Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 5, 2020
Андрей Александрович Захаров (р. 1961) – специалист по сравнительному федерализму, редактор журнала «Неприкосновенный запас», доцент Российского государственного гуманитарного университета.
Леонид Маркович Исаев (р. 1987) – арабист, доцент департамента востоковедения и африканистики Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики» в Санкт-Петербурге, научный сотрудник Института Африки РАН.
[стр. 55—86 бумажной версии номера] [1]
Саудовская интервенция, начавшаяся весной 2015 года, в очередной раз усугубила болезненное для Йемена размежевание на Север и Юг: вмешательство извне вновь показало, что, оставаясь частями формально единого государства, северные и южные йеменские территории по-прежнему слабо взаимодействуют между собой, а политико-экономические связи между ними во многом эфемерны. Это трагическое напоминание в свою очередь снова и снова вводит тематику федерализма в дискурсивное поле как местных элит, так и зарубежных политологов-востоковедов. Дискуссия о федерализации Йемена, бурно протекавшая после «арабской весны», с началом саудовского вторжения заглохшая, а теперь вспыхнувшая с новой силой, далеко не закончена. Залогом же того, что она и впредь будет оставаться горячей и, возможно, окажется политически продуктивной, выступает богатая предыстория расколов и объединений, которой знаменит Йемен: по словам одного из комментаторов, «концепт децентрализации и федерализма издавна присутствовал в йеменской истории и коллективной памяти йеменцев» [2]. При этом, однако, не следует забывать, что федерализм «всегда остается сложным явлением, сопряженным со множеством трудностей и требующим десятилетий для укоренения» [3]. В йеменском контексте подобное напоминание звучит особенно актуально.
Федерации племенные и имперские
Йемен принадлежит к числу тех политико-территориальных образований, которые не только гипотетически демонстрировали предрасположенность к федерализму в силу физико-географической, религиозно-культурной или социально-экономической неоднородности, но и время от времени практиковали какие-то элементы федерализма – пусть даже стихийно и неявно. Эта взаимная тяга разных частей страны друг к другу уравновешивала действие центробежных сил, которые постоянно напоминали о себе на протяжении йеменской истории.
Нынешняя граница, разделяющая Северный и Южный Йемен, почти совпадает с линией размежевания между Сабейским и Химьяритским царствами, существовавшими на юге Аравийского полуострова в первые века нашей эры. Устойчивость этого дуализма не случайна: он стал следствием выраженных географических и экологических особенностей двух составляющих Йемена [4]. Дело в том, что плодородные и равнинные земли Юга «обеспечивают существование значительно более плотного земледельческого населения (как правило, необходимого для поддержания стабильных государственных структур), представляя, таким образом, заметно более благоприятные условия для стабильной и сравнительно крепкой политически централизованной государственной организации, чем те, что наблюдаются на Севере» [5]. Не располагая экономическими предпосылками, позволявшими генерировать сколько-нибудь целостный эксплуататорский класс, северные территории Йемена породили «политическую систему, комбинирующую средней силы государственные структуры в центре с предельно развитыми племенными структурами на периферии» [6]. Сказанное позволяет понять, почему именно равнинные земли вокруг Саны некогда стали и поныне остаются базой центральной власти на йеменском Севере. В целом же две части Йемена с древности были самостоятельными государственными единицами с различной социально-экономической и политической историей, не позволявшей им тем не менее навсегда расстаться друг с другом – и в конечном счете завершившейся их объединением, на разных этапах бытования которого квазифедералистские характеристики проявлялись довольно ярко.
Действительно, северяне и южане долго шли разными историческими путями. С одной стороны, Северный Йемен, отбивая с XVII столетия атаки Османской империи, развивался в качестве очага зейдизма – периферийного направления в шиизме, – исповедуемого племенами и кланами, которые жили в окрестностях нынешней йеменской столицы. Уникальная система племенной лояльности и гористый ландшафт, способствовавшие партизанским вылазкам, не позволяли османам установить прямой контроль над местным населением, а если временами это и удавалось сделать – как, например, после взятия Саны турецкими войсками в 1872 году, – то оккупационный режим оказывался непомерно дорогостоящим. Кстати, именно натиск османов, и в особенности формально подчинявшихся им египтян под началом мятежного правителя Мухаммеда Али, заставил йеменские элиты задуматься о поиске внешних союзников, к концу 1830-х обернувшемся появлением на здешних берегах британской Ост-Индской компании. Но, проиграв борьбу за Йемен, турки все же оставили непокорным краям определенное наследство: уходя с Аравийского полуострова после краха своей империи, они напоследок способствовали учреждению в Северном Йемене зейдитского имамата [7] – теократической монархии, ведущей происхождение от ближайших родственников Пророка и просуществовавшей до 1962 года, когда с ней покончила националистическая революция и была провозглашена Йеменская Арабская Республика (ЙАР). В политическом плане это государство, с 1920-х испытывавшее давление саудовских и британских соседей и постоянно озабоченное обороной своих территорий, не могло не оставаться унитарным образованием.
С другой стороны, бóльшая часть Южного Йемена в Новое время – с 1839-го по 1967 год – находилась под контролем Британской империи, прочно закрепившейся на побережье Аденского залива. Обладание этой территорией, как и прилегающими к ней землями Омана, имело для англичан стратегическое значение из-за близости, во-первых, Индии, а во-вторых – чуть позже, после подчинения ими Египта, – Суэцкого канала. Два этих обстоятельства обусловили долгосрочность британского владычества в регионе. Но, помимо того, что южные сообщества, которые специализировались на сельском хозяйстве, были привязаны к земле и потому оказались более податливыми для внешнего проникновения, британская экспансия поддерживалась и внутренним спросом. Для местных князьков «вознаграждением за сотрудничество с англичанами становилось доминирование над соперниками или выведение торговых операций за традиционные рамки» [8]. (Кстати, как раз этим объясняется наличие крупных и богатых йеменских общин в бывших британских владениях в Восточной Азии – например, в Сингапуре или Малайзии.) Забегая вперед, можно отметить, что в этой части страны на протяжении полутора веков племенные структуры не могли развиваться столь же всесторонне, как на Севере, поскольку сначала их подавляли английские колонизаторы, видевшие в них синоним отсталости, а потом выкорчевывали местные левые радикалы, после ухода англичан установившие в Южном Йемене режим «социалистической ориентации» и тоже считавшие их символом косности.
