Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2021
[стр. 73—92 бумажной версии номера] [1]
Предисловие
18-19 апреля 1926 года в харьковском Доме ученых Борис Эйхенбаум прочел три открытые лекции: «Что такое формальный метод», «В борьбе за литературу», а также лекцию о концепции «литературного быта» [2]. Возникшая в ходе выступлений полемика о формальном методе перенеслась на страницы журнала «Червоный шлях» [3]. В № 7-8 за 1926 год был опубликован как украинский перевод статьи Эйхенбаума «Теория “формального метода”», так и статьи двух украинских критиков: «Социологический метод в истории и теории литературы» Захария Чучмарева [4] и «“Формальный” метод в литературе» Агапия Шамрая [5]. В декабрьском номере была помещена статья «Формализм и марксизм» следующего участника дискуссии — литературоведа Василия Бойко.
Ниже я предлагаю читателям «Неприкосновенного запаса» перевод фрагмента этой статьи [6], в которой Василий Бойко выступает с позиции марксистской критики. Статья Бойко интересна не только как пример рецепции русского формализма в украинской культуре середины 1920-х, но и как историческое свидетельство своего времени. Бойко подробно реконструирует основные тезисы, высказанные Эйхенбаумом в ходе лекций и последующей дискуссии, — что важно, поскольку до нас не дошли конспекты Эйхенбаума и стенограмма его выступления. Более того, статья отображает идеологический климат середины 1920-х, еще предполагавший возможность теоретической полемики. Наконец, не менее интересной представляется и сама позиция Бойко, который в своей критике формального метода исходит из статьи Льва Троцкого «Формальная школа поэзии и марксизм» (1923), где формальный метод обозначается как «вспомогательный» и «служебно-технический» по отношению к марксистскому литературоведению. Следуя этой логике, Бойко предлагает воспользоваться достижениями формалистов в области изучения литературы для усиления марксистского метода. В целом украинские критики и литературоведы 1920-х пытались «примирить» две школы — формальную и социологическую. В этом смысле статья Бойко является иллюстрацией этой тенденции.
В первой части статьи Бойко реконструирует историю развития литературоведения во второй половине XIX века, ссылаясь на работы Николая Дашкевича, Николая Кареева, Александра Веселовского и Владимира Перетца [7], учеником которого он был. В частности, свое изложение «исторического» (или «эволюционного») и «филологического» методов изучения литературного произведения Бойко основывает на работе Перетца «Из лекций по методологии истории русской литературы» (1914) [8]. В своей статье Василий Бойко указывает на четыре «греха» формализма. Первый из них он видит в том, что формалисты вспомогательный метод сделали самостоятельным и таким образом «хотят поставить точку там, где только начинается настоящая история литературы» [9]. В качестве второго «греха» формалистов Бойко называет «всецелое отбрасывание содержания» [10]. Во второй части статьи (перевод которой предлагается читателю ниже) Бойко обозначает еще два «греха» формализма и воссоздает ход дискуссии на лекциях Эйхенбаума в Харькове.
Несколько слов об авторе. Василий Сидорович Бойко (1893-1938) — политический деятель и литературовед. Родился в городе Малине на Волыни (ныне Житомирская область). Во время обучения в Луцкой гимназии в 1907 году был отчислен за революционную деятельность, позже — восстановлен, окончил гимназию в 1911-м. В том же году поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт. Спустя год прервал обучение «из-за болезни глаз» [11]. В 1912-м перевелся в Киевский университет на историко-филологический факультет. В университете посещал семинары профессоров Владимира Перетца, Андрея Лободы [12], Николая Грунского [13]. В автобиографии (1930) Бойко сообщает:
«Под руководством академика Перетца изучал методологию литературоведения. […] Под руководством профессора Грунского занимался изучением истории украинского языка в связи с теорией академика Шахматова о формировании славянских народов и языков, а также изучал язык памятника староукраинской литературы “Слово о полку Игореве”» [14].
После окончания университета в 1918 году был оставлен при кафедре для подготовки к профессуре.
Его ученик, украинский литературовед Григорий Костюк, в воспоминаниях пишет, что Бойко «еще в свои студенческие годы — между 1910-1916 годами — был тесно связан с украинским национально-освободительным социалистическим движением (правдоподобно с УСДРП [15], поскольку его университетским товарищем был Й. Гермайзе [16])» [17].
Как отмечает автор биографической статьи Владислав Верстюк, в это время Бойко состоял в киевской организации «Товарищество украинских прогрессистов» [18], был одним из организаторов украинского студенческого движения в 1917 году и членом центрального комитета Украинской радикально-демократической партии (с 1917-го — Украинская партия социалистов-федералистов [19]). В апреле 1917 года был избран членом Украинской Центральной Рады от студенчества. В мае-июле входил в комиссию по составлению Статута автономии Украины. В сентябре того же года был членом украинской делегации на «Съезде порабощенных народов» в Киеве [20]. Работал в комиссии по делу выборов в украинское Учредительное собрание, редактировал его печатный орган «Вести Головной комиссии» [21].
В 1918-1919 годах работал при Всеукраинской академии наук как действительный член постоянной комиссии по изданию памятников новой украинской словесности, параллельно с этим был редактором отдела художественной литературы в издательстве «Книгоспілка» [22].
В автобиографии Бойко пишет, что в середине 1919 года переехал в город Сквиру Киевской области, где до 1923-го занимался педагогической и общественной деятельностью: «Работал как лектор украинской литературы, совстроительства и исторического материализма на Высших педагогических курсах» [23]. С конца 1919-го был заведующим отделом народного образования Сквирского поветового ревкома, в 1921-м был избран членом Сквирского поветового исполкома. В 1920-1923 годах был членом Белоцерковного окружного правления союза работников просвещения «Робос». Согласно другим источникам, Бойко в эти годы преподавал в высших учебных заведениях Киева [24].
В 1923 году поступил в Институт марксизма-ленинизма в Харькове, где изучал философию и социологию на семинарах профессора Семена Семковского [25]. С 1927-го — научный сотрудник кафедры социологии Института. С 1925-го преподавал в Харьковском институте народного образования [26], где с 1928-го занимал должность штатного профессора диалектического материализма. С 1926 года руководил Кабинетом истории украинской литературы эпохи империализма и финансового капитализма (конец XIX — начало ХХ столетия) научно-исследовательского Института имени Тараса Шевченко [27].
