Вавилонская библиотека
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 1996
«Ты тоже усмехнулся ей в ответ…»
Борис Заходер. Почти посмертное. Государственный культурный центр-музей В. С. Высоцкого. Библиотека «Ваганта». М., 1996.
Есть у Бориса Заходера шуточное стихотворение, в котором рассказывается, как решил он однажды найти хоть какого-нибудь своего однофамильца. Изучил от корки до корки все телефонные книги, какие только сумел разыскать «в Москве, в Петербурге, в Рязани и в Риге, в Париже, в Берлине и даже в Нью-Йорке», но так нигде и не нашел ни одного Заходера. Фамили оказалась не просто редкая, а прямо-таки уникальная. Обстоятельство это наполнило его душу неимоверной гордостью: что ни говори, а приятно все-таки сознавать свою единственность.
И вдруг оказалось (какая жалость!),
Что все это мне, увы, показалось:
В литературе сверх всякой меры
Буквально кишмя кишат Заходеры!
Смотрите сами: вот есть, например,
Детский писатель Борис Заходер.
Есть переводчики — взрослый, детский,
Польский, английский, чешский, немецкий…
У всех у них разные интересы,
Хотя они все как один Борисы:
Один Заходер сочиняет пьесы
(Его, очевидно, волнуют актрисы!).
Тот пишет сказки про разных тварей,
Тот норовит смастерить сценарий;
Есть среди них даже автор либретто.
Тут не хватало только поэта!..
Да, действительно… Все знают Бориса Заходера, подарившего нам Винни Пуха, Мэри Поппинс и Питера Пэна. Заходера, создавшего уникальный, единственный в своем роде пересказ принципиально непереводимой «Алисы в стране чудес»! (Он смело окунул британскую героиню этой знаменитой книги в мир русского детского фольклора, заставив ее путать и переиначивать на свой лад не английские Nursery Rhymes, а стишки, которые на слуху у российских мальчишек и девчонок,- «Чижик-пыжик», «Дети, в школу собирайтесь», «Вечер был, сверкали звезды»…) Знают также многочисленные Заходеровы сказки, загадки, считалки, шутки, прибаутки и прочие, как он сам их назвал, «мелкие заходерзости». Все они, кстати, были написаны стихами, притом виртуозными. (Борис Заходер — один из самых блистательных современных российских стихотворцев.)
Так почему же в таком случае автор этого шуточного стихотворения говорит, что среди множества Заходеров, столь усердно и плодотворно подвизающихся на ниве отечественной словесности, до недавнего времени не хватало Заходера-поэта? Неужели он так низко ценит все прежние свои стихи? Или он просто оговорился, неудачно выразился?
Нет, это не оговорка.
Доказательством тому может служить коротенькое предис ловие к только что вышедшей тоненькой книжечке, которую он грустно озаглавил — «Почти посмертное»: «Странное название, не спорю. Но когда человек выпускает (точнее — надеется выпустить) в свет свою первую книгу стихов на семьдесят восьмом году жизни, то — если учесть среднюю продолжительность жизни мужчин в нашей прекрасной стране — название это не покажется таким уж странным. Автор имеет на него право».
На этот счет никаких недоумений действительно не возникает. Название хоть и не совсем обычное, но он и в самом деле имеет на него право. Непонятно другое: почему все-таки эту тоненькую книжку он всерьез, уже без всяких шуток и оговорок, называет своей первой книгой стихов? Словно до нее он никаких стихов никогда не публиковал.
Давным-давно Борис Житков сочинил такой иронический диалог:
— У вас есть пистолет?
— Да, только детский.
— Вы — писатель?
— Да, только…
Может ли быть, чтобы Борис Заходер, всю жизнь сочинявший стихи и сказки для детей, разделял этот уничижительно-пренебрежительный взгляд на призвание детского писателя? Неужто и он тоже детскую литературу почитает литературой второго сорта, чем-то вроде ненастоящего, игрушечного, детского пистолета?
Нет, дело не в этом.
Просто у него иной, более высокий взгляд на роль и назначение поэта. А также на смысл и назначение поэзии. Поэзии без каких бы то ни было эпитетов — «детская» или, скажем, «ироническая» (мелькает в последнее врем и такое, словно бы извиняющееся определение).