Первый урок того, что такое федерализм и как выглядит формальное федеративное устройство, обитателям Йемена преподали именно европейцы. Разговоры об управленческой оптимизации пространства, занятого колонией Аден и Аденским протекторатом (административно разделенным на две части – западную и восточную), с 1928 года затевались британскими властями неоднократно, но реализация идеи постоянно откладывалась. Губернатор Адена, сэр Джон Хаторн Холл, сетовал:
«Федеральная система, с присущим ей принципом жертвования индивидуальными интересами ради общего блага, требует высочайших стандартов политической просвещенности со стороны тех, кому ее предлагают. Однако эгоистичные и непредсказуемые местные вожди и их племена абсолютно не готовы к столь сложным политическим практикам» [9].
Эти слова были сказаны в 1944 году, когда провалился очередной раунд приобщения южных йеменцев к федерализму. Оценивая неспособность шейхов соблюдать договоры и соглашения, английский чиновник был не вполне объективен, хотя упоминание о племенах в указанном контексте более чем уместно: племенные и клановые структуры в Йемене оказывались такими же равноправными акторами федеративного строительства, как, скажем, и государственные органы, колониальные и местные, – и это сильно осложняло для англичан все дело, поскольку безбрежно расширяло круг участников федеративного торга. Соответственно, оценивая перспективы федерализации подобных политико-территориальных пространств, примитивные социальные структуры обязательно надо принимать в расчет: «фокусировка сугубо на государственных институциях затемняет ту важнейшую роль, которую кланы и племена способны играть в поддержании устойчивости или, напротив, в генерировании нестабильности» государств эпохи модерна [10]. Такая постановка вопроса не удивительна, особенно если принять во внимание все «плюсы», нередко приписываемые исследователями йеменской племенной структуре. Один из таких оптимистов пишет:
«Племенное право эффективно регулирует конфликты между различными племенами, между племенами и добывающими компаниями, между племенами и правительством. В общенациональном плане медиаторы из тех или иных племен играют важную роль в налаживании политического диалога и достижении консенсуса между различными политическими группами» [11].
Дополнительную специфику в процесс привносит то, что внутреннее устройство йеменских племен отличается эгалитаризмом, не раз подчеркиваемым исследователями [12]. В частности, и в прежние времена, и сегодня отношения между шейхом и его соплеменниками в Северном Йемене не поддаются описанию посредством дихотомии «господин и его слуги» или «правитель и его подданные». Показательно, что сам термин «господин» (sayyid) еще во времена раннего ислама был едва ли не полностью вытеснен более нейтральным понятием «старец» (shaykh) [13]. Более того, Пол Дреш отмечает в этой связи:
«Шейх не может выступать от лица своих людей только потому, что он их шейх. […] Власть, которую шейх практикует в отношении соплеменников, проистекает отнюдь не из его формального статуса. Он должен постоянно вмешиваться во внутриплеменные дела, причем делать это нужно исключительно успешно» [14].
Такое положение вещей в свою очередь предопределило самобытную для Йемена форму коммунальной интеграции, в которой приоритетное значение имеет не столько монополия на насилие и обретение власти над общинниками, сколько постоянный поиск консенсуса между всеми заинтересованными акторами [15].
Из вышесказанного следует, что наряду с естественной сложностью федерализации в клановых обществах в описанной конфигурации социального пространства применительно к федерализму есть и сильные стороны – и Йемен служит хорошей тому иллюстрацией. Поскольку здешнее межплеменное размежевание имеет, как подчеркивают эксперты, не генеалогическую, а территориальную природу [16], йеменские племена на протяжении веков относительно легко взаимодействовали друг с другом, заключая союзы, призванные распределять ресурсы или отражать поползновения общего неприятеля. Более того, «они тяготеют к формированию племенных федераций», которые в условиях слабого государства дополняют и подкрепляют неработоспособные формальные институты отлаженными неформальными структурами [17]. Личная ответственность и подотчетность, которые определяют взаимоотношения племенных шейхов со своими сообществами, а также невозможность передавать прерогативы шейха по наследству, делают основой племенной системы управления договор – весьма похожий на федеративный контракт как по своим целям, так и по своему функционированию [18]. Иначе говоря, британцы могли представить йеменцам лишь юридическую оболочку федерализма; с его практической стороной те de facto были знакомы с древних времен – хотя, возможно, и не подозревали об этом.
Британское наследство и общеарабское братство
Несмотря на первые неудачи, послевоенное безденежье спустя несколько лет вновь заставило Лондон вернуться к обсуждению непопулярной схемы федерализации, которая, помимо улучшения отношений между Аденом и прилегающими южными землями, должна была облегчить финансовое бремя британского правительства. Но, чтобы добиться успеха, англичанам требовалось убедить племенных вождей, султанов и шейхов, что новое устройство принесет им пользу. Задача была поистине титанической: под покровительством британской короны на юге Йемена находились около двух десятков квазигосударственных образований с населением от тысячи до 125 тысяч человек. Впрочем, шейхи сопротивлялись только до 1958 года, после чего сами превратились в федералистов: «К тому времени правители осознали, что если протекторат с численностью населения в миллион человек рассчитывает развиваться, то необходимо обеспечить его экономическое и политическое единство» [19]. Кроме того, некоторых из них очень раздражало давление со стороны беспокойных соседей – имамата Северного Йемена и королевства Саудовской Аравии, в начале 1930-х уже воевавшей с йеменцами за спорные территории [20]. Успокаивало нотаблей и то, что англичане планировали «мягкую» федерацию, не предусматривавшую федеральных налогов: составным частям формируемого федерального союза предлагалось пополнять его бюджет добровольно.