В 1933 году после разгрома Института Бойко был уволен с должности и обвинен в буржуазном национализме, переверзевщине [28] и троцкизме. В 1934-м Наркомпросом РСФСР был направлен в Педагогический институт Верхнеуральска, где преподавал русскую литературу до самой смерти. Как отмечает Григорий Костюк, в то время город был известен как одно из мест высылки деятелей троцкистской оппозиции [29]. В 1938 году Василий Бойко умер от сердечного приступа.
Василий Бойко — автор монографий и статей по методологии и истории украинской литературы, а также критике немарксистской социологической теории в советской Украине: «Марко Вовчок. Историко-литературный очерк» (1918); «Жизнь и литературное творчество Г. Квитки-Основяненко» (1918); «Диалектический материализм» (1928); «Диалектика производительных сил и производственных отношений» (1930) и других [30]. [Галина Бабак]
Формализм и марксизм
Пришло время рассмотреть чуть ли не самый дразнящий вопрос, который вызвал такую острую дискуссию на лекциях проф. Эйхенбаума, а именно: о происхождении, классовом характере и будущем литературы. Как кажется, проф. Эйхенбаум считает, что в этом вопросе у него все козыри в руках. В начале статьи мы уже приводили аргументацию проф. Эйхенбаума. Мои замечания будут касаться как аргументации проф. Эйхенбаума, так и некоторых оппонентов, которые выступили в «защиту» марксизма. […]
Считаем необходимым напомнить, что и создатели эволюционного метода (Кареев, Веселовский) достаточно ясно указывают на то, что эволюцию литературных форм можно понять только на фоне общественной эволюции; более того — именно последняя предопределяет изменение литературных форм. Мы видим, что уже эволюционисты — историки литературы и теоретики — предложили правильную общую формулу. Ошибки этих теоретиков заключаются в том, что они, особенно Кареев, видят стимул литературной эволюции в борьбе индивидуального начала с традицией, но не дают объяснения, откуда берется это индивидуальное начало. В этом нет ничего удивительного, потому что они идеалисты. Еще раз напомним, что об этой формуле эволюционистов современные эволюционисты-формалисты совсем забыли.
Первый упрек проф. Эйхенбаума марксистам направлен против «чужой мерки», с которой они подходили к изучению литературы, и против одностороннего взгляда марксистов, которые изучали только идейную сторону литературного произведения. Мы должны признаться, что этот упрек справедливый, если он касается тех историков литературы или литературных критиков, которые выдают себя за марксистов, a на самом деле изучают не литературу в целом, а только идейную ее сторону. Но про таких историков и критиков нужно сказать словами Плеханова, что они не марксисты, поскольку они предатели материальной критики: они ограничились «первым актом» критики и забыли о втором, а только один из этих актов (у псевдомарксистов или у формалистов) не является марксистским анализом литературы.
«Мне скажут, — пишет Плеханов, — что критик, берущийся за определение социологического эквивалента художественных произведений, легко может злоупотребить своим методом. Я это знаю. Но где же тот метод, которым нельзя было бы злоупотребить? Его нет и быть не может. Скажу больше: чем серьезнее данный метод, тем нелепее те злоупотребления им, которые позволяют себе люди, плохо его усвоившие. Но разве это довод против серьезного метода? Люди много злоупотребляли огнем. Но человечество не могло бы отказаться от его употребления, не вернувшись на самую низкую стадию культурного развития» [31].
Таким образом, те критики, которые выдавали себя за марксистов, обдурили проф. Эйхенбаума, потому что они «злоупотребляли» серьезным марксистским методом.
Между прочим, когда некоторые оппоненты обращали на это внимание проф. Эйхенбаума, последний беспомощно разводил руками и спрашивал: «Как же отличить настоящего марксиста от фальшивого?». Наивный вопрос!
Для этого нужно выучить марксизм — другого выхода нет. Это особенно необходимо сейчас, поскольку достаточно много таких псевдомарксистов затуманивают ясные профессорские головы. Кроме этого, доскональное изучение марксизма понадобится проф. Эйхенбауму не только для того, чтобы отличать настоящего марксиста от фальшивого: это в целом вещь очень полезная. Проф. Эйхенбаум как формалист очень тонко чувствует художественную сторону литературных произведений, а это как раз то свойство, которого нет у некоторых марксистов и на которое уже давно указывает Плеханов.
«Трудное это дело, — читаем у него, — объяснить весь исторический процесс, последовательно держась одного принципа. Но что прикажете? Наука вообще не легкое дело […] самые лучшие знатоки “струны” [32] окажутся подчас бессильными, если не будут обладать некоторым особым дарованием, именно художественным чутьем [здесь и дальше — курсив Плеханова]. Психология приспосабливается к экономии. Но это приспособление есть сложный процесс, и, чтобы понять весь его ход, чтобы наглядно представить себе и другим, как именно он совершается, не раз и не раз понадобится талант художника. […] Будем надеяться, что со временем явится много таких художников, которые будут понимать, с одной стороны, “железные законы” движения “струны”, а с другой — сумеют понять и показать, как на “струне”, и именно благодаря ее движению, вырастает “живая одежда” идеологии» [33].
Теперь ясно, почему «проваливались», как говорит проф. Эйхенбаум, попытки изложить марксистскую историю литературы. Они проваливались по тем причинам, на которые указывает Плеханов: чтобы создать марксистскую историю литературы, недостаточно быть марксистом (именно настоящим марксистом), нужно еще быть хотя бы немного художником.
Очевидно, такого счастливого совмещения необходимых качеств у нас до этого не было. Но проф. Эйхенбаум считает, что провалы марксистской истории литературы свидетельствуют о провале марксизма в вопросах литературы. Ошибается проф. Эйхенбаум, очень ошибается. Чтобы избежать такой печальной ошибки, еще раз советуем проф. Эйхенбауму и всем формалистам: учите марксизм!