В пятнадцати сонетах, формально замыкающих книгу, а по существу, составляющих ее сердцевину, Заходер делится с читателем своими размышлениями о вечном — о жизни и смерти, о бренности всего земного, об Истине и о Боге, о божественном даре человеческой речи, но более всего — о природе художественного творчества:
Нет ничего святого у поэта!
Что может быть святого у того,
Кто отдает на поруганье света
Святые тайны сердца своего?
Это могло бы показаться цинизмом, этаким нарочитым нигилистическим кощунством, если бы не финал стихотворения, в котором выясняется, что у поэта все же есть сво — правда, единственная! — святыня:
Да, он с усмешкой смотрит на святыни,
Не верит в рай и презирает ад;
Он знает — все его слова звучат,
Как голос вопиющего в пустыне,-
Но для него страшнее адских мук
Пустое слово и неверный звук.
Как будто этот звук невдохновенный
Разрушит всю гармонию вселенной.
Русские поэты советского периода — даже те, кого мы уже причислили (и справедливо причислили) к сонму великих,- мучительно выясняли свои взаимоотношения с партией, с народом, страной («Я хочу быть понят родной страной…»), с временем («И разве я не мерюсь пятилеткой…»), с эпохой («Мне на плечи кидается век-волкодав…»).
Заходер озабочен своими взаимоотношениями с вселенной:
Сказать ли правду? Памятников — нет.
Ни рукотворных, ни нерукотворных.
Настанет срок — увы, сотрется след
Всех наших дел — и славных, и позорных.
Начало — откровенно полемическое. Вторая строка целит чуть ли не в самого Пушкина: это ведь он гордо объявил, что памятник себе воздвиг нерукотворный.
Но при всей своей полемичности мысль не такая уж новая. Вспомним хотя бы знаменитое державинское:
Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Сквозь звуки лиры и трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы.
Но Заходер и эту вечную тему разворачивает по-своему:
Сотрется след побед и прочих бед,
След вдохновений и трудов упорных,
Черты царей на серебре монет
И надписи в общественных уборных…
Последняя строка, уравнивающая все вдохновенные усили сынов человеческих с надписями в общественных уборных, вносит в заходеровское развитие этой традиционной темы свою, индивидуальную краску. Но по-настоящему оригинальным это стихотворение делает венчающее его — воистину небанальное! — утешение, которое все-таки находит для себя поэт:
Ведь всякий срок — увы, всего лишь срок.
И он пройдет. Сотрется след вселенной,
Где мы с тобой сумели — между строк —
Прочесть усмешку вечности. Мгновенной.
Сотрется след… Но не горюй, поэт!
Ты тоже усмехнулся — ей в ответ.
Российский литератор — такова одна из главных особенностей нашего отечества — все свои душевные силы неизменно тратил на раздумья о том, как бы получше обустроить Россию. И поэтому, невесело сострил в одном из последних своих фельетонов Леонид Лиходеев, поэт у нас больше, чем поэт, а корова меньше, чем корова.
Но что Лиходеев, если даже Маяковский, этот ассенизатор и водовоз, агитатор, горлан и главарь, «поставивший свое перо в услужение коммунистической партии и советского правительства» (собственные его слова!), если даже он грустно вздохнул однажды:
«Всех писателей сделали глашатаями правды, афишами добродетели и справедливости… Из писателей выуживают чиновников просвещения, историков, блюстителей нравственности… Памятник поставили не тому Пушкину, который был веселым хозяином на великом празднике бракосочетания слов и пел:
И блеск, и шум, и говор балов,
И в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Нет, на памятнике пометили: за то, что
Чувства добрые он лирой пробуждал…»
Если бы случилось так, что Борису Заходеру вдруг вздумали (разумеется, не сейчас, а когда-нибудь, в будущем) поставить памятник, на памятнике этом надо было бы пометить совсем не то, что замечательный поэт этот веселыми книжками своими способствовал нравственному и общественному воспитанию советской детворы. Нет, на его памятнике следовало бы начертать именно вот это, им самим открытое и сформулированное:
…Не горюй, поэт!
Ты тоже усмехнулся ей в ответ!
Бенедикт САРНОВ