Среди причин, побуждавших британцев к федерализации Южного Йемена, отдельно следует упомянуть и их бескровное, но упорное и долгое противоборство с северным имаматом. Главным фактором беспокойства для Лондона и его представителей на Аравийском полуострове выступало постоянно подчеркиваемое государственными деятелями Северного Йемена стремление к объединению с южными территориями, в котором англичане обоснованно видели угрозу своим интересам. С одной стороны, империя не могла позволить себе потерять Аден и, чтобы удержать его, была готова на многое; с другой стороны, сам имамат не собирался ради английского спокойствия переходить под протекцию британской короны, ценя свою независимость. Такая ситуация обернулась дипломатическим противостоянием и бесконечными закулисными интригами, которые начались еще в конце 1920-х, вылились в странный государственный переворот 1948-го (в ходе этой акции был убит первый имам Яхья бин Мухаммед Хамид-ад-Дин, управлявший страной 30 лет, но учрежденный мятежниками режим продержался всего три недели) и продолжались вплоть до крушения имамата в 1962-м. И если Сана, желая уязвить англичан, в межвоенный период не только активно сотрудничала с итальянскими фашистами, укреплявшимися тогда на побережье Сомали, но и вступила в договорные отношения с Советским Союзом, то англичане в ответ решили воевать с националистами имамата их же оружием: использовав подъем панарабизма, они с 1930-х оказывали негласную поддержку обосновавшемуся в каирской эмиграции движению «свободных йеменцев», угрожавшему перестроить имамат революционным путем.
«Британцы, не способные втянуть в свою орбиту сообщества, населяющие йеменский Север, рассматривали проживавших в Египте йеменцев в качестве удобной “точки входа”. Оккупированный британцами Египет представлялся особенно привлекательной ареной для культивирования сопротивления имаму» [21].
При этом, однако, порой трудно было разобраться, кто же кого использует: очевидным парадоксом ситуации было то, что «выступавшие против имама активисты были такими же националистами, как и те, кого они хотели отстранить от власти» [22]. В этом плане внедрение федерализма на Юге было еще одной превентивной мерой: предлагая южным владыкам автономию, колониальные власти давали им понять, что в рамках федерации те будут чувствовать себя привольнее, нежели в унитарной системе Севера. Это сработало, но не в полной мере: когда в феврале 1959 года состоялось учреждение Федерации арабских эмиратов Юга, в нее, к немалому огорчению англичан, вошли всего шесть из 19 квазигосударств Южного Йемена. Султанаты и шейхства Восточного протектората, включая Хадрамаут, являвшийся местным «тяжеловесом», первоначально к новому союзу не присоединились. Неграмотное местное население вообще не очень понимало, зачем все это нужно, а пользовавшийся огромным влиянием в Йемене революционно-националистический египетский режим под руководством Гамаля Абделя Насера [23], который рассматривал южную часть Аравийского полуострова в качестве зоны влияния и экспансии, не без проницательности объявил федерацию империалистическим изобретением, призванным расколоть йеменцев и отвлечь их от задачи воссоединения Севера и Юга. «По крайней мере относительно подрыва британского владычества в Южном Йемене два режима [в Сане и Каире] работали в унисон» [24]. Тем не менее до 1962 года, когда англичане реформировали федеративный союз, чтобы безболезненно включить в него коронную колонию Аден, убеждение или принуждение заставили присоединиться к федерации еще пять миниатюрных владений. (Три административные единицы Восточного протектората, надеясь на скорое открытие нефти, по-прежнему отказывались от вступления.) Кстати, появлению на свет этой федерации способствовала случайность: ее провозглашение едва ли состоялось бы, если бы делегаты-учредители узнали, что в тот же самый день на Севере произошла республиканская революция. Иначе говоря, коммуникационная отсталость Йемена причудливо способствовала утверждению передовых политических форм.
Спустя год в союз, из названия которого теперь исчезло упоминание об «эмиратах», был включен и Аден, где своего эмира не было. Тем не менее княжества Восточного протектората, как и раньше, отторгали федерацию, а начавшееся в октябре 1963-го вооруженное восстание против англичан так и не позволило Федерации Южной Аравии нормально функционировать. Оставаясь номинальным объединением, она развалилась четыре года спустя, когда Аден и оба Аденских протектората получили независимость, превратившись сначала в Народную Республику Южного Йемена, а с 1970 года – в Народную Демократическую Республику Йемен (НДРЙ).
Интересно, что параллельно с конструированием британской федерации на Юге в весьма причудливый федералистский эксперимент втянулся, как ни странно, и унитарный Север. Сана, под предводительством зейдитского имама не упускавшая ни единой возможности уязвить англичан, в 1952-м одной из первых поддержала революцию «молодых офицеров» в Египте, с распростертыми руками встречала помощь советских и китайских коммунистов, а в 1958-м вступила в активно продвигаемую харизматичным египетским руководителем конфедерацию Объединенных Арабских Государств, присоединившись в ее рамках к Каиру и Дамаску. Впрочем, это объединение оказалось еще менее живучим, чем Федерация Южной Аравии: в сентябре 1961 года из-за многочисленных обид на египтян союз со скандалом покинула Сирия, а через несколько месяцев его упразднили официально. К тому времени, однако, руководство имамата уже «рассматривало пропагандируемый египтянами панарабизм в качестве формы колониализма» [25]. Не удивительно, что на административно-территориальном устройстве самого Северного Йемена эта квазифедералистская интерлюдия никак не отразилась.