Другой упрек, который делает проф. Эйхенбаум марксистам, направлен против того утверждения, что литература является отображением классовой борьбы, потому что в действительности не всякое литературное произведение, по мнению проф. Эйхенбаума, пронизано классовой борьбой, а из этого следует вывод, что марксизм неправомерно сужает рамки историко-литературного материала. С этим связаны и все другие «грехи» марксизма перед историей литературы, как ее в целом понимает проф. Эйхенбаум. Напомню, что в процессе споров с лектором оппоненты проф. Эйхенбаума договорились до того, что литература есть форма классовой борьбы, эта форма появилась в результате общественной борьбы.
Вопрос про происхождение искусства Плеханова решает так:
«Неверно также и то, что искусство выражает только чувства людей. Нет, оно выражает и чувства их, и мысли [здесь и дальше — курсив Бойко], но выражает не отвлеченно, а в живых образах. И в этом заключается его самая главная отличительная черта. […] Искусство начинается тогда, когда человек снова вызывает в себе чувства и мысли, испытанные им под влиянием окружающей его действительности, и придает им известное образное выражение. Само собою разумеется, что в огромнейшем большинстве случаев он делает это с целью передать передуманное и перечувствованное им другим людям. Искусство есть общественное явление. […] Мне укажут, […] что происхождение чувства красоты должно быть объяснено биологией, […] что “узко” приурочивать эволюцию этого чувства у людей к одной экономике их общества. […] Людям, равно как и многим животным, свойственно чувство прекрасного, т.е. у них есть способность испытывать особого рода (“эстетическое”) удовольствие под влиянием известных вещей или явлений. Но какие именно вещи и явления доставляют им такое удовольствие, это зависит от условий, под влиянием которых они воспитываются, живут и действуют. Природа человека делает то, что у него могут быть эстетические вкусы и понятия. Окружающие его условия определяют собой переход этой возможности в действительность; ими объясняется то, что данный общественный человек (т.е. данное общество, данный народ, данный класс) имеет именно эти эстетические вкусы и понятия, а не другие. […] Ведь никому из них [сторонникам материалистического взгляда на историю. — Примеч. Бойко] никогда не приходило в голову отрицать то или другое из общеизвестных свойств человеческой природы или пускаться в какие-нибудь произвольные толкования по ее поводу. Они только говорили, что если эта природа неизменна, то она не объясняет исторического процесса, который представляет собой сумму постоянно изменяющихся явлений, а если она сама изменяется вместе с ходом исторического развития, то, очевидно, есть какая-то внешняя причина ее изменений. И в том и в другом случае задача историка и социолога выходит, следовательно, далеко за пределы рассуждений о свойствах человеческой природы» [34].
[…]
«Что потребность в искусстве, — говорит Троцкий, — создается не экономическими условиями — это бесспорно. Но и потребность в питании создается не экономикой. Наоборот, потребность в еде и тепле создает экономику. Совершенно верно, что по одним лишь принципам марксизма никогда нельзя судить, отвергнуть или принять произведение искусства. Продукты художественного творчества должны в первую очередь судиться по своим собственным законам, т.е. по законам искусства. Но только марксизм способен объяснить [курсив Бойко], почему и откуда в данную эпоху возникло данное направление в искусстве, т.е. кто и почему предъявил спрос на такие, а не на иные художественные формы [35]. […] Как бы фантастично ни было искусство, оно не имеет в своем распоряжении никакого другого материала, кроме того, какой ему дает наш мир трех измерений и более тесный мир классового общества. Даже когда художник творит рай или ад, он в своих фантасмагориях претворяет опыт собственной жизни, вплоть до неоплаченного счета квартирной хозяйке» [36].
* * *
Уже из выше приведенной цитаты из Плеханова об идеологиях ясно, что общественное сознание есть и в доклассовом обществе, а значит, не может быть и речи о том, чтобы признать все формы идеологии результатом классовой борьбы. Об этом ясно говорит и Энгельс в письме к К. Шмидту от 27 октября 1890 года.
«Что же касается тех идеологических областей, которые еще выше парят в воздухе — религия, философия и т.д., — то у них имеется предысторическое содержание [здесь и далее — курсив Бойко], находимое и перенимаемое историческим периодом, содержание, которое мы теперь назвали бы бессмыслицей. Эти различные ложные представления о природе, о существе самого человека, о духах, волшебных силах и т.д. имеют по большей части экономическую основу лишь в отрицательном смысле; низкое экономическое развитие предысторического периода имеет в качестве дополнения, а порой в качестве условия и даже в качестве причины ложные представления о природе. И, хотя экономическая потребность была и с течением времени все более становилась главной пружиной прогресса в познании природы, все же было бы педантизмом, если бы кто-нибудь попытался найти для всех этих первобытных бессмыслиц экономические причины» [37].
«Новый класс не начинает творить всю культуру сначала, — говорит Троцкий, — а вступает во владение прошлым. […] Было бы ребячеством думать, будто каждый класс полностью и целиком из себя порождает свое искусство [здесь и далее — курсив Бойко]. […] Вообще творчество исторического человека есть преемственность. Каждый новый восходящий класс становится на плечи своих предшественников. […] Художественное творчество есть всегда сложная перелицовка старых форм под влиянием новых толчков, исходящих из области, лежащей вне самого художества. В этом широком смысле искусство служебно [курсив Троцкого]. Это не бесплотная стихия, сама себя питающая, а функция общественного человека, неразрывно связанная с бытом и укладом его. […] Литература своими методами и приемами, которые корнями уходят в отдаленнейшее прошлое и представляют накопленный опыт словесного мастерства, дает выражение мыслям, чувствам, настроениям, воззрениям, надеждам своей эпохи и своего класса. Из этого не выскочишь. Да и нет, казалось бы, нужды выскакивать» [38].
После этих объяснений авторитетных марксистов правильным будет задать проф. Эйхенбауму, а также некоторым из его оппонентов вопрос: где и когда кто-либо из создателей марксизма и верных его теоретиков писал, что литература есть результат классовой борьбы в обществе? Нигде и никогда. Искусство родилось раньше классового общества — классовой жизни. Этим дается ответ на «коварный» (как думает проф. Эйхенбаум) вопрос: что будет с литературой в будущем бесклассовом обществе.
