Вступление Виталия Кальпиди
Стихи уральских поэтов
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 1996
Стихи уральских поэтов
Предлагаем вниманию читателей стихи поэтов, они живут в разных городах Урала — Перми, Челябинске, Екатеринбурге, но встретились эти разные поэты под одной обложкой — «Антологии современной уральской поэзии». В следующем году ее намеревается выпустить в Челябинске фонд «Галерея». Данная подборка (из-влечение из антологии) во многом презентативна, она — маленькая толика того, что собрано: более сорока авторов, опыт трех поэтических групп. При работе над материалом выяснилось, что «крутого авангарда» на Урале в течение последних двадцати лет (именно этот период охватывает антология) синоптически не наблюдалось. Хорошо это или плохо? Это нормально. Тем не менее многие поэты обоснованно ощущают свою связь с модернизмом.
Надеюсь, понятно, что все «измы» всего лишь методологические ходули, необходимые скорее для (подставьте любое слово), чем (повторите эту процедуру). Важно другое: на мой взгляд, мы имеем (или имели) дело с культурным явлением двадцатилетнего диапазона, явлением векторным, порой агрессивным и невнятным. Но все-таки можно сказать, что имело (или имеет) место уральская поэтическая школа. Именно так, потому что поэтические школы — явление прежде всего, как это ни странно, географическое, т. е. «ландшафтное», а уже потом психоаналитическое.
Антология современной уральской поэзии не выставка поэтического искусства, а реальный срез со всеми плюсами и минусами. Здесь самое время напомнить, что культура не результативна, а процессуальна и поэзия в данном случае не исключение.
Виталий КАЛЬПИДИ
* * *
Нам, переменчивым, как пламя,
Как свет, горящий вдалеке,
Нам трудно говорить с богами
На скудном нашем языке.
Но наступает как проклятье
Необратимый тайный час,
Когда учителя и братья
Уже не понимают нас.
* * *
По всем мастерским, где художники пухнут в грязи,
как дети от голода, если у взрослых есть войны,—
дай руку! — и я поведу тебя. Только гляди:
я предупреждал тебя. Предупреждал тебя. Помни.
По всем городам, где катается каменный шар,
ломая дома, обдирая железо до крови,—
нет, не закрывай глаза — я тебя предупреждал.
Я предупреждал тебя, предупреждал тебя — помни.
По рельсам нагретым, внутри поездов,
везущих тротил и дешевое теплое мясо,
мы будем идти, ощутимые, как длинный вздох.
Не бойся, ведь я тебя за руку взял, не пугайся.
По этой стране, мимо белых поленниц зимы,
по этой земле, по золе, пересыпанной снегом,
мы будем идти и идти, невредимы, одни,
под этим, начавшимся как бы неявно — гляди —
молочным, обильным и все заливающим светом.
* * *
Когда мороз — пророк и по загривкам странник
и жаждой Рождества расплющены уста,
в чеканное окно вработан подстаканник —
округи испитой граненые места.
От прошлых голубей — вообразимый шорох,
и строем ходит ночь за ангелом огня.
Плюется серебро, и в петушиных шпорах —
то скрипка, то снежок — живая визготня.
Когда в глазах фольга с церковными краями
и ноздри жжет сибирская оса,
ты плачешь до тепла. Ты плачешь муравьями,
как топором любимые леса.
Любовь и алкоголь — подвздошные громады.
За выдохом идешь по кромке городка,
и кажется, что видишь до Канады —
на глубину тоски и каблука.
Улитка
Почти с небес — с глазного дна —
трава крадет у яблонь лытки.
Где — под луною холодна —
улитка вся язык. Она
пространство сладкое в улитке.
У светляка загробный вид.
В саду полночный общепит
и мотылька мохнатый мячик.
Пространство съеденное спит,
свернувшись намертво в калачик.
В цикаде — посох и зима,
смотрины мрачного ума.
И по ночам не спится Богу.
Пока бинтуется сама
улитки влажная чалма
и наклоняется к востоку.
* * *
В Михайловском зима перерастает в осень.
Две гирьки часовых ложатся на весы:
Ка-ча-ют-ся себе, стихов от прозы просят,
А на цепях висят сторожевые псы.
О лунный циферблат! Мы не в своей тарелке:
Нам сахарная кость, что ось железных лет.
Давно прошедший век процеживают стрелки:
Вот — Парус, вот — Дантес…
А Пушкина все нет.
Блажен, кто посетил. Декабрьское восстанье.
Парад взлетевших звезд и сбившихся планет!
Трещит зеленый лед. Мундиры. Танцы. Стансы.
Империя. Помост!
А Пушкина все нет.
И снова холода. Дымящиеся кружки
Застыли на весу чуть выше эполет:
Благословим друзей и юность! Где же Пушкин?
Державин сходит в гроб…
А Пушкина все нет.