В анналах сравнительного федерализма йеменский эксперимент принято считать бесспорной неудачей британского стремления насаждать федерации там, где для них нет ни условий, ни почвы. В самом деле, если учесть невосприимчивость местного социума к административным новациям колонизаторов, а также тот факт, что слово «федерация» хоть как-то научились выговаривать только на Юге страны, в то время как Север, несмотря на элементы самобытного «племенного федерализма», официально развивался в унитарных рамках, краткую историю федеративного Йемена 1950–1960-х можно объявить полнейшим провалом. Тем не менее с позиций сегодняшнего дня такая оценка видится не совсем точной. Суть в том, что освоение федералистского инструментария гораздо легче происходит в тех контекстах, где прежде состоялось хотя бы самое минимальное знакомство с федерализмом как идеологией и практикой. В конце концов, как точно подмечает Стивен Дэй, «идея федерализма возникла в ходе Всеобщего национального диалога в 2013 году отнюдь не на пустом месте: ведь ее уже применяли на практике в 1950-е, когда британские колониальные власти создавали Федерацию Южной Аравии» [26]. В настоящее же время, когда в экспертном сообществе, международных кругах и, самое главное, в умах самих йеменцев утвердилось понимание, что без превращения страны в ту или иную разновидность федерации нынешнюю кровопролитную гражданскую войну, по-видимому, не прекратить, былой опыт следует воспринимать как позитивный – это, как говорится, лучше, чем ничего.
После ухода англичан с побережья Аденского залива йеменские племена, играющие столь видную роль в развитии страны и генерирующие стихийный федерализм, участвовали в государственной жизни в неодинаковой мере. Став независимыми государствами, обе части Йемена столкнулись с типичным для племенных обществ конфликтом суверенитетов, означавшим, по сути, столкновение традиции и модернизации. Как отмечает в этой связи российский исследователь, «власть должна была сделать непростой выбор между признанием суверенитета племен, предписанного в их правовых нормах тысячелетней давности, и готовностью идти на конфликт с ними, добиваясь установления собственного суверенитета на всей территории своих государств» [27]. При этом из-за различий в экономических и идейных основаниях, на которых возводилась государственность, ЙАР и НДРЙ шли здесь разными путями.
В Южном Йемене, вставшем на рельсы социалистического эксперимента, племенная структура рассматривалась как «пережиток прошлого», со временем подлежащий искоренению. Это вылилось в системные попытки преодолеть трайбализм, увенчавшиеся как минимум частичным успехом. В то время как социальные, экономические, политические отношения внутри самих племен по-прежнему регулировались преимущественно племенными обычаями, взаимодействие племен со структурами государственной власти, как и их связи между собой, превратились в предмет довольно жесткой административной регламентации. Уже в 1968 году в Декрете о межплеменном примирении власти НДРЙ предписали племенам незамедлительно положить конец всем распрям, перенеся их разрешение в светские суды, а в 1970-м они запретили все организации, основанные на племенной принадлежности. Но, успешно ломая племенные порядки и нравы, революционные правители обрекли себя на иную проблему: старые механизмы нечем было полноценно заменить, и это мешало утверждению в южной социалистической политии эффективной управленческой модели. Межплеменная конкуренция на Юге сменилась борьбой региональных элит – отождествлявших себя с различными фракциями революционного движения – за контроль над партией и государством. Фактором, заметно обострявшим эту борьбу, послужило то, что революционный режим настаивал на равном представительстве всех региональных общностей в государственном и партийном аппарате. В 1970–1980-е, как и позже, в ходе «арабской весны», главными участниками противостояния оставались элиты, с одной стороны, Адена (бывшего Западного протектората) и, с другой стороны, Хадрамаута (бывшего Восточного протектората). В 1986 году их соперничество вылилось в откровенную поножовщину: в ходе конфликта внутри руководящего ядра Йеменской социалистической партии (ЙСП) одна из соперничавших группировок физически истребила верхушку другой прямо на заседании политбюро ЦК ЙСП, спровоцировав в республике миниатюрную гражданскую войну. В йеменской истории этот печальный эпизод, который, помимо прочего, колоссально ослабил потенциал южан в будущем диалоге с северянами, известен как «события 13 января».
Власти республиканского Северного Йемена, подходя к конфликту суверенитетов более спокойно, в первые полтора десятилетия после революции 1962-го вообще не уделяли ему особого внимания. Новая модель взаимоотношений государства и племен начала оформляться лишь после прихода к власти Али Абдаллы Салеха, состоявшегося в 1978 году. Выстраивая свою патронажную систему, этот политик реанимировал институт посредничества, укоренившийся в северных йеменских землях с зарождения в IX веке зейдитского имамата [28]. Как и в стародавние времена, Сана вновь попыталась сделаться монопольным посредником, регулирующим «броуновское движение» социума, разобщенного на множество племен. Используя контроль над государственными ресурсами, Салех поощрял одних, наказывал других, сталкивал между собой третьих. Он стал виртуозом племенных интриг, раздавая наличность в ходе поездок по стране, официальных встреч с шейхами в столице, распределения субсидий через профильные министерства. Однако и эта попытка централизовать государство, кооптируя племенных вождей в бюрократический аппарат, в итоге оказалась не слишком действенной. Сделав из верховных шейхов лидеров политических партий, депутатов парламента и государственных чиновников, Салех нарушил крайне важный для взаимодействия между шейхом и общинниками принцип эгалитаризма – лишив тем самым многих вождей личного авторитета в глазах соплеменников. Одновременно были искажены привычные отношения между шейхами разных уровней: эрозии подверглась важнейшая вещь, а именно «право любого “нижестоящего” шейха делать свой выбор самостоятельно, сообразуясь с прагматическими выгодами своего племени» [29]. В целом же за три десятилетия правления Салеха выращенная им разновидность трайбализма продемонстрировала свою ущербность, способствовав сначала крушению режима, а затем и всей политической системы.