Будет то же самое, скажем мы, что было в доклассовом обществе: литература и искусство будут развиваться дальше (и мы надеемся, что еще более буйно, чем в классовом обществе) под тем же влиянием общественной жизни! Ведь нужно быть полным неучем в марксизме, чтобы думать, что в будущем социалистическом бесклассовом обществе искусство перестанет развиваться. Так может думать только человек, который считает, что вместе с классовым обществом исчезнет всякое общество, всякая общественная жизнь. Поскольку известно, марксизм никогда не пророчил смерти общественной жизни при социалистическом строе. До такого абсурда могут додуматься… только формалисты со своей теорией самостоятельной, как солнце и воздух, литературы…
Какая все же роль классовой борьбы в эволюции литературы? Та, что она [классовая борьба. — Примеч. Г.Б.] дает новый материал для искусства и литературы, выдвигает новое содержание, а это новое содержание требует новой формы. Очень просто. Но это не так просто для формалистов, поскольку они же отбросили содержание и остались только с формой. Ясно, что в форме не отображается непосредственно классовая борьба, это и дало сомнительный повод формалистам в целом отбросить значение классовой борьбы в эволюции литературы. Считаю, что будет целесообразным еще раз сослаться на Энгельса, который в том же письме к Шмидту писал:
«Преобладание экономического развития в конечном счете также и над этими областями [философия и литература. — Примеч. Бойко] для меня неоспоримо, но оно имеет место в рамках условий [здесь и далее — курсив Бойко], которые предписываются самой данной областью: в философии, например, воздействием экономических влияний […] на имеющийся налицо философский материал, доставленный предшественниками. Экономика здесь ничего не создает заново, но она определяет вид изменения и дальнейшего развития имеющегося налицо мыслительного материала, но даже и это она производит по большей части косвенным образом» [39].
Эти слова Энгельса и нужно понимать так, что экономика не создает непосредственно ни новых философских систем, ни новых литературных форм; она добавляет только новый материал для того, что уже есть, а это добавление и вызывает изменения систем и форм. Как это происходит в действительности, это — «очень трудное дело», как говорит Плеханов, но для этого и существует наука, чтобы эти трудности перебороть. Безусловно, что в классовом обществе классовые отношения играют подавляющую роль, настолько подавляющую, что накладывают свой отпечаток на все сферы человеческой деятельности и творчества, но… они не являются единственным источником этой деятельности и творчества.
В теории полной самостоятельности литературы (подчеркиваем — литературы, а не истории литературы) — третий «грех» формализма. О том, как формалистам не хватает социологического анализа, как они выявляют свою беспомощность в попытках объяснить литературные факты, свидетельствует, помимо всего прочего, лекция проф. Эйхенбаума о современной русской литературе. Лектор констатирует такие факты: 1) дореволюционная литература пришла к определенному уровню поэтической техники, выработала определенный литературный стиль, например, футуристы Северянин, Маяковский и другие. С точки зрения общей (читай, поверхностной) литературной эволюции стиль футуристов был определенным шагом вперед, прогрессом; 2) современная русская литература, особенно (хотя и не исключительно) пролетарская (литература писателей из пролетариата), выявляет поворот назад к стилю, который преобладал в литературе перед футуристами, т.е. к ясной форме высказывания, к так называемому реализму в литературе.
Это явление проф. Эйхенбаум квалифицирует как регресс, реставрацию давно пережитых историей литературы форм творчества. По мнению проф. Эйхенбаума, в литературе революцию сделали футуристы, а социалистическая революция ничего для литературы не дала, даже наоборот: вызвала реакцию, реставрацию и т.п. Вот к какой абстракции приходит формализм! Проф. Эйхенбаум описывает и констатирует, он следит, чтобы формальная линия литературной эволюции шла все дальше как по маслу, и поэтому ему кажутся странными и непонятными, реакционными и «контрреволюционными» такие повороты назад в литературном стиле. Пробует ли проф. Эйхенбаум объяснить этот литературный факт? Даже не думает: «Наука объяснениями не занимается». Что же должен делать проф. Эйхенбаум с этими литературными фактами? Ведь отбросить их нельзя, иначе выйдет чистейший субъективизм. Проф. Эйхенбаум эти факты, ясное дело, не отбросит и о них в своей будущей истории литературы вспомнит, но он не даст ответа на законный вопрос читателя: почему так получилось, чем объяснить этот «регресс» в литературе? — он поставит штамп с подписью «реставрация» литературного стиля N-й эпохи и поставит точку.
Будучи формалистом, он не хочет видеть новых требований общественной жизни, которые создает новый класс, не хочет понимать, что этот новый класс своими писателями создает литературу для себя, что новая литература приспосабливается к новым общественным факторам, лучше сказать — отзывается на новую жизнь, получает новое содержание от нее, что требует и соответствующей формы. Новый класс требует в первую очередь ясности, осознанности новой жизни, новый класс хочет изучать эту новую создаваемую им жизнь холодным взглядом исследователя, анализировать ее острым ножом ученого-анатома, и эта общественная психология нового класса, класса пролетариата, отображается в ясности форм в искусстве и в литературе тоже. Разве это есть реставрация старого стиля? Формально — да, но в аспекте общественной жизни это явление — закономерный результат общественной эволюции.
А эта формальная эволюция современной литературы, которая пошла дальше по прямой линии после футуристов, не является ли она только хвостиком того литературного стиля, который отображает настроения буржуазии? Я не собираюсь убеждать в этом, но может случиться, что разделы формальной истории литературы проф. Эйхенбаума и марксистской истории литературы поменяются местами. А это случиться только как результат теории самостоятельной литературной эволюции.
Теория формалистов о самостоятельности литературных явлений привела их к своеобразной философии, которая должна ее [теорию. — Примеч. Г.Б.] теоретически оправдать.
Согласно формалистам, литература «существует, потому что существует», существует точно так же, как солнце, дерево и воздух. Другими словами, литература как природное явление не имеет причины. Она сама для себя является причиной. Не стоит даже говорить, что такая философия кажется своеобразным плюрализмом и уже только поэтому противоречит философии марксизма — диалектическому материализму, который есть в первую очередь монистическая система. У нас нет никакого желания полемизировать здесь с идеалистическим плюрализмом и защищать материалистический монизм: это очень давно уже сделали создатели марксистской философии.
