Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2021
Перевод Екатерина Иванушкина
Кэтрин Дрисколл — профессор кафедры гендерных и культурных исследований Университета Сиднея (Австралия).
[стр. 116—136 бумажной версии номера] [1]
Введение
Словосочетание «девушки сегодня» вбирает в себя целый набор хорошо знакомых ныне конфликтов и противоречий. Артикулируемая в нем история современного девичества тесно переплетается с острым интересом к культурным нормам и их трансформациям. Одновременно в нем синтезируются феномены «девушки» и «девичьей культуры». Иначе говоря, у нас есть все основания сделать его отправной точкой в размышлениях о том, что представляют собой сегодняшние исследования девичества или изучение девичьей культуры.
Эта статья — краткий обзор истории дискурсов, сосредоточенных на девушках, девичестве и девичьей культуре, нацеленный на создание генеалогического контекста для последующего обсуждения современных научных изысканий в охватываемых этими понятиями сфере. Я вписываю эту дискуссию в пространство гуманитарных и социальных наук в самом широком смысле — касаясь среди прочего экономики, права, психологии, — поскольку научные дискурсы, посвященные совсем юным девочкам, девочкам-подросткам и молодым женщинам, превращаются в исследования девичества только тогда, когда они обретают социальные и культурные измерения. Девушка представляет собой не столько набор физических характеристик, сколько целый ансамбль (assemblage) социальных и культурных вопросов и проблем — хотя, разумеется, эмпирическая материальность девичества исключительно важна для этой совокупности. Первое, с чего нам следует начать, состоит в выяснении того, где и как мы впервые встречаемся с фактами научного осмысления интересующего нас феномена [2].
Исследования девичества в исторической перспективе
«Девушка наших дней»
Девушки, о которых идет речь в западных академических исследованиях девичества, существовали не всегда: аналогичным образом и в некоторых нынешних культурных контекстах восприятие девушек не слишком сочетается с тем социальным феноменом, которым интересуется этот пласт гуманитарной науки. Обращаясь к первым признакам явления, которое можно назвать современным девичеством, нам нужно заняться сетью социальных институций, а также совокупностью публичных дискурсов, которые позволили обособить девушек в отдельную группу — сделав это на основе тех возрастных и гендерных характеристик, которые признаются нами сегодня [3].
Яркая диатриба писательницы Элизы Линн Линтон против современной девушки — эссе «Девушка наших дней», написанное в 1868 году, — едва ли послужит отправной точкой, с которой можно было бы реконструировать современный дискурс девичества, но зато она прекрасно отражает дебаты о девичестве, шедшие в середине XIX века и выплескивавшиеся за контекстные границы медийных форм, национальных государств, социальных групп. В тезисах, выдвинутых Линтон, как и в комментариях к ним, мы можем различить контуры озабоченности не только положением девушки в условиях индустриально-демократической модерности, но и особенностями ее обновлявшегося образа жизни, который формировался под воздействием сразу нескольких обстоятельств: законодательства, передвигавшего порог взрослости, потребительской культуры, связанной с новыми практиками труда и потребления, наложения этих факторов друг на друга, преобразовывавшего публичные и частные ожидания. Приобщение девушек к грамотности и образованию оказало сильнейшее риторическое и практическое влияние на их экономическую, политическую и сексуальную жизнь — одновременно реализовалось и противодействие общества. Под пером Линтон девушка предстает «существом, которое красит волосы и разрисовывает лицо, — таковы первейшие заповеди ее персональной религии; видит смысл жизни в забавах и роскоши; считает красивое платье единственным объектом, достойным занимать ее ум» [4].
В то время как постоянно обновлявшиеся модные веяния подрывали считавшийся прежде неизменным идеал «благородной девушки», сам факт появления девушки эпохи модерна обозначал целый перечень проблем текущего исторического момента. И складывавшаяся девичья культура, и анализ этой культуры одновременно задавали дискурсивные модели модерности. Например, эссе Линтон стало реакцией на принятие Акта о реформе 1867 года, который расширил избирательное право для английских мужчин и подстегнул общественную кампанию суфражисток, а также оживил интерес к темам народного образования и использования детского труда. Аналогичным образом разнообразные модусы девичьей культуры, привлекавшие внимание к феномену девичества как таковому, и тогда, и сейчас выступали и выступают важной составляющей дебатов о гражданстве и культуре в целом. Скорбь по поводу прощания с устоявшимися стандартами женственности превратилась в рефрен поздней модерности, заглушаемый или усиливаемый нарративами прогресса. Сами девушки между тем продолжают активно выступать в защиту обеих сторон этого риторического спора.
Только для девушек
Публичные дискуссии велись не только об условиях, в которых девушки должны жить, или о способах, которыми они должны обеспечивать свое существование, но и — причем еще более горячо и интенсивно — о том, как им надлежит себя вести и какими должны быть их устремления. К концу XIX века в законодательстве был конкретизирован возраст согласия, установивший своего рода границу между девушкой и женщиной, что, с одной стороны, утвердило девичество в качестве культурной ценности, а с другой стороны, не конкретизировало эту ценность до конца, оставив ее открытой для множества недомолвок и оговорок. Условно идеальный образ девушки эпохи модерна стал предметом культурного экспорта, причем за этим стоял не только грубый империализм, но и идущие на мировой периферии модернизационные процессы, вариативно сопровождаемые местной полемикой. В этом плане распространение нынешних дискурсов о девичестве, транслируемых Организацией Объединенных Наций, весьма напоминает обеспечение аналогичного процесса посредством экспансии английского законодательства, происходившей на рубеже XIX-XX веков в британских владениях [5]. В ходе ныне идущей общественной дискуссии о правах и проблемах современных девушек происходит культурная трансляция не только законов, но и, что гораздо важнее, популярных идеалов, распространяемых искусством, общественным мнением и массовой культурой.