Слияние и поглощение
Подъем арабского национализма, сопровождавший деколонизацию на Ближнем Востоке, в Йемене обернулся обострившейся тягой двух частей страны к политическому единству. Но в 1970–1980-е, в один голос призывая к объединению, власти на Севере и на Юге не торопились с ним, поскольку политические элиты ни того ни другого сегмента не хотели сделаться объектом «недружественного поглощения». Разумеется, «с особой тревогой на эту угрозу смотрели в НДРЙ, поскольку северяне превосходили южан в соотношении пять к одному» [30]. Именно это обусловило продолжительный торг, длившийся два десятилетия и закончившийся лишь после того, как руководство Южного Йемена, лишившись поддержки тонущего Советского Союза и обанкротившись экономически, вынуждено было пойти на заведомо рискованную для себя сделку – позволявшую тем не менее, как считали аденские социалисты, сохранить хотя бы остатки властных прерогатив в южной части страны. В какой-то степени капитуляция южан объяснялась крайне низкой ценой на нефть, составлявшей тогда около десяти долларов за баррель и не позволявшей Югу, несмотря на обладание собственными нефтяными запасами, сводить концы с концами. Кроме того, им откровенно не повезло: на Юге нефть открыли слишком поздно, в середине 1980-х, и ее добыча еще не была выведена на должный уровень.
Фактически план унификации, выношенный сторонами к 1990 году, представлял собой квазифедералистский контракт о разделе власти, опирающийся на хрестоматийный принцип «сочетания самоуправления и разделенного правления». В апреле 1990-го два правительства согласовали этапы объединения, а месяц спустя было обнародовано совместное решение о создании Йеменской Республики. Поскольку инициаторы проекта опасались вооруженного восстания его противников – а таковых было немало, особенно на южных территориях, – унификацию провели молниеносно, без какого бы то ни было переходного периода. Новорожденное государство должно было контролироваться двумя партиями: северным Всеобщим народным конгрессом Йемена (ВНК) и южной Йеменской социалистической партией (ЙСП). Предполагалось, что наличие двух равноправных центров силы будет уравновешивать систему, превращая ее в стабильно функционирующую демократию de facto федеративного типа. Это, однако, предполагало выживание обоих политических режимов, ни один из которых в процессе слияния не демонтировался – а устойчивость такого сценария, в конечном счете, оказалась за пределами возможного. «Хотя сами земли Йемена удалось объединить, две правящие партии глубоко не доверяли друг другу, сохраняя за собой две полноценно функционирующих администрации» [31]. Более того, и это, наверное, самое важное: в неприкосновенности остались две не пересекавшиеся друг с другом патронажные сети.
Пользуясь немощью бывшего «социалистического» Юга, «капиталистический» Север, к тому моменту уже возглавляемый бывшим танкистом и будущим диктатором Али Абдаллой Салехом, понемногу, но методично и последовательно начал подрывать достигнутые договоренности о разделе власти. Делалось это прежде всего экономическими методами: получив под «грядущее процветание единой страны» щедрую денежную и консультационную помощь от глобальных институтов типа Международного валютного фонда, Всемирного банка и Американского агентства по международному развитию, йеменское правительство запустило программу «оздоровления» национальной экономики, в основе которой была, разумеется, приватизация. Понятно, что главным полем приватизационных мероприятий оказался Юг, который после социалистического эксперимента отличался высокой степенью огосударствления экономики. Приватизация принесла с собой два крайне неприятных для йеменских социалистов последствия: во-первых, она лишила работы многих граждан Юга, ранее занятых в государственном секторе и теперь оказавшихся на улице; а во-вторых, она подорвала влияние профсоюзов, обладавших в Адене и окрестностях сильными позициями еще с колониальных времен и составлявших политическую базу ЙСП. По Югу больно ударило и еще одно обстоятельство, на этот раз связанное с международной политикой. Дело в том, что на рубеже 1990–1991 годов объединенный Йемен не проявил ожидавшейся от него дипломатической солидарности с Соединенными Штатами, вознамерившимися освободить Кувейт от иракских захватчиков (Али Салеха и Саддама Хуссейна связывала личная дружба) – и был наказан за это, причем очень сурово. Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива не только лишил Сану внушительного пакета помощи в 500 миллионов долларов, но и изгнал из богатых монархий 800 000 йеменских гастарбайтеров, которым пришлось пополнить ряды обездоленных у себя на родине [32]. В условиях хронического аграрного дефицита правительство Салеха – не без задней мысли – предложило им осваивать малонаселенный Юг; причем, утверждаясь на новых землях, эти переселенцы создавали военизированные дружины, предназначенные для защиты их свежих наделов от негодующих местных жителей. Появление новоявленных «колонистов» подрывало престиж ЙСП прямо у нее дома – кроме того, их формирования очень помогли Северу в ходе вскоре начавшейся гражданской войны 1994 года.
Как и следовало ожидать в подобном контексте, первые всеобщие выборы, в 1993 году проводимые в обеих частях теперь единой страны, оказались прологом политической катастрофы – и крушения квазифедеративного союза. Подкуп, угрозы и запугивание со стороны обоих ключевых акторов стали в ту кампанию универсальным средством наращивания электорального веса. Однако произошло и еще кое-что важное. По итогам голосования на политической арене молодой республики появилась новая влиятельная сила – партия «Йеменское объединение за реформы» («Аль-Ислах»), которая объединяла местных «братьев-мусульман» и опиралась на поддержку влиятельного клана зейдитов аль-Ахмар, доминирующего в племенной конфедерации Хашид (к одному из ее второстепенных племен принадлежал и клан Салеха) [33]. В результате распределение парламентских сил выглядело следующим образом: ВНК – 123 места, «Аль-Ислах» – 62 места, ЙСП – 56 мест, на долю мелких партий остались 12 мест, а еще 47 мест заняли независимые депутаты [34]. Ситуация представлялась критической в том смысле, что новый расклад как бы вынуждал ЙСП потесниться, но южане не хотели уступать, а давить на них было опасно, поскольку вооруженные силы Южного Йемена, в свое время подготовленные и экипированные Советским Союзом, по-прежнему оставались под их монопольным контролем. Элиты северян, однако, были склонны закрепить свой успех и выжать максимум из электорального посрамления своих южных партнеров. После подведения итогов Салех, руководивший тогда ВНК и еще до выборов заручившийся поддержкой «Аль-Ислах», начал говорить о том, что прежние схемы паритетного раздела власти теперь едва ли будут действовать: в заявлении, распространенном сразу после голосования, он разъяснил, что «народ сделал свой выбор», а «марш к демократии» нельзя останавливать ради удобства тех, кто не получил народной поддержки [35]. Разумная осторожность, однако, заставила его на время умерить аппетиты: в конце концов, Салех решил сохранить довыборное status quo, подготовив и реализовав закулисную сделку, перечеркивавшую итоги народного волеизъявления. Опираясь на доминирование северян в объединенном парламенте, он добился для себя поста президента объединенной страны, предложив возглавлявшему ЙСП Али Салему аль-Биду и лидеру «Аль-Ислах» Салиху Убейду Ахмаду портфели премьер-министра и заместителя премьер-министра соответственно.