Нас интересует другое: каким образом формалисты, не будучи философами, могли прийти к плюрализму. Причина, на наш взгляд, все та же: запал борьбы с исторической школой.
Отрицая утверждения историков, что литература имеет свою причину в общественной жизни, которую она [литература. — Примеч. Г.Б.] просто фотографирует, формалисты бросились в противоположную сторону — литература для своего существования не имеет никакой причины.
Мы уже приводили слова Плеханова и Троцкого про то, что необходимость в искусстве коренится в свойствах человеческой природы, что человек организован так, что у него могут быть эстетические переживания, что само по себе искусство не вызывается экономическими условиями. Выходит, будто марксисты разделяют взгляды формалистов. Если ограничиться только приведенными размышлениями, выходит, что так. Формалисты так и думают, но марксисты из этого не делают вывода про самостоятельность искусства.
Чтобы возможность эстетических переживаний, как говорит Плеханов, стала действительностью, нужно, чтобы на этот особенным образом организованный человеческий аппарат, способный к эстетической эмоции, влияла общественная жизнь, предоставляя соответствующий материал для формирования нашей эстетики. Мы подчеркиваем — общественная жизнь, поскольку даже внешняя природа, эстетическая оценка ее красоты, преломляется через нашу общественную психику [40].
Главная ошибка приверженцев исторической школы в литературе состояла в том, что они это влияние общественной жизни на искусство понимали механически, в то время как в действительности тут имеет место не механика, а особые законы преломления содержания общественного окружения в психике общественного человека, особые законы искусства. «Историки» болели «механической» болезнью, но формалисты, которые вылечились от нее, заболели другой — болезнью полной самостоятельности искусства, и литературы в частности.
Именно от этой болезни произошла особая теория формалистов о задаче научного изучения: наука не занимается объяснениями, наука не ищет причин, наука только воссоздает факты, их описывает и систематизирует, научные теории — только рабочие гипотезы и т.д. Именно от этой болезни произошла и теория формалистов про разные параллельные ряды, которые существуют в нашей общественной жизни; теория про соседство литературы с другими такими же самостоятельными рядами, в окружении которых живет литература; теория про «обусловленность», «функциональность» (понимаемые как-то особенно), «взаимодействие» и т.д. — одним словом, про все, лишь бы, сохрани господи, не про причинность.
Формалисты страшно боятся «причинности» и всеми силами пытаются от нее избавиться. Мы считаем, что эта «причинность» есть один из симптомов той самой болезни «самостоятельности литературы».
Целесообразно вспомнить, что и тут мы наталкиваемся на родство формализма с идеалистической философией, на этот раз — с махизмом! Поскольку именно махизм проповедовал «мышление по принципу наибольшей экономии сил», а эта экономия проявляется в первую очередь в том, чтобы не искать причин, а ограничиться только описанием разных «элементов», из которых состоит мир нашего опыта. И вправду, какое-то фатальное совпадение! Так теория формализма, доведенная до своего логического конца, скатилась к субъективному идеализму.
Мы далеки от того, чтобы обвинять формалистов в том, что они сознательно стали на почву философского идеализма. Нам важно было показать, как объективная логика формализма неминуемо подталкивает формалистов в объятья идеализма. Единственная возможность избежать такой перспективы — стать на твердую почву диалектического материализма, с его твердым принципом причинности, только причинности не механической, не формально-логической, а диалектической. Попытки противопоставить «причинность» «функциональности», «обусловленности» подтверждают именно такое механическое, метафизическое, формально-логическое понимание причин. Диалектическое понимание причинности включает и функциональность, и обусловленность. Еще раз приходится посоветовать формалистам: нужно учить диалектический материализм. Только это освободит их от той терминологической путаницы, которую они пытаются решить сомнительными размышлениями принципиального характера. Собственно, эта терминологическая путаница привела их к комичной теории соседства литературы с общественной жизнью, или, как они высказываются, с другими общественными рядами. Определяя возможность какого-либо влияния этих других рядов на литературу, формалисты приходят теперь к необходимости изучения и этих рядов с целью выявления, как последние «обуславливают» литературную эволюцию. Формалисты уже начали изучать не только саму форму литературного произведения «вне времени и пространства», но и «быт» писателя, т.е. те жизненные влияния, которые испытал писатель в период своего поэтического творчества. Объективно формалисты подошли к изучению общественной жизни, но принципиально они все еще отрицают причинную связь литературы с этой общественной жизнью и хотят замазать эту связь туманной терминологией, как «соседство», обусловленность и другими словами. Но уже давно известно, что словами не скрыть действительности; словами можно только навредить самому себе, создав ненужную путаницу, которая только туманит голову.
В теории «обусловленности» и «соседства» — четвертый «грех» формалистов.
В связи с этой последней теорией находится и странное понимание формалистами метода. Метод, по их мнению, только рабочая гипотеза, которая помогает «уловить» факт. Это очень характерно для «махизма» формалистов. Для них самое главное — факт, а не теория; основная задача историка литературы «уловить» этот факт, описать его и… точка.
Гоголевский городничий когда-то рассказывал свой сон перед приездом ревизора: «Пришли две крысы, понюхали и ушли прочь». Не напоминают ли наши формалисты этих крыс, поскольку они тоже «ловят» литературные факты, ощупывают их, обнюхивают, старательно записывают свои «объективные» наблюдения и… идут прочь. На этом их «научное» исследование и заканчивается.
Если понимать метод так «формально», то, собственно говоря, у формалистов никакого метода по сути и нет. Марксистское понимание метода включает и ту его особенность, которая помогает «уловить» факт, но к этой одной особенности нельзя сводить метод в целом. Недостаточно лишь уловить факт, недостаточно и просто описать его — нужно его еще объяснить. Мы опять возвращаемся к тому самому заколдованному кругу теоретических размышлений формализма.
Формализм, как мы видим, стремится стать целостной системой, хочет обосновать право на свое существование определенными теоретическими предпосылками, философски себя оправдать. Нужно отдать должное формалистам. Они построили достаточно стройную логическую систему. Вся их беда заключается в том, что они эту систему создали в результате полемики со своими противниками и в запале этой полемики притянули за уши такую «теорию», которая завела их в глухой угол.
