Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2020
[стр. 253—256 бумажной версии номера]
В суматошных обстоятельствах последних лет интересно находить какие-то неожиданные сходства, подобия, параллели.
Война
Проба с маленькой войной против Грузии оказалась успешной. События 2014 года в Крыму и Донбассе сделали ситуацию враждебности постоянным атрибутом нового века: была объявлена новая «холодная война», в Донбассе тянется «гибридный конфликт». И вот в 2020 году состоялась война между двумя государствами, двумя регулярными армиями. Воевали две бывшие колонии России, две бывшие братские республики СССР. Эта была настоящая война, нечто вроде «классики» XIX и более ранних столетий, когда национальные государства сражались за территории. Но в смысле военных технологий оказалась войной XXI века. Россия оказалась в крайне сложном положении. Она снабжала оружием и Армению, и Азербайджан и не хотела терять ни одного из клиентов, ни своего влияния на них. России пришлось действовать в непривычной геополитической ситуации – косвенной конфронтации с Турцией, – тогда как привыкла иметь в качестве противника США и вообще «Запад».
У нынешней России уже было столкновение с Турцией в Сирии, и после того эпизода нередки разговоры о том, что это наш вековой враг, что мы его всегда били и так далее. Но, кажется, вместо этих воспоминаний о вражде надо бы увидеть поразительное сходство между нашими странами. И Турция, и Россия – периферия Европы, но так же – и Азии. Евразия в буквальном смысле. Две большие страны-кентавра в начале XX века рванули по пути модернизации, заимствуя европейский опыт в технологиях, науке, бытовой и политической культуре. Далее было много различий, но к концу века опять начинаются сближения. И Турция, и новая Россия выражали желание «войти в Европу» и столкнулись с одинаковой реакцией Старой Европы: во-первых, это страны не вполне европейской культуры; во-вторых, они слишком большие. Одинаковой оказалась и реакция претендентов: они разочаровались в европейском выборе и отвернулись от нее. У России за спиной Китай, у Турции – Иран; и у обеих «позади» – сонм мусульманских государств. Не желая оказаться в зависимости от своего хинтерланда, обе державы стали развивать собственные варианты фундаментализма с имперским оттенком, установив при этом очень похожие политические режимы с сильным лидером, опирающимся на военные или военизированные структуры, тайную полицию.
И вот они оказались патронами воюющих государств. Турецкий протеже Азербайджан имеет больше сходства с Турцией, чем российский протеже Армения – с Россией. Турецко-азербайджанская сторона выигрывает, армянско-российская проигрывает. Кажется, Россия берет реванш не на поле боя, а в политической игре – это ее миротворцы будут контролировать отношения сторон по линии разграничения. Но вряд ли Турция согласится с этим положением.
Выборы
В нескольких постсоветских странах появилась тенденция в политической жизни не впускать ХХI век, а продолжать жить будто бы в XX или более ранних столетиях. Верховная власть пользуется определениями из современного политического вокабуляра, но к имени властителя присоединяются предикаты, которые традиционно давались монархам. Передача власти осуществляется по наследству или родству, посредством назначения преемников. Выборы тем не менее отменять никто не рискует, несмотря на то, что именно они в изрядной доле постсоветских государств (и им подобных) стали источником конфликтов общенационального масштаба. Трудно назвать выборы, после которых проигравшая сторона не обвинила бы выигравшую в фальсификациях, но не трудно припомнить выборы, махинации власти на которых вызывали волнения в обществе вплоть до революций. Электоральная процедура, кажется, скомпрометирована едва ли не тотально – но все же остается инструментом, к которому прибегают почти все политические силы в странах европейского (в самом широком смысле) ареала.
Много лет политическими полюсами этого ареала для России были США как «враг номер один» и Беларусь как «друг номер один». Истории было угодно свести почти в одну историческую точку голосование по поводу изменения Конституции в России, президентские выборы в Беларуси и США. Россия могла смотреться в оба зеркала.