Этот тактический ход оказался неудачным в двух отношениях: с одной стороны, он вызвал недовольство общества, поскольку противоречил реальному раскладу политических сил, а с другой стороны, он так и не смог успокоить верхушку ЙСП, которая все больше начинала нервничать, чувствуя, что ее ущемляют. Желая хоть как-то укрепить свои позиции, южане-социалисты попытались развернуть общественную дискуссию о федерализации и децентрализации власти. В свою очередь и президент Салех, и лидеры «Аль-Ислах» не скрывали своего подозрительного отношения к подобным инициативам, в которых им виделся сепаратистский заговор, направленный на развал свежеиспеченного единого йеменского государства. Тем не менее в серии мероприятий, проведенных в стране в рамках национального диалога 1993–1994 годов, была зафиксирована немалая заинтересованность региональных и местных властей в рассредоточении государственных полномочий: об этих дискуссиях вновь вспомнили во время федералистских дебатов 2010-х. Более того, Салех и «Аль-Ислах» в тот период даже согласились совместно с ЙСП и под патронажем короля Иордании подписать в Аммане специальную декларацию, предусматривающую скорое внедрение в Йемене базовых принципов административной и финансовой децентрализации, а также отказ от назначения губернаторов провинций и переход к их избранию. Впрочем, начавшаяся через несколько месяцев гражданская война не позволила практически подступиться к этим планам.
Как отмечает Александра Льюис, «к 1994 году выяснилось, что республиканизм ВНК, социализм ЙСП и исламизм “Аль-Ислах” невозможно сплавить воедино», а неспособность трех партий договориться о базовых принципах управления страной парализует государственный аппарат [36]. Но, вместо того, чтобы пойти навстречу и без того пострадавшему Югу, центральные власти в тот период взяли курс на лишение южан политической идентичности, сложившейся в минувшие годы. По словам российского специалиста Сергея Сереброва, южные элиты возмущало то, что политическая система Севера предоставляла их региону лишь «перспективу ретроградной эволюции в собственное прошлое, от которого население Юга с большим облегчением избавилось благодаря радикальным реформам, проведенным режимом НДРЙ в 1970-е» [37]. В южной части страны были утрачены все социальные завоевания – которых, кстати, было немало, – прошла грабительская приватизация, вновь началось притеснение женщин, пользовавшихся в НДРЙ равными правами с мужчинами, была демонтирована светская система образования. Разочарование южан вылилось в то, что весной 1994 года, в самый разгар административной неразберихи, премьер-министр аль-Бид оставил свой пост, вернулся из Саны в Аден и заявил о реставрации Народной Демократической Республики Йемен. Разумеется, ни северяне, ни международное сообщество не признали этой сепаратистской инициативы; по словам Питера Солсбери, окружение новоявленного президента Салеха тогда «предпочло сокрушение и подавление “раскольников” интегрированию локальных или обладающих особой идентичностью групп в открытую и подотчетную управленческую систему» [38]. Так началась скоротечная гражданская война 1994 года, завершившаяся военным разгромом и последующей сдачей южных армий. Кстати, на стороне северян сражалось небольшое количество военных подразделений Юга, сменивших знамена, – их составили те, кто проиграл в бурных междоусобицах йеменских социалистов, сотрясавших НДРЙ в 1980-е. (В 1986 году эти люди были в рядах тех, кто подготовил кровопролитные «события 13 января», но потом, проиграв в вооруженном противостоянии с другой фракцией социалистов, бежал, спасаясь от победителей, на Север.) Возглавлял эти части генерал Абд Раббо Мансур Хади, позже вознагражденный за своевременную переориентацию постом вице-президента – поначалу чисто декоративным, но позже проложившим ему дорогу на самый верх. Разгром южан вновь сделал федералистские проекты в Йемене неактуальными – вплоть до «арабской весны» 2011–2012 годов.
Хотя после завершения гражданской войны Салех не отказывался от взятых в Аммане обязательств, об их практическом воплощении новый режим вовсе не думал; напротив, звучавшие время от времени публичные выступления, защищавшие децентрализацию, по-прежнему расценивались не иначе, как государственная измена. Лишь в феврале 2000-го йеменский парламент принял серию законов, разрешивших избирать консультативные советы на уровне провинций и районов, однако скудное финансирование и узко совещательные функции, которыми наделили новые органы, как и сохранявшаяся назначаемость губернаторов, не позволили поколебать всемогущество йеменского центра [39]. В 2008-м Салех в качестве уступки своим конкурентам разрешил местным советам избирать губернаторов, но, поскольку режим в Сане становился в тот период все более авторитарным, это почти ничего не изменило [40]. Тем не менее запрос на рассредоточение власти не только сохранялся, но и делался все более актуальным. Теперь главным фактором, стимулировавшим интерес к этой теме, стало распределение нефтяной ренты, которое утвердилось после победоносной для Севера гражданской войны 1994 года. Если в прежние времена элиты Саны пополняли свои кошельки только за счет нефтяных месторождений северных провинций (мухафаз) Мариб и Эль-Джауф, работавших с 1986 года, то теперь, когда аденские оппоненты были разгромлены и деморализованы, в их безраздельное пользование перешла и нефть, добываемая в южных провинциях Хадрамаут и Шабва. Согласно экспертному заключению, «вместо того, чтобы равномерно и справедливо распределять нефтегазовые доходы по всей стране, Салех использовал эти поступления исключительно для поддержания своей персональной и централизованной патронажной сети» [41].