Литературное произведение не исторический документ: таков исходный пункт «формальной теории». Если литературное произведение не является документом исторической действительности (поскольку ее не фотографирует!) — значит, оно само для себя является документом, просто объективным фактом, фактом другой действительности, действительности литературных явлений, ни от чего не зависящих, всецело самостоятельных (как сама природа), значит, история литературы — наука самостоятельная, которая исследует отдельную область (чего? не только истории общества, нет, давай больше — самой природы!), исследует своими собственными методами (формальными!), а исследуя эту отдельную самостоятельную область природы своими особенными методами, открывает… вы думаете — законы? — нет: ничего не открывает, она только описывает ход литературной эволюции, поскольку… наука вообще лишь описывает, а не объясняет — вот эта самая формально-логическая цепочка размышлений привела формалистов к… формализму.
Формалистам не хватает диалектики — это ясно как божий день. На примере формалистов можно увидеть, до какого абсурда может дойти метафизический, формально-логический способ мышления, особенно когда он подпитывается спрятанным где-то в глубине неосознанным идеализмом.
Каковы же взаимоотношения между формализмом и марксизмом? Как марксисты должны относиться к формалистам? Справедливо ли утверждение, озвученное одним из оппонентов на лекциях проф. Эйхенбаума, что наступит время, когда формалисты и марксисты подадут друг другу руки, поскольку они идут к одной цели, хоть и разными путями?
Из всего предыдущего изложения уже очевиден ответ на эти вопросы. Нам нужно только его сформулировать.
Самое первое, что мы должны подчеркнуть, это невозможность дать единственный ответ. Друзья или враги нам формалисты?
Они друзья нам, потому что освободили литературу от всецелой зависимости от так называемой общей истории, которая сводила литературу к простому «источнику».
Они друзья, поскольку абсолютно правильно определили историю литературы как отдельную, специальную историческую дисциплину, которая исследует особую сферу человеческой деятельности — сферу художественного творчества, проявленного в слове.
Они друзья, поскольку правильно указали истории литературы на единый объект изучения — художественные произведения, литературные, словесные произведения, которые рассказывают с помощью образов, особенной словесной формы.
Они друзья, потому что правильно указали истории литературы на необходимость изучения эволюции литературы как такой особой формы творчества, которая подчиняется своим собственным особым законам.
Они друзья, потому что правильно требовали от историков литературы объективного эстетического анализа литературного произведения как произведения искусства.
Они враги нам, поскольку неправильно рассматривают литературу как всецело самостоятельное природное явление.
Они враги, потому что неправильно отказываются анализировать содержание литературных произведений, откидывая любое значение его для искусства.
Они враги, потому что неправильно отбрасывают любое влияние общественной жизни на литературу, отбрасывают всякую зависимость ее от общественного окружения, от общественной психики.
Они враги, потому что их теоретическая основа имеет ясный, хотя, возможно, ими не осознанный, идеалистический характер.
В конце концов, вряд ли здесь можно говорить про враждебность. Сами формалисты говорят, что они думают бороться с марксизмом. Это уверение формалистов справедливо… только формально.
Правды не скроешь — формалисты в Советском Союзе не борются с марксизмом. Смешно было бы об этом говорить.
Но объективно формалисты являются, безусловно, врагами марксизма.
Что делает их врагами? Конечно, не то, что формалисты исследуют форму литературных произведений, изучают эволюцию литературных форм. Формалисты становятся врагами марксизма своими общетеоретическими размышлениями, своими исходными философскими позициями.
Как марксистам необходимо относиться к историко-литературной работе формалистов? Как оценивать ее? Ответ ясен: поскольку работа формалистов над литературой опирается на объективный метод, результаты этой работы нужно принять в новом объеме и из этих результатов исходить, так как они являются действительным материалом, объективно систематизированными фактами. С этой точки зрения, пренебрегать работой формалистов было бы неправильно и нецелесообразно.
Сойдутся ли когда-нибудь пути формалистов и марксистов в их изучении истории литературы? Пока формалисты будут стоять на своих теоретических позициях, эти пути никогда не сойдутся! Они не могут сойтись, так как теоретические позиции не допускают никакого компромисса и такой точки, где пересеклись бы эти пути, нет.
Значит ли это, что так будет всегда, что эти два пути навсегда разошлись? Нет, не значит. Эти два пути могут сойтись, но при одном условии: формалисты должны отказаться от своих теоретических позиций, продолжив при этом свою ,i>практическую работу над формальным анализом литературы. Тогда формализм станет (по сути он и есть таков) одним из вспомогательных методов социологического анализа литературы. Будущие историки литературы-марксисты будут всецело использовать результат формального метода и тогда создадут действительно отдельную историческую дисциплину: марксистскую историю литературы как науку, которая исследует одну из сфер общественной жизни.
Может быть и другой путь: новое поколение формалистов перейдет на марксистские теоретические позиции и дополнит свое формальное исследование открытием «социологического эквивалента данного литературного явления», как говорил Плеханов. Таким образом, взаимоотношения между марксизмом и формализмом можно сформулировать так: пока марксисты будут идти по следам исторической школы и игнорировать формально-эстетический анализ литературы, они не создадут марксистской истории литературы; пока формалисты будут ограничиваться исключительно формальным анализом, пока их история литературы будет висеть в воздухе, без всякой опоры, их формальное сооружение неизбежно обвалится. На это наше утверждение формалисты могут возразить: попытки марксистов создать историю литературы уже провалились, а результат работы формалистов еще никто опорочить не смог. Другими словами, вопрос звучит так: кто быстрее создаст более-менее прочную, объективную истории литературы — марксисты, «историки» или формалисты? На это нужно ответить без сомнений: формалисты! Почему так? А потому, что азбукой всякого научного исследования есть в первую очередь требование изучить факты, их систематизировать, разложить их в определенные ряды и т.д. — одним словом, выяснить состояние того материала, который наука исследует. Так когда-то делала биология до Дарвина, таким является неизбежный путь каждой науки. Именно это и делают формалисты. Но после этого должна идти другая стадия научного исследования: объяснение исторического развития описанного; дело только в том, что это не будет настоящая научная история, а только описание фактического материала, разложенного в определенный последовательный ряд по хронологическому принципу. Пока формалисты будут это делать, до тех пор будет их сила, их объективная правда. Но после этого придет очередь научного объяснения эволюции, исторического развития — и эту задачу выполнит только марксизм.