Хотя модерная девушка обладала потенциалом влияния на членов семьи, будущих детей и окружавших ее поклонников, первой и основной сферой, на которую ей можно было воздействовать, оказывалась она сама. О том, что девичья культура превратилась в своеобразную призму, преломляющую основные культурные трансформации и утверждаемые ими ценности, можно судить по образам девичества, создаваемым для самих девушек и распространяемых в их среде. Печатные издания и общественные ассоциации, специфически ориентированные на девичью аудиторию, распространяли информацию о желательных стилях молодежной женственности, а также о том, как их следует воплощать на практике. Многие из них спонсировались организациями, специфической задачей которых было продвижение вполне конкретного образа современной девушки. Одной из таких инициатив стал «Журнал только для девушек», выходивший в 1880-1956 годах — развлекающее, но одновременно и воспитывающее издание. Несмотря на то, что его финансировало Общество религиозных трактатов, издание прекрасно вписалось в формирующийся жанр «девичьего журнала», транслируя технологии создания девичьей идентичности и трактуя девичество в качестве отдельного жанра — или скорее набора жанров и практик, связываемых его создателями между собой. Новые возможности, зарождавшиеся в сфере обучения и досуга девушек, влекли за собой появление не только модернизированных форм наставления и контроля, но и новых обыкновений девичьего бытия. В рубриках, посвященных гимнастике и домоводству, а также в письмах в редакцию, намечалось новое видение девичьей жизни, задавались новые идентичности (например школьница или спортсменка), закладывались основания девичьих сообществ.
Вчерашняя девушка
Начиная с конца XIX века в многочисленных публикациях сторонниц и противниц феминизма, психологов, антропологов, социологов и теоретиков культуры девушка представала в качестве объекта, запечатлевающего в себе масштабные культурные преобразования. Разумеется, для подобного рода анализа крайне интересна и молодежь в целом, но в ходе исследований новой субъектности и новой культуры не раз было подмечено, что именно девушки оказываются наиболее чувствительными к той напряженности между обществом и индивидуумом, которая доминировала в дискурсе поздней модерности. В дебатах об избирательных правах для женщин, в развитии психоанализа, в становлении критической теории, в популярных медийных дискуссиях о современном мире девушки почти неизменно служили примером как позитивного, так и негативного воздействия массовой культуры на социальную и личную жизнь.
Тяготы девушек, оказавшихся на распутье между пасторальной и потребительской культурой, которые образно описывались в произведениях типа «Спелой вишни» Джона Эверетта Милле (1879), теперь запечатлевались кинематографическими версиями той же нравственной коллизии. На заре классического кинематографа — например, в фильме «Рождение нации» (1915) Дэвида Уорка Гриффита с Лилиан Гиш в главной роли — девушка олицетворяет как уходящую старую культуру, так и обещания нового мира. Именно в образах, представляющих новшества «современности», она становится ключевым персонажем XX века, причем ее центральное положение не ограничивается только «Западом». Ассоциируемая скорее с массовой и потребительской культурой, а не с личностью, с изменчивостью саморефлексии, а не с железной предначертанностью прогресса, девушка воплотила в себе специфику технологичной, урбанизированной, потребительской и транснациональной поздней модерности. Модерные размышления о девушках задавали очертания той исследовательской парадигмы, которой руководствовались исследования девичества, но одновременное становление новой девичьей культуры, основанное на технологии, урбанизации, потребительстве и происходившее в глобальных масштабах, было не менее важным.
Развитие этой культуры нередко сопровождалось критическими и негативными комментариями. Так, в фильме Аллана Дуона «Вчерашняя девушка» — одной из картин, способствовавших восхождению молодой и талантливой звезды Мэри Пикфорд, — героиня противопоставляла достоинства прежних моделей девичества ущербности их современных аналогов. По сюжету фильма девушка, играемая Пикфорд, внезапно наследует богатство, которое позволяет ей быть всесторонне «современной», но заканчивается это тем, что она постепенно обнаруживает тотальную фальшивость своей новой жизни. Именно особенности задуманной режиссером интриги превращают этот в целом посредственный фильм в иллюстрацию того, как культура девичества подпитывалась дебатами о сути современности. Противоречия между потребительством, стилем и идентичностью до сих пор остаются характерной особенностью девичьей культуры.
Девушки и «это»
Очевидная взаимосвязь образа девичества, девичьей культуры и ее разнообразных стилей не только непосредственно проявляла себя на новых рынках масскульта, оформившихся после Первой мировой войны, но и напрямую влияла на сферу культурологических исследований. Если ранние психоаналитические или социологические работы — например, двухтомник Гренвилла Стэнли Холла «Подростковый возраст», посвященный юношеской психологии [6], — лишь теоретически увязывали развитие девушек с проблематизацией индивидуальности и влиянием на них наиболее популярных культурных жанров, то послевоенные дискурсы, касающиеся модерной жизни, раскрывали эту ассоциацию во всей конкретности. Так перемены, зафиксированные двумя раундами «миддлтаунских исследований», состоявшимися в 1929-м и 1937 годах [7], фиксируют растущую значимость институционализированных дискурсов взросления и гендера в контексте обострившегося внимания к изучению человеческого общества в целом. Исследования «примитивного» девичества, проведенные Маргарет Мид в Полинезии, явно перекликались с попытками отразить подлинно «подростковое» в современном западном девичестве. В наиболее известных работах теоретиков Франкфуртской школы и английских культурологов (таких, например, как Фрэнк Реймонд Ливис), современная девушка описывалась, с одной стороны, как пассивная жертва обмана, инспирируемого культурной индустрией, а с другой стороны, — как персонаж, ничуть не желающий заниматься саморазвитием [8]. Представления о девушках, бытующие на этом критическом поле, были сформированы под мощным воздействием таких работ Зигмунда Фрейда, как «История болезни Доры», «О нарциссизме» и, кульминационно, «Психология масс и анализ человеческого “Я”». (В последнем из упомянутых трудов Фрейд, анализируя среди прочего особенности коллективной психологии, рассматривает «контагиозные» отношения девушек-сверстниц в перспективе стирания индивидуализации, делающей людей уникальными.) Именно эти сочинения, рисующие девушек на распутье между личными интересами и запросами массового общества, а вовсе не знаменитая лекция Фрейда о женственности заложили фундамент для последующих исследований девичества [9].
В культуре девичества воплощением того же самого напряжения стали девушки-флэпперы, сочетавшие в себе крайнюю простоту и роковую обольстительность. Важнейшее значение для складывания их образа жизни имела имитация. В зрелищных презентациях медийных знаменитостей — в частности, кинозвезды Клары Боу, сыгравшей главную роль в фильме «Это» (1927), который был снят по одноименному роману британской писательницы Элинор Глин, — в оборот вводился эвфемизм, скрывавший феномен сексуальной привлекательности. Новая, сконцентрированная на сексе сторона девичьей культуры — «это» — теоретически и практически вплеталась в массовую культуру. Подобные флэпперам носительницы юной женственности, называвшиеся, правда, иначе, появились тогда и в Европе [10]. Новоявленные модели девичества, комбинирующие подростковый возраст, гендерную идентичность и сексуальные желания, интересовали не только психологическую или педагогическую науку, но и массовую культуру. Кинопродукция, посвященная девушкам-флэпперам, также отражала расширяющиеся сексуальные познания девушек того времени. Отчасти именно этот дискурс стимулировал первые волны дебатов о половом воспитании.
