным, по сути (и прежде всего в силу своей обобранности и нищеты), от благ хваленой хищнической цивилизации. Ведь все велеречиво названное в истории творением и достоянием народов как было, так и остается достоянием лишь обитателей дворцов и храмов, и если бо─льшая часть человечества пребывает и ныне в состоянии безграмотности (я не упоминаю пока о голоде, болезнях, рабстве, бесправии), то каковы же истинные масштабы творимых над личностями и народами (под стягом цивилизации) на земле дел?
VIII
Как ни темна история и как бы далеко ни отстояли от нас изначальные эпохи человеческого бытия (хочу, кстати, заметить, что отнюдь не отдаленность является помехой для установления истины и даже не тлен, во что обратились многие и многие свидетельства тех веков, но горы навороченной вокруг них лжи, обращенной в правдоподобие и выдаваемой за правду, а если образ-
но — барьер святости, возведенный из нацеленных на обман масс так называемых древних, божественных посланий или мудростей, каждый раз словно бы по-новому и неодолимо встающий перед входящими в жизнь поколениями личностей и народов), но — если очевидна закономерность развития, а она вполне очевидна как в мире материального, так и в мире духовного развития людских сообществ, то можно установить и суть закономерности, и затем согласно уже с этой сутью, по которой все повторяется, все возвращается «на круги своя», сойти как по ступеням, по зеркальному отражению эпох к истокам родовых и племенных отношений, к зарождению власти и государственности как хищнической основы бытия и всех связанных с этим зарождением жестокостей, насилий и войн, столь четко обозначившихся ныне линиями силового, экономического и духовного поработительства. Ведь не во все времена народы были столь доверчивы, терпеливы, покладисты, как теперь (хотя, возможно, в оценке нынешнего состояния, которую я лишь воспроизвожу здесь, не все так верно, как представляется на первый взгляд, ибо дело не в протестах, не в бунтах, а в возможностях достижения простолюдинами цели); добронравие и миролюбие не оставляли добровольно своих позиций, шла борьба, долгая, жестокая, и в этой не стихающей и сегодня борьбе за приемлемое правителями и неприемлемое массами и приемлемое массами, но неприемлемое правящими «богоизбранными» личностями и правящими или желающими править и тоже «богоизбранными» народами,- в этой не стихающей и сегодня схватке хищническое начало, то есть начало власти и государственности, неминуемо должно было выработать и выработало, как это и присуще меньшинству в окружении большинства, систему определенных защитных, а, по сути, атакующих, ибо лучшая защита — это нападение, мер для своего выживания и господства. Меры эти известны: давление силовое, давление духовного порядка и, наконец, экономическое, получившее в последнее время особенно широкое применение — санкции, эмбарго, причем в глобальных масштабах; я не думаю, чтобы надо было разбирать здесь эффективность каждой из мер, ибо, хотя они и различны по способу и долговременности воздействия: порабощение мечом, то есть кровавое; порабощение духовное (литература, искусство, религия), то есть бескровное; порабощение голодом, то есть вроде бы тоже бескровное,- в то же время несут в себе один и тот же заряд господства и рабства и представляют собой, образно говоря, три столпа власти, на которых возводились, стояли и продолжают стоять троны; и важно не то, кто восседал или восседает на тронах, монархи (их время подходит к концу), генсеки, премьеры или президенты (в конце концов ведь власть, как ее трактуют и ныне, либо от Бога, либо от народа, именем которого, впрочем, как и именем Бога, веками, тысячелетиями успешно манипулируют рвущиеся к тронам большие и малые тираны и самодержцы), а то, что никто из властителей ни в какие времена не посягал ни на один из этих троноподпорочных столпов, не подрубал, не подпиливал их, дабы дать послабление подвластному люду, но, напротив, лишь укреплял и наращивал их мощь и устойчивость, обращая научные открытия в оружие войн, силу литературы, искусства, религии — в оружие зомбирования масс, социальную сферу жизни, где, казалось бы, ни мечом ни взмахнуть, ни крестом и кадилом не уладить — в систему жестких банковских (финансово-промышленных) уз. Уже в устройстве Древнего Египта, от канонов которого составители и комментаторы всемирной истории так любят вести отсчет государственности как таковой, точнее, как некой