Социологическое объяснение литературной эволюции, основанное на формальном анализе литературных фактов, — только такой метод может дать историю литературы. А это и есть марксистский метод.
Конечно, все это не значит, что историки литературы-марксисты должны сложить руки в ожидании, когда формалисты закончат свою работу. Но марксисты, если они захотят идти этим путем, на который указал Плеханов, должны быть настоящими, а не фальшивыми марксистами, т.е. должны помнить, что они исследуют особенную сферу общественной жизни, где царят свои законы, помнить, что марксист — историк литературы или литературный критик — должен быть хоть немного художником и оценивать произведения литературы художественно; другими словами, такой марксист должен быть одновременно и формалистом. Такие «марксисты-формалисты» наверняка скорее и лучше справятся с историей литературы, чем сами формалисты. Мы взяли в кавычки слово «марксисты-формалисты», поскольку считаем его неуместным: настоящий марксист, который разбирается в искусстве, который уяснил себе марксистский взгляд на суть и роль искусства в общественной жизни, не нуждается в этой формальной этикетке; такой марксист с честью выполнит свои задачи, не записываясь в группу формалистов, поскольку он будет понимать, что социология и объективная эстетика создают два акта единой материалистичной критики.
Перевод с украинского, предисловие, комментарии Галины Бабак
[1] Публикация подготовлена Галиной Бабак в рамках грантового проекта «Рецепция русского формализма в украинской культуре и национальная политика СССР в 1919-1939 годах» (GA UK № 884119, Философский факультет Карлова университета, Прага, Чешская Республика). Галина Бабак (р. 1988) — историк литературы, постдокторантка New Europe College Institute for Advanced Study (Бухарест, Румыния), автор публикаций о развитии формального метода в Украине 1920-х годов.
[2] В своей статье «Формализм и марксизм» Василий Бойко говорит о трех лекциях Эйхенбаума, которые состоялись 16-18 апреля. Однако в местных газетах «Вести ВУЦК» и «Коммунист» от 17-го и 18 апреля была помещена заметка о двух лекциях, которые проходили 18-го и 19 апреля в харьковском Доме ученых. См.: Лекції: [лекції проф. Б. Ейхенбаума у Будинку вчених] // Вісті ВУЦВК. 1926. 17 квітня; Лекции и диспуты: в Доме ученых: [лекции Б. Эйхенбаума] // Коммунист. 1926. 18 апреля.
[3] «Червоный шлях» — общественно-политический и литературный ежемесячный журнал, который выходил в 1923-1936 годах в Харькове.
[4] Захарий Чучмарев (1888-1961) — психолог, специалист в области психофизиологии и психологии труда. Исследовал физиологию психических состояний человека в связи с профессиональным утомлением. В 1920-е был научным сотрудником Харьковского психоневрологического института. См. подробнее: Носкова О., Чучмарева Е. Захарий Иванович Чучмарев // История психологии в лицах: персоналии / Под ред. А. Петровского. М.: Пер СЭ, 2005. С. 520-521 (www.dates.gnpbu.ru/ 3-8/Chuchmarev/chuchmarev.html).
[5] Агапий Шамрай (1896-1952) — украинский литературовед. В 1924-м окончил аспирантуру Харьковского института народного образования, где в 1924-1933 годах преподавал историю украинской литературы. Одновременно работал старшим научным сотрудником Института литературы имени Тараса Шевченко в Харькове. В 1933-м был уволен со всех должностей и обвинен в буржуазном национализме. В 1934-1944 годах возглавлял кафедры зарубежной литературы в Ижевске, Фергане, Перми. В 1944-1952 годах — профессор зарубежной литературы в Киевском национальном университете имени Тараса Шевченко. См.: Шамрай М. Професор Агапій Шамрай — видатний український літературознавець // Український альманах. Варшава, 1996 (www.krasnopillia.info/2014/10/08/profesor-ahapij-shamraj-vydatnyj-ukrajinskyj-literaturoznavets/).
[6] Бойко В. Формалізм і марксизм (з приводу лекції проф. Ейхенбаума) // Червоный шлях. 1926. № 11-12. С. 141-164. Публикуется перевод страниц 154-164.
[7] Владимир Перетц (1870-1935) — филолог, историк и теоретик литературы. Один из авторов официальной записки Российской академии наук «Об отмене стеснений малорусского слова» (1905). В 1893 году окончил историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета. В 1903-м Перетц был избран экстраординарным профессором Киевского университета св. Владимира, где преподавал до 1914 года. В Киевском университете основал «Семинарий русской словесности» (1907-1914), из которого вышло целое поколение украинских литераторов 1920-х годов. С 1914-го — академик Императорской Санкт-Петербургской академии наук. В 1934 году был арестован по делу так называемой «Российской национальной партии» и выслан на три года в Саратов. Умер в ссылке спустя год. Реабилитирован в 1957 году. См.: Дмитриев А. К биографии академика В.Н. Перетца // Перетц В.Н. Краткий очерк методологии истории русской литературы. М., 2010. С. 25-38.
[8] Перетц В. Из лекций по методологии истории литературы. Киев, 1914.
[9] Бойко В. Формалізм і марксизм… C. 148-149.
[10] Там же. C. 151.
[11] Цит. по: Самі про себе. Автобіографії українських митців 1920-х років / Упор. та прим. Р. Мовчан. Київ: Кліо, 2015. С. 61.
[12] Андрей Лобода (1871-1931) — фольклорист, литературовед, этнограф. С 1922 года — академик Всеукраинской академии наук, с 1924-го — член-корреспондент Российской академии наук (с 1925-го — Академии наук СССР). См.: Шандра В., Грузін Д. Лобода Андрій Митрофанович // Енциклопедія історії України: У 10 т. / Редкол. В. Смолій. Київ: Наукова думка, 2009. Т. 6. (www.history.org.ua/?termin=Loboda_A_M).