Фактически администрация Салеха и ее сторонники во второй половине 1990-х отладили масштабный механизм перекачки ресурсов из одной части страны в другую. При этом, что интересно, выгодоприобретателем оказался отнюдь не весь Север: непропорциональное распределение средств приносило выгоду в первую очередь так называемому «племенному поясу», расположенному вокруг Саны и выступающему главной опорой правящего режима, не оставляя другим территориям Северного Йемена ни малейшего шанса вырваться из беспросветной бедности [42]. Разумеется, такая ситуация не могла не вызывать недовольства, причем в обеих частях страны сразу: в частности, обделенными себя ощущали и те южане, которые, подобно Хади, поддержали Салеха в гражданском конфликте – об этом свидетельствовал, например, демарш 2001 года, который был предпринят политической группой, назвавшей себя «сынами южных и восточных провинций» и требовавшей от президента восстановления справедливости в отношении Юга [43]. Разумеется, спорадические выступления, подобные этому, осуществлялись не только южанами-лоялистами: к 2007 году недовольство, произведенное демонтажем НДРЙ, вылилось в становление группировки «Аль-Хирак аль-Джануби» (Южное движение), костяк которой составили бывшие военные и гражданские функционеры социалистического Йемена. Многие из них, полагая, что прошедшая унификация была лишь уловкой, позволившей разграбить обширные богатства их родины, считали федерализацию насущной и важной задачей. Наконец, в 2009-м, за два года до «арабской весны», оппозиционная коалиция «Аль-Ликаа аль-Муштарак» [44], куда вошли пять оппозиционных партий, включая уже упоминавшиеся и ранее враждовавшие партию «Аль-Ислах» (поссорившуюся к тому моменту с Салехом) и ЙСП, а также три партии поменьше, тоже рассматривала федерализм в перечне опций, которые могли бы способствовать нормализации и миру в Йемене [45].
Противники федерализации на севере и на юге
На протяжении двух десятилетий, предшествующих «арабской весне», в Йемене вызревали две непохожие друг на друга базовые силы, которые позже стали главными оппонентами федерализации, с 2015 года предлагаемой переходным правительством. Речь идет о северянах-хуситах, считающих, что страна в принципе не требует внедрения федерализма, и южанах-сепаратистах, полагающих, что бесполезный федерализм нужно оставить в прошлом. Эти политические игроки заслуживают, чтобы остановиться на них чуть подробнее.
В качестве общественно-религиозного движения хуситы появились на политической арене Йемена в начале 1990-х. Поначалу это была ориентированная на возрождение исламских ценностей небольшая, но энергичная группа под названием «Религиозная молодежь», протестующая против маргинализации шиитского меньшинства – зейдитов – в республиканских структурах власти. При этом, однако, важно понимать, что понятия «зейдит» и «хусит» никогда не были тождественными: многие среди йеменских шиитов отказывают движению хуситов в поддержке. Это не удивительно, поскольку зейдитская общность в Йемене не монолитна: внутри нее выделяются, во-первых, религиозно-политическая элита (саййиды – потомки пророка Мухаммеда от его внуков Хасана и Хусейна), которой приписывается врожденное право на государственную власть; во-вторых, административная элита (кадийи), чей престиж базируется на образованности, и, в-третьих, ориентированные на зейдитов северные племена. Несмотря на иерархичность социальных взаимоотношений в этой триаде, до единомыслия тут очень далеко.
Концентрация новой политической силы происходила вокруг семейства аль-Хуси, ареалом проживания которого традиционно была граничащая с Саудовской Аравией северная провинция Саада. Во время гражданской войны 1960-х, последовавшей за свержением имамата, этот регион был оплотом монархических сил, что обусловило устойчиво недоброжелательное отношение к нему со стороны молодой республики. Наибольшую тревогу у республиканских властей вызывало зейдитское положение о том, что по призыву потенциального имама верные племена обязаны с оружием в руках подниматься против неправедного правителя. Забегая вперед, стоит отметить, что в ходе йеменского противостояния, развернувшегося после свержения Салеха, хуситов поддержали именно те общности и группы, которые в свое время воевали на стороне изгнанного революционерами имама, а их оппонентами выступили в основном наследники тех, кто тогда отстаивал идеалы республики.
Своим чудесным превращением из крошечной секты харизматиков в общенациональную политическую силу хуситы были обязаны, как ни парадоксально, диктаторскому режиму Салеха. С начала 1980-х правитель Северного Йемена консолидировал свою власть, используя три рычага: он щедро субсидировал верных ему племенных лидеров, неустанно создавал вездесущую сеть тайных агентов и записывал всех сколько-нибудь влиятельных людей в собственную «карманную» партию Всеобщий народный конгресс. Типовой обработке подвергались и хуситы, которые первоначально соглашались действовать в задаваемых Салехом рамках – их лидер Хусейн аль-Хуси в 1993 году даже был избран в парламент. При этом режим эффективно манипулировал хуситами, используя для этого уже упоминавшуюся партию «Аль-Ислах»: это объединение, созданное и поддерживаемое семейством аль-Ахмар, которое конкурировало с кланом аль-Хуси, действовало на той же территории, что и хуситы, и опиралось на ту же электоральную базу. Тактика Салеха, по словам Хелен Лакнер, заключалась в следующем: он постоянно сталкивал «Аль-Ислах» и хуситов между собой, возвышая то первых за счет вторых, то вторых за счет первых [46]. Однако по мере того, как хуситы все более явно начинали притягивать к себе ущемляемые и вытесняемые режимом слои зейдитов, отчуждение между ними и Салехом становилось все глубже. Как пишет Мариеке Брандт, хуситское движение выступило «катализатором сплочения всех тех жителей провинции Саада (и не только ее), кто чувствовал себя ущемленным экономически, изолированным политически и маргинализированным религиозно» [47].