Девочки-подростки
Как отмечает Келли Шрам [11], именно после Первой мировой войны сформировались культурные условия, позволяющие подросткам повысить свой социальный статус. По мнению этой исследовательницы, вызревание нового образа девочки-подростка проявляло себя в новых формах девичьей культуры, комплектуемых модой, культом красоты, музыкой, радио, танцем и кино. Однако, как показывает Лесли Джонсон [12], понятие «девочка-подросток» в тот же период превратилось в референтную точку для социальных и культурных дискурсов самого широкого спектра, включая разнообразные аспекты государственной политики и публичной жизни. Этот концепт задействовался на множестве площадок, начиная со средств массовой информации и поп-культуры и заканчивая экспертным сообществом — в частности, к нему нередко обращались в ходе переосмысления гендера, нации, семьи и личной свободы, которое бурно шло после Второй мировой войны. Мифическое существо, которое стали именовать «подростком», родилось на стыке публичной политики и массовой культуры.
Практические руководства, выпускаемые для девочек и для тех, кому поручалось их воспитание, тоже стали другими: они видоизменялись под мощным влиянием распространявшихся в то время новых вариаций психологии развития. В дискурсах, описывавших подростковый и гендерный кризисы, подчеркивалась значимость подростков как общественной категории: именно в этом контексте влияние на современные исследования девичества таких авторов, как Эрик Эриксон и Симона де Бовуар, осознается лучше всего. И хотя Эриксон, рассуждая о важности гендерного кризиса в формировании идентичности, писал в основном не о девочках, а о мальчиках, девушки все же являли в его глазах то самое решающее и определяющее разграничение, на котором де Бовуар сосредоточилась в своей новаторской работе «Второй пол» [13]. Учитывая влияние ее книги на то явление, которое стало известным как «феминизм второй волны» — и, следовательно, на феминистские исследования девичества в целом, — центральное место, отведенное девушкам в этой работе, не было оценено по достоинству. Между тем де Бовуар посвятила целый раздел «формирующим годам» — тому периоду в жизни девушки, когда она еще не женщина, но уже не ребенок. Как раз в этом промежуточном состоянии, рассматриваемом как кризис, девушка-подросток и вошла в феминистский социокультурный анализ, став для него знаком капитуляции и неудачи. С легкой руки де Бовуар девичество превратилось в проявление патриархального навязывания и гендерного традиционализма — тех обстоятельств, от которых женщинам предстояло освободиться.
Юный ангел
Несмотря на эпохальную значимость девушки в контексте модерности, влияние феминизма «второй волны» на сегодняшние исследования девичества весьма масштабно. Если утверждение женской грамотности и женского образования помогло прежде всего сформировать современную девушку, то феминистские движения, возникшие в 1960-е и распространившиеся в 1970-е, придали «девичьему вопросу» контркультурное звучание. Занимаясь этим, феминистки опирались на сущностную двойственность девочки-подростка в том виде, который был запечатлен в культуре начала XX века: с одной стороны, она представала болезненным и лишенным какой-либо сексуальности призраком, увековеченным необычайно популярной в 1960-е песней Марка Диннинга «Юный ангел», а с другой стороны, она уже испытывала на себе новые веяния, затрагивавшие всю девичью культуру. Фигура подростка-тинэйджера сделалась к тому моменту ключевым экономическим ориентиром, а девушки, которые дольше юношей выходили из подростковой фазы потребления, плавно и понемногу осваивая потребительский стиль будущих домохозяек, обретали в силу этого дополнительную значимость.
1963 год, которым я хотела бы завершить этот экскурс в историю исследований девичества как особой научной области, был отмечен двумя знаменательными событиями: появлением термина «битломания» и выходом книги Бетти Фридан «Загадка женственности». Анализируя «заключение женщины в домашнем узилище», Фридан — как и Жермен Грир в конце того же десятилетия — занялась развенчанием мифа о «счастливой домохозяйке» и сопутствующих ему образов «подлинной женственности», которые транслировались посредством образовательной системы и обманывали девушек «сексуальными фантазиями супружеской жизни». Намерение Фридан заключалось в том, чтобы сформулировать «новый жизненный план», который обеспечил бы девушкам подлинную реализацию «желания быть женщинами» [14]. Эта позиция вполне вписывается в дискурсивный и исторический контекст битломании, в которой, кстати, Барбара Эренрайх, Элизабет Гесс и Глория Джейкобс тоже видят проявление подавленной сексуальности, противостоящее, однако, скучному семейному уделу: «Звезду можно было любить не инструментально, а ради себя самой и с полной отдачей, причем проявлять эту безнадежную любовь публично значило протестовать против расчетливого и прагматичного сексуального подавления в подростковой жизни» [15]. В то время как многие академические и общественные эксперты приписывали этому феномену более или менее универсальный характер — так Дэвид Рисман называл его «формой молодежного протеста против мира взрослых», — битломания затронула в первую очередь девушек-подростков [16]. На фоне захватывающе энергичной и страстной демонстрации девичьей привязанности и девичьей идентификации сами «Beatles» и их музыка, обычно заглушаемая воплями орущих девушек, словно отходили на второй план. Обычно политическое значение популярной музыки 1960-х принято распределять между различными жанрами и сценами, но «битло-маньячка» и протестующая феминистка полностью вобрали в себя идею девушки как центра сопротивления и в то же время средоточия конформизма. Исторически богатый образ девичества, на который опираются современные девичьи исследования, отсылает именно к этому замысловатому комплексу.
Исследования девичества сегодня
Культура спальни
Разница между позицией Эренрайх, Гесс и Джейкобс и точкой зрения Рисмана отчасти, по крайней мере, будет зависеть от того, как воспринимать развитие того сегмента исследований девичества, в котором приписываемые девушкам проявления конформности проверялись на наличие скрытых признаков самобытной субъектности. И вообще можно отметить, что развитие нового научного направления начиналось с серии публикаций, посвященных проблеме выявления или понимания именно девичьей субъектности.