[13] Николай Грунский (1872-1951) — украинский филолог, языковед, текстолог, ректор Киевского университета (1919-1920). В 1896 году окончил славяно-русское отделение Харьковского университета. В 1899-1922 годах преподавал в Харьковском университете, в 1904-1914 годах — в Юрьевском (сейчас Тартуский университет), с 1915-го по 1949-й (с перерывом в военное время) был профессором кафедры истории русского языка Киевского университета. См.: Бобров А. Грунский Николай Кузьмич // Энциклопедия «Слова о полку Игореве»: В 5 т. СПб.: Дмитрий Буланин, 1995. Т. 2 (http://feb-web.ru/feb/slovenc/es/es2/es2-0641.htm).
[14] Самі про себе… С. 61-62.
[15] Украинская социал-демократическая рабочая партия была создана в 1905 году. Лидерами партии были Дмитрий Антонович, Владимир Винниченко, Симон Петлюра и другие. Программа партии предусматривала демократизацию политического строя и автономию Украины.
[16] Иосиф Гермайзе (1892-1958) — украинский историк, археограф, член Украинской социал-демократической рабочей партии. С 1920 года работал в Киевском институте народного образования. В 1929-м был арестован по обвинению в причастности к делу так называемого «Союза освобождения Украины», осужден на пять лет лишения свободы. После освобождения в 1934-м был сослан в Верхнеуральск. В 1937-м повторно арестован. Умер в ссылке. Реабилитирован в 1958 году. См.: Юркова О. Гермайзе Осип Юрійович // Енциклопедія історії України… Т. 2 (www.history.org.ua/?termin=Germayze_O).
[17] Костюк Г. Зустрічі і прощання. Спогади: В 2 кн. Едмонтон: Канадський інститут українських студій, 1987. Кн. 1. С. 410.
[18] Товарищество украинских прогрессистов — тайная надпартийная политическая и общественная организация украинцев в Российской империи. Товарищество основано в 1908 году для защиты украинского национального движения. В 1917-м преобразовано в Украинскую партию социалистов-федералистов.
[19] Украинская партия социалистов-федералистов — либерально-демократическая политическая партия, оформившаяся в 1917 году из бывших членов Украинской демократическо-радикальной партии и «Товарищества украинских прогрессистов». Партия состояла преимущественно из интеллигенции, проводившей национально-культурную работу. Главой партии был историк литературы, академик Сергей Ефремов.
[20] Съезд порабощенных народов (или «Съезд народов России») — конгресс представителей национальных организаций народов бывшей Российской империи, которые выступали за федеративно-демократический принцип устройства Российской республики. Съезд был созван по инициативе Украинской Центральной Рады и проходил в Киеве в сентябре 1917 года.
[21] Верстюк В. Василь Сидорович Бойко // Енциклопедія сучасної України (www.esu.com.ua/search_articles.php?id=36073).
[22] «Книгоспілка» — украинское издательство и сеть книжных лавок. В 1918-1920 годах действовала в Киеве, с 1923-го была восстановлена в Харькове с филиалами в Одессе и Киеве. В 1931-м была ликвидирована.
[23] Самі про себе… С. 62.
[24] Верстюк В. Указ. соч.
[25] Семен Семковский (настоящая фамилия Бронштейн; 1882-1937) — философ и социолог, академик Всеукраинской академии наук (1929). С 1901 года был членом РСДРП, с 1903-го — меньшевик. Двоюродный брат Льва Троцкого. В 1907-1917 годах находился в эмиграции в Вене. В 1918-1920 годах преподавал в Киевском университете. С 1920 года — профессор вузов Харькова. Заведовал кафедрой диалектического материализма в Харьковском университете. В 1936-м был репрессирован в ходе так называемого сталинского «поворота на философском фронте». Реабилитирован посмертно. См.: Філософський енциклопедичний словник / Гол. редкол. В. Шинкарук. Київ: Абрис, 2002. С. 575.
[26] Сегодня Харьковский национальный университет имени В.Н. Каразина.
[27] Ныне — Институт литературы имени Т.Г. Шевченко НАН Украины, основан в 1926 году в Харькове в системе Народного комиссариата образования УРСР (с филиалом в Киеве). С 1936 года находился в системе Академии наук УССР. В том же году переместился в Киев.
[28] Валерьян Переверзев (1882-1968) — литературовед, основатель одного из направлений марксистского литературоведения, так называемой «переверзевской школы», разгромленной в конце 1920-х, после чего слово «переверзевщина» превратилось в идеологический ярлык.
[29] Костюк Г. Указ. соч. С. 410.
[30] Бойко В. Марко Вовчок: історико-літературний начерк. Київ: Друкарь, 1918; Он же. Життя і літературна творчість Г. Квітки-Основяненка // Квітка-Основяненко Г.Ф. Твори Григорія Квітки-Основяненка / Під ред. В. Бойка. Київ: Криниця, 1918; Бойко В. Діалектичний матеріялізм. Харків: Держвидав України, 1928; Он же. Діалектика продуктивних сил і продуктивних відносин. Харків: Держвидав України, 1928.
[31] Плеханов Г. Предисловие к 3-му изданию сборника «За двадцать лет» // Он же. Сочинения: В 24 т. М.: Госиздат, 1925. Т. 14. С. 185.
[32] В одной из направленных против нас полемических статей Михайловский назвал «экономической струной» экономическую структуру общества. — Примеч. Плеханова.
[33] Он же. Предисловие к 3-му изданию сборника «За двадцать лет». С. 190.
[34] Он же. Письма без адреса // Он же. Сочинения: В 24 т. Т. 14. С. 2, 4, 11-12.
[35] В статье Василия Бойко вместо «формы» — «произведения».
[36] Троцкий Л. Формальная школа поэзии и марксизм // Он же. Литература и революция. М.: Красная новь, 1923. С. 130-145 (www.opojaz.ru/critique/trotsky.html).
[37] Маркс К., Энгельс Ф. Собрание сочинений: В 50 т. М.: Издательство политической литературы, 1965. Т. 37. С. 419.
[38] Троцкий Л. Формальная школа поэзии и марксизм.
[39] Маркс К., Энгельс Ф. Указ. соч. С. 420.
[40] См.: Плеханов Г. Письма без адреса.