Неожиданно возникли параллели между всеми тремя кейсами. Почти 40% россиян (а среди молодежи – еще больше) считают, что голосование в России и выборы в Беларуси были проведены нечестно. Про фальсификации на выборах в Америке громко заявлял сам Дональд Трамп. Ситуацию в США теперь у нас воспринимают с формулировкой «И у них тоже!», сложность американской избирательной системы вызывает только иронию. И это при том, что цену лукашенковским 85% в России прекрасно понимали, но никто не засмеялся, когда именно Лукашенко сообщил, что американские выборы – это издевательство над демократией. Абсолютное (применительно к Владимиру Путину) или относительное большинство россиян поддержали на этих выборах троих действующих лидеров – и всех троих примерно за одно и то же. Выражаясь по-бытовому, – за то, что это «сильные мужики»; в других терминах: их привлекают черты авторитарного правителя, фалличность этих персонажей.
Основная эмоция россиян – равнодушие. Выбранного честно (как считают хабаровчане) губернатора вдруг повязали и прислали на его место чужака. В Хабаровске начались протесты, едва ли не самые упорные в нашей истории. Выборы в Америке и в Беларуси тоже оказались так или иначе связаны с беспрецедентно широкими и массовыми протестами. Россияне выразили сочувствие хабаровчанам, демонстрантам в Америке и Беларуси – гораздо меньше, но не более. Никто не задается вопросом: может ли у нас быть, как в Америке? Зато, оказывается, это в Америке может быть так, как у нас!
«Левада-центр» спрашивал: может ли в России быть так, как в Беларуси? Уж больно все похоже: и такой же «долгоиграющий» президент, желающий еще попрезидентствовать, и такие же подтасовки на выборах, и такие же дубинки у ОМОНа. Да и вообще, четверть россиян желали бы видеть Беларусь в составе России или единого государства. Голоса, что «может, как в Беларуси», конечно, звучали, но очень редко. Похоже, россияне боятся представить себе перспективу гражданского противостояния власти. Мы это попробовали, у нас не получилось – вот мы и не хотим верить, ни что кто-то сможет, ни что мы сами в будущем сможем то, что уже сейчас делают такие же люди в соседней стране. Белорусы в считанные месяцы из социально-пассивного, столь знакомого нам, состояния перевели себя в состояние принципиально иное. У нас возникало гражданское общество – на часы шествий и митингов, на дни «Оккупай Абай» или протестов против реновации. Возникало и исчезало. У них оно возникло примерно так же, но не исчезло, окрепло и теперь при любом исходе политических событий гражданское общество останется как социальное состояние.
Вирус
Пандемия стала фоном и фактором для всех происходящих процессов – от макроэкономических до сугубо индивидуальных, от публичных до интимных. Для наблюдения параллелей материала хоть отбавляй. И, в самом деле, хорошо бы отбавить. Понятно, почему много сходства в протекании пандемии в разных по многим признакам обществах. Пандемия – процесс, конечно, социальный, но происходит он на самых нижних этажах социальности, там, где сходств в поведении людей больше, чем различий.
Интересно поэтому наблюдать параллели на этажах, более высоких: например, в связи с Китаем и отношением к нему. Китай первым принял удар болезни, выдержал и, кажется, первым вышел из состояния эпидемии, победив этот социальный процесс социальными же средствами. Жесткий режим полицейского и электронного надзора позволил ограничить распространение вируса, вновь подтвердив наблюдение, что авторитарные и тоталитарные режимы справляются с эпидемиями лучше, чем режимы демократические. Если, впрочем, не учитывать социальные издержки, которые несет при этом общество.
В России – при многочисленных различиях, рожденных пандемией, – можно найти одно печальное сходство, касающееся поведения бюрократии. Наш бюрократ превыше всего ставит неписаные правила, приказ или умысел вышестоящего начальства. Говорить надо то, что будет угодно слышать наверху. Поэтому, сообщают наши респонденты, во многих регионах сведения о числе заболевших и прочую неприятную информацию или скрывают, или искажают. В итоге оказывается, что правды не найти. Общество дезориентировано. Публикуемым сведениям о пандемии доверяют около четверти россиян. Около двух третей не доверяют. При этом почти поровну думающих, что они завышены и что они занижены. Среди людей с высшим образованием особенно много тех, кто считает, что данные официальной статистики занижены.
Но все же различий в протекании пандемии в разных регионах России больше – и, главное, этих различий оказалось больше, чем способна усмотреть система управления. Она впервые почувствовала, что сейчас ее сил не хватит на то, чтобы привести всех к одному ранжиру. Система неожиданно для себя сделала шаг к федерализму.
На взгляд социолога, в российской жизни много сходств и подобий, но недостаточно различий. Будем надеяться, что в грядущих временах их станет больше, а наблюдать за ними станет еще интереснее.