Когда Центр современных культурных исследований при Бирмингемском университете обретал известность благодаря своим проектам, касавшимся молодежной культуры — здесь, в частности можно упомянуть подготовленный его специалистами сборник статей «Сопротивление посредством ритуалов» [17], — его внимание сосредотачивалось почти исключительно на мальчиках. В свете сказанного обогащение исследовательского контекста, произведенное Анджелой Макробби и Дженни Гарбер, кажется вполне законным. Они убедительно критикуют исключение девочек из субкультурной идентичности даже в тех случаях, когда девичья культура рассматривается — как, например, в работах Майка Брэйка — как особое время/пространство, где девушка осваивает навыки «частного функционирования» в гетеросексуальной патриархальной схеме, в определенных случаях резервирующие за ней причастность к тем или иным эскапистским субкультурам [18]. Выступив против нарративов, в которых «значение имеет лишь то, что происходит на улицах», Макробби и Гарбер выразили протест против того, что девушкам было отказано в обладании нарративами собственного и аутентичного девичьего стиля [19].
Вдохновляясь тем, что организация-лидер в лице Центра современных культурных исследований в равной мере акцентировала внимание и на повседневных, и на социальных проблемах, некоторые ученые начали заниматься «домашней», или «спальной», культурой девочек. В этих работах девушкам приписывалось не просто членство в нуклеарных семьях, но тесная замкнутость в их рамках:
«Принято считать, что юноши используют для досуга и субкультурной деятельности публичные пространства, в то время как девушкам полагается пребывать в частном святилище спальни, где они читают журналы для подростков, вместе с подругами мечтают о рок-звездах, слушают музыкальные подборки, подготовленные “Jackie Magazine”» [20].
Упор на повседневное, очевидно проступающий в этих отношениях между телами и их публичной явленностью, можно было трактовать двояко: или феноменологически — как своеобразный модус «бытия-в-мире», или социологически — как проявление специфической разновидности габитуса.
Со временем исследования девичества все дальше уходили от описания культуры девушек-подростков сквозь призму исключительно спальни — подобный пересмотр, как и в предшествующих случаях девушек-флэпперов и девушек-битломанок, лишь частично объяснялся тем, что сама девичья жизнь становилась иной, — но при этом акцент на сдерживании и ограничении по-прежнему доминировал в дискуссиях, касающихся девичьей культуры. Интерес к расстройствам пищевого поведения и нарушениям сексуальной дисциплины не угасает и сегодня; он сохраняется наряду с более широкими подходами, рассматривающими фемининность как нарратив идеологического сдерживания — своеобразной защитной оболочки. Ярким примером в указанном отношении может служить Сьюзан Бордо, использующая смесь феминизма, критической теории и культурных исследований при анализе организационных и регулятивных аспектов девичьей телесности [21].
«Girl Power»
Нарратив, трактующий девичество как тип идеологического сдерживания, выливается в популярные формы в печатных и электронных СМИ, а также в бестселлеры вроде книги Мэри Пайфер «Воскрешение Офелии: секреты девочек-подростков» (1994) [22]. В них рисуется образ девичества, чреватого многочисленными опасностями; кроме того, звучат заявления о том, что благоприятные перспективы, некогда обеспеченные нынешним девушкам феминистскими достижениями, теряются в пронизанных потребительством идентичностях отрочества. Но у этих идей есть оппоненты. Так, жесткой критике их подвергли культурологи, которые увидели в девичьей культуре значительный потенциал для самовыражения и даже сопротивления гегемонистскому натиску масскульта [23]. Другой критический взгляд оформился в конце 1990-х в рамках направления, которое сейчас зачастую называют «постфеминизмом» и которое очень интересуется девичеством. Под этим термином следует понимать не столько оппозицию феминизму, сколько рефлексию о нем, подводящую итоги его институционализации; как бы то ни было, постфеминизм в приоритетном порядке затрагивал проблемы девушек. Широчайшее наполнение этого концепта обеспечили феминизм «третьей волны», научная и популярная критика феминистских приоритетов, превращение элементов феминизма в товар (слоган «Girl Power», предложенный группой «Spice Girls» [24], — хороший пример), а также всевозможные феминистские перформансы, либо откровенно жесткие, либо просто ориентированные на гендерное равенство [25]. Фактически постфеминизм утверждался на фоне становления новых «альтернативных» культур девичества, вовлеченных как в уточнение и конкретизацию мейнстрима девичьей культуры, так и в разработку ответвляющихся от основного потока всевозможных вариаций. Умножение публичных дискурсов, охватывающих гендерные вопросы, позволяет уделять более пристальное внимание специфике частных локаций и стилей девичества, фрагментируя саму идею «девушки» (и, соответственно, унифицированной девичьей культуры как ее привилегированного отражения) и разбираясь в особенностях расовых, этнических, классовых, политических и географических различий, влияющих на самоидентификацию юных женщин.
Постфеминизм не только продемонстрировал влияние предшествующих исследований девичества на популярную и публичную культуру — и, следовательно, на жизнь многих девушек, — но и сам воздействовал на исследовательские практики. В этом ключе в сфере научного интереса оказывались не только местные девичьи культуры, но и площадки, на которых девушки позиционировались в качестве не потребителей, а наоборот — производителей смыслов девичества. Впрочем, независимо от того, что ставилось во главу угла — производство или потребление, — в расширяющемся поле изучения девичества культура девушек в основном рассматривалась как разновидность досуговой деятельности, в большей или меньшей степени идеологически нагруженной. В рамках же постфеминистских подходов культура девичества стала пониматься как совокупность репрезентаций, формируемых многочисленными и подвижными способами выражения «девичьей власти», фиксирующих новый опыт девичества и возвышающих девушек политически и социально.
Без ума от мальчишек
И Анджела Макробби, и Энн Брукс видят в постфеминистском повороте эквивалент нового акцентирования репрезентации — как в политике, так и в теории. Любой обзор, посвященный исследованиям девичества и охватывающий монографии и журналы по культурологии, социологии, педагогике и другим гуманитарным дисциплинам, зафиксирует не только их экспансию, начавшуюся с 1990-х, но и диверсификацию девушек, ими изучаемых. И хотя в основе этих процессов лежат прежние идеи о девушках как носителях особой культуры и о самой культуре девичества как целом поле дисциплин и стилей, в них также отражаются концептуальные сдвиги в феминистской теории и феминистской культурологии. Макробби утверждает, например, что теория гендерной перформативности, выдвинутая Джудит Батлер, способствовала проблематизации девичества как явления, а также спровоцировала обсуждение того, кого вообще можно относить к девушкам в контексте того или иного дискурса. Но, выдвигая на первый план культуру, постфеминистские подходы отнюдь не сделали бесспорными представления о том, кто такие девушки, к чему они стремятся и какие смыслы генерируют, почему они ведут себя так, а не иначе. Скорее в них девичество с явной эмпатией определялось как набор стилистических предпочтений — а это, как и раньше, оставляло открытым для оспаривания само наличие отдельной девичьей культуры. Масштабные социально-экономические классификации, важные для исследований западных девушек 1970-1980-х годов, были вытеснены набором тем, призванных освещать практические преломления девичества.