высшей — правители и подданные, барство и нищета — формы общественного бытия (да и жизни вообще, как и жизни собственно человека, возникших будто бы именно на берегах Нила, в Африке),- уже в устройстве Древнего Египта, если, конечно, не раньше, не со времен вождей и шаманов, наряду с тронами начали воздвигаться и столпы их поддержки и упрочения, и, может быть (коль уж принято ссылаться на Египет, сошлемся на него и мы), нигде так четко не проявились стержневые контуры этих столпов, причем во всех трех вышеозначенных ипостасях — закабаление мечом, посулами, голодом,- как в деяниях древнеегипетских фараонов, оракулов и жрецов. И тут, видимо, правомерным будет сказать, что ничем иным, как только интересом к этим зародившимся на египетской земле хищническим началам мироустройства, можно объяснить столь целенаправленные и стойкие в веках троноугоднические исследовательские усилия; я называю их троноугодническими потому, что историческая наука, как и большинство основополагающих религий мира, о чем, кстати, уже упоминалось здесь, давно поставлена на службу как «богоизбранным» венценосным личностям, так и «богоизбранным» венценосным народам и, соответственно, ограждена от посягательств на ее угодничество (на сфабрикованность и обман) частоколом независимых вроде бы, но четко контролируемых и направляемых властями «святилищ знаний» — институтов и академий, поименованных либо императорскими, королевскими, либо государственными, народными (в конце концов не следует забывать, кто и для каких целей учреждал и учреждает подобные святилища и во имя каких разработок финансирует, поскольку ни бескорыстных правителей, как бы они ни прикидывались таковыми, ни бескорыстных банкиров, кои бы позволяли себе подрубать сук, на котором сидят, нет), и сонмом обосновавшихся в этих «святилищах наук» академиков, профессоров, доцентов. Написанная, то есть сфабрикованная и канонизированная история придает хищническому мироустройству некую абсолютную, если так можно выразиться, незыблемость, хотя жизнь как в материальном, так и в духовном проявлениях вроде бы никогда не терпела и не терпит ни покоя, ни стабильности; ей противопоказан застой уже на том основании, что и у планет, и у галактик есть свой предел, к которому они движутся, всасываемые чревами черных дыр, как утверждают астрономы, где и завершается их жизненный путь; но несмотря на эту естественную будто бы предопределенность, согласно которой все сущее на Земле и во вселенной так ли, иначе ли подвержено переменам, жизнь людей, полная некой отчаянной вроде бы устремленности к прогрессу (что ж, есть цель, есть движение, правда соблюдена), на самом деле находится в полной, если не сказать больше (по неизменности господства и рабства), застывшей окаменелости; назвав однажды в фарисейском запале хищническую стезю развития стезей цивилизации и поверив в эту тронноисходную выдумку о неком достижимом будто бы лишь через покорство, смирение, страдания и покаяния благоденствии (абсолютный застой при видимости движения или, вернее, иллюзия движения при абсолютном застое), мировое сообщество настолько охранно оградило эту по-своему великую тронноисходную выдумку рогатинами устрашений — частью от Бога, частью от Власти — и запретов, что становится не по себе от одной только мысли, что все мы как были, так и остаемся беспомощными не перед Творцом природы и духа, нет, а перед алчными творениями возжаждавших господства и власти, то есть небесных тронов, личностей и народов. Каноны хищничества, объявленные канонами бытия и возведенные в святость,- нет, нет, не случайно, что именно они, уходящие корнями в древность, а не каноны добронравия и миролюбия, столь же уходящие в древность, но непризнанные и поверженные (будто человечество, как от чумы, отвернулось от них), продолжают вызывать вроде бы неподдельный (не навязанный силой, не подстроенный) общественный интерес; мы, в сущности, зашорены, как ломовые лошади под дугой и с хомутом на шее, которым предопределено видеть только одну стелящуюся перед ними дорогу, тогда как если обзорно посмотреть на все содеянное в веках венценосными («богоизбранными») личностями и венценосными («богоизбранными») народами, то окажется, что не столь уж и прочна и нераспознаваема тронносотканная святость господства и рабства и не столь божественно-неприкосновенны в нимбах и парчовых с золотом и бриллиантами одеяниях телеса этой навязанной мировому сообществу «святости».