Мы уловили смысл падежных окончаний,
Полета ритма, рифм: мы взвесили тома
На площадях Москвы, на северных причалах
Без гирек часовых… Вернемся же к началу:
Нет времени. Сна нет. В Михайловском зима…
* * *
Всю — зеркало, всю — свет, всю — отраженье.
Я — цель, И — путь, Т — средство, Ы — движенье
В кругу шипящих просыпаться спящим
Без страха И, без И, без выраженья…
«Оборони мя от чужаго круга,
От недруга, от яда, от недуга.
От сих до сих я наполняю стих:
Пью за себя, за всех, за пятый угол.
Обереги мя от дурнаго глаза,
От азбуки, от буки, от заразы.
Иди от СИХ: я — идиот, ты — псих.
Безумцы принимают ум за разум».
Ё — зеркало, М — свет, Я — отраженье.
Не двинуться, не сделав одолженья
Тому-другому: оба — Иеговы
Без имени, без мя, без продолженья…
…юродивый баюкает благое.
Всю — зеркало. Но зеркало не всю.
* * *
В библиотеке имени меня
Несовершенство прогибает доски.
Кариатиды города Свердловска
Свободным членом делают наброски
На злобу дня: по улицам Свердловска
Гомер ведет Троянского Коня
В библиотеку имени меня.
В библиотеку имени меня
Записывают только сумасшедших.
Они горды своим несовершенством:
Читая снизу-вверх и против шерсти,
Жгут мои книги, греясь у огня
Библиотеки имени меня.
Библиотека имени меня
Стоит внутри моей библиотеки.
Здесь выступают правильные греки:
Круги, квадраты, алефы, омеги
Внутри себя вычерчивают греки
И за руки ведут своих ребят
В библиотеку имени меня…
Внутри коня горят библиотеки.
Гон
Сирени крестословица сгустится
кустом цвести и волком обратиться.
Чужое солнце на земле родится —
ярись дубком и волком расцветай.
Себе поверь по жизни-дешевизне,
Перми многокогтистая отчизна:
ты — полутрезвость или полутризна;
не по тебе обетованный рай.
Полудревесный, полусоколиный,
двужильный гон отчетливо звериный,
кустом крутись и волком замирай;
полулети и полуубегай.
Но ты, волкарь, неуследим удачей;
ты не ловец, а путаник бродячий;
божегневливый или божедомный,
кустом когтись и волком налетай,
полуживой еще, полуогромный;
бери и помни, рви и замирай.
И мать-сыра земля, трава-отчизна
кипит в горсти с предсмертной укоризной;
и в горле шерсть, и талый запах жизни;
бери и помни, рви и замирай.
Но звездный гон рассудит всех иначе
и, чашу ночи на вершину плача
подъемля, переполнит невзначай
и перельется волком через край.
* * *
Я живу с алкоголем в крови.
Ты попробуй меня оторви
от туннеля початой бутылки.
Я всю жизнь ощущал переход
в подпространство, и наоборот.
В 27 я наметил уход,
если раньше не будет развилки.
У меня есть ручная тоска
и любовь тяжелей волоска.
Ангел мой, посмотри, как узка
эта щель в зазеркалье.
Вряд ли я проложу борону
по изрытому рыбами дну.
Тут лицо я к тебе оберну
не свое, а шакалье.
Нет, пугать я тебя не берусь.
Может, Богом к тебе обернусь
или боком. И вряд ли запнусь
над ужасной строкою.
Я умру с алкоголем в крови.
Ангел мой, ты меня оторви
с мясом, с кровью от этой любви,
о которой поют соловьи
перед страшной зимою.
Начало отсутствия
Я не скажу: остановись, пространство! —
когда слегка продвинется стекло,
когда вода зажмет в сапог испанский
моих ступней прозрачное тепло,
когда поднимет голову булыжник
и рыбьим телом дрогнет темнота,
когда луна уставится бесстыже
в мои — без век — разутые глаза,
когда без очертания и света
в мою нахлынут комнату предметы —
в ту комнату, где нет уже меня,
которой нет. Утраченные пальцы
пространство настигают — без меня.
(Я не скажу: остановись, пространство!)
* * *
Друг мой вечный,
нас сдружила непогода,
мы не добровольно подружились.
В узкой горловине смертной жизни
нас столкнуло общее теченье.
Бесполезно сетовать на время —
мы пронизаны его корнями,
мысли ткем из этой нервной пряжи,
дышим хроноса безумными ветрами.
Бесполезно сетовать на предков,
выстроивших сети нашей кармы:
подневольных нет на этом свете.
Волею своей себя мы держим,
эта воля жаждет насыщенья,
наслаждаясь, ропщет, попрекает…
* * *
Мы не созреем никогда.
Нам этот климат не позволит.
Мы будем тлеть и гаснуть в поле,
пока отчаянья страда
не скрутит и не приневолит
к любви — вчера, сейчас, всегда.
∙