Глава в книге Макробби, посвященная Батлер, называется «Без ума от мальчишек»: подобное название призвано не только нарушить убежденность феминисток в отношении гендерных характеристик девичества, но и спровоцировать некоторые другие последствия. В свое время английский подростковый журнал «Mad аbout Boys» ненадолго привлек к себе внимание как пример сексуализированного мерчендайзинга, нацеленного на детей. Как и в аналогичных спорах по поводу модной рекламы с участием юных девушек или детских игр и игрушек, использующих арсенал бьюти-индустрии, вызываемая подобными инцидентами моральная паника обнажает переплетение политики, экспертных оценок и популярной культуры в разрешении или ограничении стилей девичества, а также в выстраивании их иерархий. Если сексуально-позитивные образы девушек могут представляться теми способами, которые как бы соответствуют их предполагаемому предназначению, находящему свое завершение в гетеросексуальном романе, то те же образы при ином преподнесении могут быть расценены как весьма опасные [26]. Желанность девушки как объекта (в глазах как самих девочек, так и всех остальных) должна трактоваться тщательно продуманным, особенным образом, предотвращающим возникновение рискованной дестабилизации конкретного культурного status quo. В публичной сфере подобные опасения подтверждаются в ходе дебатов о возрасте согласия, девичьем материнстве, промискуитете, сексуальных предпочтениях и идентичностях, а также о взаимоотношениях между потребительскими, романтическими и сексуальными идеалами [27]. Подобные дискуссии неизбежно привлекают внимание специалистов по девичеству. Вопреки культурным, историческим и дисциплинарным границам ученые в основном признают теснейшую связь между девушкой и сексуальностью. Телесность и сексуальность, в массовой культуре соединяемые воедино, остаются ключевыми точками исследований девичества — несмотря на все различия между девушками и их группами, постоянно подчеркиваемые в научных трудах.
Из чего сделаны девчонки
Журнал «Mad about Boys», адресованный девочкам-подросткам, уточнил категорию «девушка» и в другом смысле. Посредством специального термина «tween», активно используемого на его страницах, ныне описывается девочка, пребывающая между (between) детством и юношеством: существо, уже предвкушающее юность, но еще остающееся в детстве. Понятие «tween» приобрело широкую популярность в начале XXI века, превратившись в предмет западного экспорта в другие части мира — точно так же, как в прежние времена аналогичным образом экспортировались «современная девушка» и «девушка-подросток». Его утверждение образовало новое пространство для осмысления границы между маленькими девочками и девушками: это разграничение с викторианской эпохи оставалось в тени, поскольку гораздо более важной тогда казалась граница между девушкой и женщиной.
Произведенная с внедрением tween сегментация девичества обеспечила новое понимание этого феномена. Опираясь на инновационную категорию, участники публичных дискуссий стали обозначать этим термином тех девушек, которые пока не подверглись сексуализации и коммодификации, — хотя в рыночной логике их группа воспринималась прежде всего как маркетинговая категория [28]. Сообщество tween превратилось в особую нишу рынка девичьей культуры: ее представителям нельзя напрямую продавать те товары, которые пользуются у девушек особым спросом. Эта коллизия вновь оживила тревоги относительно коммодификации девичьей сексуальности теми способами, которые выглядят причудливым анахронизмом применительно к девической культуре в целом. В сборнике статей, который подготовили к печати Клаудия Митчелл и Жаклин Рид-Уолш, девочка-tween изображена «играющей с культурой teen» и одновременно обнажающей «повышенную уязвимость девушек в целом». Используя в качестве примеров южноафриканские нарративы о СПИДе и травле детей в Интернете, эти авторы пишут, что «для современной девушки годы, предшествующие подростковому возрасту, формируются принципиально новыми контекстами» [29].
Открытие tween вновь поставило перед исследователями девичества знакомый перечень вопросов: о становлении и развитии гендерной идентичности; о жизненных функциях и пределах девичества; о взаимосвязи между удовольствием, товаром, женственностью и идеологией. Анализ вариаций «соответствующей возрасту» гендерной игры и привлечение новых категорий позволяют издавна прорабатываемым идеям о «сегодняшних девочках» генерировать очередной раунд дискуссии о трансформациях фемининности. Впрочем, нынешние упреки относительно неподобающего сочетания секса, женственности и коммерциализации, адресованные куклам Братц или социальным сетям в Интернете, концептуально не слишком отличаются от тех претензий, которые в свое время адресовались куклам Барби или офлайновым социальным сетям школьного двора — хотя в них с новой остротой обозначаются угрозы, подстерегающие девушек в наши дни. Таким образом, в изучении tween можно рассмотреть два ключевых сюжета исследований девичества в целом, а именно — (не)значительность девичьей культуры и субъектность девушек. Обе темы пересекаются в тех культурных трактовках девичества, в рамках которых в девушках видятся, с одной стороны, ниспровергатели культурных идеалов, а с другой стороны, — фундаментально уязвимые существа. Тем не менее некоторые измерения современных исследований девичества делаются более заметными как раз из-за пренебрежения, проявляемого их разработчиками к новоявленной категории «tween».
Разговоры с девушками
Психологические аспекты девичества исключительно важны для современной проработки концепта tween; и действительно, такие влиятельные авторы, как Валери Уолкердайн и Кэрол Гиллиган, ранее концентрировали свое внимание на девочках, не достигших подросткового возраста [30]. Однако психологическая работа с девочками неизбежно начинается с обращения к девичеству в широком смысле. Гиллиган, например, подчеркивает гендерную специфику этических установок и стандартов, разрабатываемых девушками ради формирования собственных обобщающих суждений о гендере и морали, выходящих за рамки конкретного девичьего опыты. В работе, которую проводит с девушками Уолкердайн, эта дилемма также признается, причем ее социальные и психологические составляющие считаются равноценными. Эта исследовательница сводит указанные аспекты воедино в высшей степени самобытном опыте ученого, сформировавшем для нее собственный и оригинальный инструментарий, который применяется для изучения девичества. Сказанное очень важно, поскольку исследования девичества как научная область реализуются людьми, которые сами не относятся к категории «девушек»; то же самое верно и относительно популярных и медийных форм интереса к девичеству, где девушек иногда привлекают для презентации собственных воззрений, но при этом их признания и откровения жестко вписывают в бытующие в публичной сфере модели власти, подвергая, по сути, маргинализации. Стоит также отметить, что изучение девичества ведется в основном женщинами вовсе не потому, что у них есть непосредственный доступ в это «царство», а потому, что именно женщины, с одной стороны, способны разделить с девушками сопричастность к идее девичества, а с другой стороны, умеют в исследовательских целях дистанцироваться от нее.
По мере того, как исследования девичества расширяли способы общения с девушками, в том же направлении продвигалась и общественная экспертиза. Популярные и профессиональные пособия и руководства для девушек и о девушках теперь более прислушивались к голосам тех, о ком в них писалось: мнения девичества использовались для моделирования, иллюстрирования, анализирования жизненных практик его представительниц. Девичья культура в этих процессах была на первом плане из-за ее теснейшей связи с жизнью юных женщин. Но научное ответвление исследований девичества также ориентировалось на непосредственную работу с ними, поскольку ученые позиционировали девушек как проблему (или симптом проблемы), которой должна заниматься социальная наука. Благодаря тому, что девичья культура не только учит девушек саморефлексии, но и помогает им разместиться в готовых демографических кластерах, создаваемых государством или семьей, специалисты начали включать информацию о статусе девушек как носителей определенной культуры в массив данных о состоянии общества в целом. Одним из следствий этого продолжающегося этнографического поворота, переживаемого исследованиями девичества, стало противодействие прежней тенденции, в рамках которой девичья культура рассматривалась исключительно как мир досуга и потребления. Вместо этого в центр внимания выдвинулись сети девичьей повседневности, увязываемые с жанрами и институциями, которые их формируют.
Этнографическая работа с девочками требует весьма непростого баланса между спецификой девичества в конкретных культурах и его универсальностью, позволяющей объединять девушек в одну общую категорию. Это проявилось в целом ряде дисциплин и предметов: для примера достаточно упомянуть островитянок в книге Маргарет Мид, пригородных девушек-маргиналок из работы Донны Гейнс, испаноязычных жительниц Калифорнии у Джули Бетти [31]. В разговорах же с самими девушками нельзя ни уловить их специфичность, ни избежать универсализации девичества; исследования девичества самим своим предметом обречены на то, чтобы «разрываться» между представляющейся универсальной категорией «девушки» и всепроникающими культурными различиями между ее отдельными представительницами. Действительно, современные методологии изучения девичества — будь то обращение к девушкам как к репрезентативному конструкту, дискурсивному полю или этнографическому предмету — сталкиваются с одними и теми же трудностями учета реального опыта девичества, который никогда не является настолько универсальным, насколько это предполагается категорией «девушки».
Девичий мир
В то время как многих специалистов занимает культурная специфика девичества, транснациональные исследования девушек воспринимают его универсальное измерение как данность. В этом сегменте независимо от того, развивают ли его неправительственные организации или академические структуры, девочки «третьего мира» превратились в особый тип культурного и политического субъекта. Например, из работ, посвященных девушкам и образованию, можно сделать интересные генерализации относительно того, чему девушкам стоило бы учиться и, более того, что такое они сами. Дело не только в том, что девочки здесь рассматриваются в качестве образцовых членов общества, ориентированных на саморазвитие и тем самым обнаруживающих интересные взаимосвязи между грамотностью, занятостью, демократией и сексуальностью. Предполагается также, что получение образования для девушек «третьего мира» сопряжено с особыми драмами телесности и идентичности. И если порой кажется, будто проблематика девушек, живущих в развивающихся странах, рождает аналитику и рекомендации, имеющие лишь отдаленное отношение к опыту «обычных» девушек, то не стоит забывать, что наиболее передовые формы изучения девичества исторически складывались вокруг конкретных, точечных представлений о девичестве, взрослении, гендере и современности.
Впрочем, ничуть не упуская из виду устранение «империалистических» подтекстов подобного универсализма, пренебрегать им тоже не стоит — он способен менять жизнь девушек здесь и сейчас. В этом плане показателен реализованный в Индии проект ЮНИСЕФ «Девушка-звезда», в основу которого закладывался образ девушки-активистки и девушки-лидера, призванный мотивировать индийских сверстниц не бросать школьную учебу. Демонстрируя участницам фильмы, посвященные успешным девушкам, организаторы действительно исходили из того, что модернизация индийского девичества должна опираться на идеалы, заимствованные у Запада, но это не отменяет практической пользы такого подхода для девушек, социальные успехи которых измеряются не только подобными идеалами. Аналогичным образом девушки из семей мигрантов и беженцев, оказавшиеся в западных странах, постоянно соприкасаются с западными образами девичества, но их развитие не ограничивается только ими. На них в равной мере воздействует восприятие юных женщин и как хранительниц общественной традиции, и как икон западной модерности. В более четком понимании их ситуации исследованиям девичества еще предстоит сыграть важную роль [32].
Изучение затронувшей культуру девичества глобализации и перемещения девушек между регионами и странами помогло удержать тему регулируемого становления девичества на переднем крае исследований. Главным мотивом стало прояснение того, как различные социальные институты, включая семью, друзей, школу и работу, занимаются ограничением, дисциплиной, обслуживанием, признанием юных женщин. Задача изучения девичества во всех областях, где оно проявляет себя, по-прежнему состоит в том, чтобы уравновесить воздействия, оказываемые на девичество, с одной стороны, внешними силами, а с другой стороны, самими девушками. По словам Джули Бетти, ее академическая аудитория, возможно, нуждается в напоминании, что девушки отнюдь не абсолютно детерминированы социальными структурами, в то время как перед ее популярной аудиторией следует почаще акцентировать ограниченность вариантов жизненного выбора, на деле имеющегося у девушек. И, хотя Бетти имеет в виду конкретную социологическую аудиторию и конкретную американскую публику, принимаемое ею решение ученого вполне показательно: «Я должна делать и то и другое, потому что и то и другое одинаково важно» [33].
Заключение
Если «девушка» и «культура» остаются трудными для понимания понятиями, то несомненная очевидность культуры девичества вообще может показаться иллюзорной. Культура девичества столь же замкнута и обширна, столь же предсказуема и стихийна, как и само понятие «девушка». Однако избыточный акцент на формах, в которые способна выливаться культура девичества, способен отвлечь внимание от того факта, что оно уже включено в общемировой контекст. В этом плане особенно важно появление такого междисциплинарного журнала, как «Girlhood Studies», который способен способствовать историческому изучению культуры девичества, а также теоретическому обобщению разнообразных аспектов жизни современных девушек [34].
Перевод с английского Екатерины Иванушкиной, преподавателя психологического факультета Самарского национального исследовательского университета имени академика С.П. Королева
[1] Перевод осуществлен по: Driscoll C. Girls Today: Girls, Girl Culture and Girl Studies // Girlhood Studies. 2008. Vol. 1. № 1. P. 13-24. Текст печатается с любезного разрешения редакции журнала.
[2] В этой статье я в значительной степени опираюсь на изыскания, которые составили основу моей книги «Девушки: женский подростковый возраст в популярной культуре и культурной теории» (Driscoll C. Girls: Feminine Adolescence in Popular Culture and Cultural Theory. New York: Columbia University Press, 2002). В ней подробно обсуждался широкий спектр подходов к идее и образу девушки, выходящий за исследовательские рамки настоящей статьи. Более того, и книгу, и статью можно вписать в еще более широкий теоретический контекст, который здесь так же мной не раскрывается. Таким образом, термины типа «генеалогия» или «ансамбль» появляются здесь вне контекстуализации; читателей, заинтересованных в более глубоком погружении в тему, я отсылаю к упомянутому труду.
[3] Сопоставление модерного и домодерного девичества см. в работах: Driscoll C. Girls…; Mitchell C., Reid-Walsh J. Theorizing Tween Culture within Girlhood Studies // Idem (Eds.). Seven Going on Seventeen: Tween Studies in the Culture of Girlhood. New York: Peter Lang, 2005. P. 1-24. Обзор того, как в XIX веке происходило становление некоторых новых черт модерного девичества, см. в работе: Driscoll C. Girls…; Nelson C., Vallone L. The Girl’s Own: Cultural Histories of the Anglo-American Girl, 1830-1915. Athens: University of Georgia Press, 1994.
[4] Lynn Linton E. The Girl of the Period // Saturday Review. 1868. March 14. P. 339.
[5] Подтверждением тому может служить сопоставление дебатов вокруг Акта о возрасте согласия в колониальной Индии и проекта ЮНИСЕФ «Девушка-звезда», нацеленного на модернизацию и совершенствование женского образования в современной Индии. Подробнее см.: Anagol-McGinn P. The Age of Consent Act (1891) Reconsidered: Women’s Perspectives and Participation in the Child-Marriage Controversy in India // South Asia Research. 1992. Vol. 13. № 1. P. 27-45; UNICEF. Girl Star Project. 2007 (www.unicef.org/india/media_2673.htm).
[6] Stanley Hall G. Adolescence: Its Psychology and Its Relations to Physiology, Anthropology, Sociology, Sex, Crime, Religion, and Education [1904]. New York: Appleton, 1911.
[7] См.: Lynd R., Lynd H. Middletown: A Study in Contemporary American Culture. New York: Harcourt Brace, 1929. (Речь идет о социологических и антропологических исследованиях супругов Линд, посвященных ценностным аспектам жизни белого населения среднего американского города. Название «Миддлтаун» является условным; в действительности исследования проводились в городе Манси (Индиана). — Примеч. перев.)
[8] Стэнли Холл, популярность которого в основном ограничивалось Америкой, испытал заметное влияние со стороны Фрейда. Именно он организовал лекционное турне основателя психоанализа по Соединенным Штатам. Однако непроясненным остается вопрос о том, сказалась ли деятельность самого Холла на исследованиях Фрейда. Помимо трудов Холла и Фрейда, эти контексты девичества затрагивались в работах других американских, британских и немецких авторов. См.: Lynd R., Lynd H. Op. cit.; Mead M. Coming of Age in Samoa: A Study of Adolescence and Sex in Primitive Societies [1928]. Harmondsworth: Penguin, 1943 (рус. перев.: Мид М. Взросление на Самоа // Она же. Культура и мир детства. М.: Наука, 1988. С. 88-171); Leavis F., Thompson D. Culture and Environment: The Training of Critical Awareness [1934]. London: Chatto & Windus, 1964; Kracauer S. Cult of Distraction: On Berlin’s Picture Palaces // Idem. The Mass Ornament: Weimar Essays. Cambridge: Harvard University Press, 1995. P. 323-228 (рус. перев.: Кракауэр З. Орнамент массы. Веймарские эссе. М.: Ад Маргинем, 2019); Adorno T.W., Horkheimer M. The Culture Industry: Enlightenment as Mass Deception // Idem. Dialectic of Enlightenment. London: Verso, 1997. P. 120-167 (рус. перев.: Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. Философские фрагменты. М.: Ювента, 1997).
[9] См.: Freud S. A Fragment of an Analysis of a Study in Hysteria [1904] // Idem. The Standard Edition of the Complete Psychological Works of Sigmund Freud. London: The Hogarth Press, 1953. Vol. 7. P. 31-264; Idem. On Narcissism: An Introduction [1914] // Idem. The Standard Edition… Vol. 14. P. 73-102; Idem. Group Psychology and the Analysis of the Ego [1921]. London: The Hogarth Press, 1959; Idem. Femininity [1933] // Idem. The Standard Edition… Vol. 22. P. 136-357. (Рус. перев.: Фрейд З. Фрагмент анализа истерии (История болезни Доры). Ростов-на-Дону: Феникс, 1998; Он же. Введение в нарциссизм. М.: Здоровье, 1990; Он же. Психология масс и анализ человеческого «Я». СПб.: Азбука, 2011; Он же. Женственность // Введение в психоанализ: лекции. М.: Наука, 1989. С. 369-384.)
[10] Petro P. Modernity and Mass Culture in Weimar: Contours of a Discourse on Sexuality in Early Theories of Perception and Representation // New German Critique. 1987. Vol. 40. P. 115-146.
[11] См.: Schrum K. Some Wore Bobby Sox: The Emergence of Teenage Girls’ Culture, 1920-1945. New York: Palgrave Macmillan, 2004.
[12] См.: Johnson L. The Modern Girl: Girlhood and Growing Up. Sydney: Allen & Unwin, 1993.
[13] См.: Erikson E. Childhood and Society. New York: Norton & Co., 1963 (рус. перев.: Эриксон Э. Детство и общество. СПб.: Питер, 2019); Beauvoir S. de. The Second Sex [1949]. London: Picador, 1988 (рус. перев.: Бовуар С. де. Второй пол: В 2 т. М.; СПб.: Прогресс; Алетейя, 1997).
[14] Friedan B. The Feminine Mystique. Harmondsworth: Penguin, 1972. P. 228, 331 (рус. перев.: Фридан Б. Загадка женственности. М.: Прогресс-Литера, 1994).
[15] См.: Ehrenreich B., Hess E., Jacobs G. Beatlemania: A Sexually Defiant Consumer Subculture? // Gelder K., Thornton S. (Eds.). The Subcultures Reader. London: Routledge, 1997. P. 523-536.
[16] Ibid. P. 527, 536.
[17] Clarke J., Hall S., Jefferson T., Roberts B. Resistance through Rituals. London: Hutchison, 1976.
[18] Brake M. The Sociology of Youth Culture and Youth Subcultures: Sex and Drugs and Rock‘n’Roll. London: Routledge & Kegan Paul, 1980. P. 143.
[19] McRobbie A., Garber J. Girls and Subcultures [1975] // McRobbie A. Feminism and Youth Culture: From «Jackie» to «Just Seventeen». Boston: Unwin Hyman, 1991. P. 1-15. (В этой книге Макробби в соавторстве с Гарбер написана только вводная глава. — Примеч. ред.)
[20] McRobbie A. Op. cit. P. 72.
[21] Бордо, адаптируя модель дисциплинарной власти Мишеля Фуко, утверждает, что «в организации и регулировании времени, пространства и течения повседневной жизни наши тела формируются, приспосабливаются, позиционируются под воздействием исторически утвердившихся форм самости» (Bordo S. The Body and the Reproduction of Femininity // Conboy K. et al. (Eds.). Writing on the Female Body: Female Embodiment and Feminist Theory. New York: Columbia University Press, 1997. P. 91).
[22] В начале нынешнего года издательство «Питер» выпустило русский перевод этой книги. — Примеч. ред.
[23] Пожалуй, наиболее типичным примером этого является работа Джона Фиске о Мадонне и ее поклонниках. Многие авторы, писавшие о важности элемента удовольствия в девичьем увлечении поп-культурой, отталкивались от позиции феминисток, которые пытались усмотреть идеологическую критику в тех способах, какими девушки используют подобную культуру. См.: Fiske J. Understanding Popular Culture. London: Routledge, 1987.
[24] Неточность автора. Лозунг впервые появился в качестве названия фэнзина феминистской панк-группы «Bikini Kill» в 1991 году, а «Spice Girls» ввели его в поп-мейнстрим несколько лет спустя. — Примеч. ред.
[25] В этом контексте интересны работы о феминизме «третьей волны», академических и популярных версиях постфеминизма, феминизме как разновидности девичьей культуры: Walker R. To Be Real: Telling the Truth and Changing the Face of Feminism. New York: Anchor, 1995; Findlen B. Listen Up: Voices from the Next Feminist Generation. Seattle: Seal Press, 1995; Brooks A. Postfeminisms: Feminism, Cultural Theory and Cultural Forms. London: Routledge, 1997; Roiphe K. The Morning after: Sex, Fear and Feminism. New York: Back Bay Books, 1994; Kearney M.C. The Missing Links: Riot Grrrl — Feminism — Lesbian Culture // Whiteley S. (Ed.). Sexing the Groove: Popular Music and Gender. London: Routledge, 1997. P. 207-229.
[26] О теории гендерной перформативности, а также ее критике, см. работу Джудит Батлер: Butler J. Bodies That Matter: On the Discursive Limits of Sex. New York: Routledge, 1993.
[27] В качестве примеров весьма отличающихся друг от друга версий этого аналитического фрейма см.: Chisholm L. A Sharper Lens or a New Camera? Youth Research, Young People and Social Change in Britain // Chisholm L. et al. (Eds.). Childhood, Youth and Social Change: A Comparative Perspective. London: Falmer, 1990. P. 260-282; Mazzarella S. The «Superbowl of All Dates»: Teenage Girl Magazines and the Commodification of the Perfect Prom // Mazzarella S., Pecora N. (Eds.). Growing up Girls: Popular Culture and the Construction of Identity. New York: Peter Lang, 1999. P. 97-112.
[28] Опубликованный Институтом австралийских исследований доклад, в котором утверждалось, что «прямая сексуализация детей, в процессе которой они изображаются в образах сексуальных взрослых, стала новым общественным явлением», вызвал громкие дебаты в публичных сферах и академических кругах: Rush E., La Nauze A. Corporate Pedophilia: Sexualization of Children in Australia. Discussion paper № 90. The Australia Institute, 2006.
[29] Mitchell C., Reid-Walsh J. Op. cit. P. 3, 5.
[30] См.: Walkderdine V. Daddy’s Girl: Young Girls and Popular Culture. Basingstoke: Macmillan, 1997; Gilligan C. In a Different Voice: Women’s Conceptions of Self and of Morality // Pearsall M. (Ed.). Women and Values: Readings in Recent Feminist Philosophy. Belmont: Wadsworth, 1986. P. 309-339.
[31] Mead M. Op. cit.; Gaines D. Teenage Wasteland: Suburbia’s Dead End Kids. New York: Pantheon, 1991; Bettie J. Women without Class: Girls, Race and Identity. Berkeley: University of California Press, 2003.
[32] Джеки Кирк, Стефани Гэрроу и Клаудия Митчелл обозначили это измерение применительно к изучению девушек-беженок: «Имея в виду обширный массив литературы, посвященной девушкам-подросткам, их массовой культуре (“girl power” и так далее), а также вопросам полового созревания и сексуальности, мы закономерно начинаем задаваться важным вопросом: как, например, девушки из числа беженцев интерпретируют более или менее доминирующие послания о том, что значит быть девушкой-подростком в западном обществе?» (Kirk J., Garrow S., Mitchell C. Refugee Women and Girls: A Selective, Annotated Bibliography // Gender and Human Security Issues (Department of Integrated Studies in Education, McGill University). 2002. № 4 (www.mcgill.ca/gesh-ghsi/files/gesh-ghsi/news4.pdf).
[33] Bettie J. Op. cit. P. 54.
[34] Я высказываю признательность Клаудии Митчелл, Жаклин Рид-Уолш и Джеки Кирк, которые побудили меня вновь поразмышлять о девушках и исследованиях девичества.