В 1997 году лидер хуситов лишился своего места в парламенте, а в 2004-м и вовсе был убит спецслужбами Салеха. С 2004-го по 2010 год хуситы участвовали в шести войнах с центральным правительством. Несмотря на то, что в последней из этих войн (август 2009-го – февраль 2010-го) республиканская армия методично придерживалась тактики «выжженной земли», боевые действия показали превосходство ополчения зейдитов не только над войсками Саны, но и над армией саудитов, которым впервые за много лет пришлось отбивать сухопутное вторжение с территории Йемена. Поначалу вопросы административно-государственного устройства не очень интересовали хуситов; точнее говоря, поскольку их лидеры обосновывали свои притязания на власть, ссылаясь на религиозные догматы, делимость как самой этой власти, так и опекаемого ею политического пространства казалась им недопустимой – то есть они совсем не мыслили в федералистских категориях. Позже, помирившись с Салехом и вступив с ним в союз, они, уподобляясь своему партнеру, отказались считать федерализм приемлемой для себя опцией, официально заявив об этом на заседаниях Всеобщего национального диалога – об этом речь пойдет ниже.
В свою очередь нежелание многих южных группировок идти на новый федералистский эксперимент также опиралось на внушительный набор аргументов. После заключения унии 1990 года Аден стремительно терял свое политическое, а затем и экономическое значение. Фактически в выигрыше от слияния оказались только северные зейдитские элиты, близкие к клану Салеха, и вернувшиеся эмигранты, в свое время изгнанные социалистами. Население же Южного Йемена довольно быстро изжило эйфорию «возвращения домой», на смену которой пришло крушение надежд, ранее связываемых с воссоединением: утратив практически все социальные завоевания предыдущих 23 лет, оно сначала было придавлено прокатившейся по социалистической части страны волной политических убийств, жертвами которой в 1991-м стали чиновники и активисты упраздненной НДРЙ, потом испытало электоральное унижение, вызванное провалом йеменских левых на выборах 1993-го, а затем пережило разграбление Адена в июле 1994-го, увенчавшее триумф северян в гражданской войне между Севером и Югом. Последнее из упомянутых событий оставило в памяти местных жителей особенно горький привкус, поскольку в карательной акции элитных войск Салеха, а также йеменских джихадистов-«афганцев», развернутой в передовом и благоустроенном городе, беспорядочному уничтожению подверглась не только административная и военная инфраструктура прежнего социалистического режима, но и социальные объекты самого разного профиля, от больниц и школ до библиотек и музеев. Кстати, именно страх перед повторением той трагедии в 2015 году заставил южан смириться с введением в город войск Объединенных Арабских Эмиратов, приглашенных в Аден бежавшим сюда от хуситов «временным» президентом Хади. Люди в массе своей посчитали, что оккупанты отнесутся к ним бережнее, чем вновь угрожавшая южной столице коалиция «соотечественников» – на этот раз хуситов и сторонников Салеха.
После войны 1994 года власти Саны принудительно демобилизовали более 85 тысяч бывших военнослужащих и сотрудников спецслужб НДРЙ. Эти люди, оставшиеся без средств к существованию, но обладавшие военными и мобилизационными навыками, немедленно начали объединяться, выдвигая поначалу только экономические требования. Режим ответил на это насилием, в уличных демонстрациях тут и там гибли люди, а это подогревало сочувствие населения к бывшим отставникам. За десятилетие они консолидировались и упрочили свою социальную базу, сформировав к 2007 году движение «Аль-Хирак», ставшее главным апологетом южнойеменского сепаратизма. Впрочем, говоря об этом, стоит иметь в виду три дополнительных обстоятельства. Во-первых, «Аль-Хирак» не отличается единством, и если одна его часть настаивает на восстановлении суверенной государственности НДРЙ, то вторая часть все же согласна обсуждать федеративный союз с Севером – при условии, что Юг войдет в него единым субъектом. Во-вторых, в число южнойеменских сепаратистов, отвергающих федерализацию, входят представители не только движения «Аль-Хирак», но и великого множества других группировок и организаций [48]. Они не согласны друг с другом ни в чем, за исключением того, что южанам нужно навсегда проститься с северянами. Естественно, эта сила приветствовала предпринятую администрацией Хади в 2016 году высылку пяти тысяч северян из южных земель: этих людей силой посадили в грузовики и доставили на бывшую административную границу между двумя государствами. Наконец, в-третьих, и это самое главное – далеко не все на Юге поддерживают сепаратистские лозунги: например, Южный переходный совет, сформированный в 2017 году под патронажем ОАЭ, отвергает не только план Хади, но также и притязания как южных сепаратистов, так и северных унитаристов.
Революция и децентрализация
Йеменская революция 2011–2012 годов, заметно ослабившая центральную власть, вывела дискуссии о децентрализации и федерализации на новый уровень. Главной общественной площадкой, на которой шло обсуждение этой проблематики, стал Всеобщий национальный диалог (ВНД), приступивший к работе в марте 2013-го. Форум собрал 565 делегатов, представлявших политические партии, социальные группы и географические регионы страны. Наблюдатели сразу же обратили внимание на искаженные нормы представительства, установленные для некоторых сегментов йеменского общества: так, южане, составляющие в стране бесспорное меньшинство, получили более половины всех делегатских мандатов (хотя лишь 85 из них были членами сепаратистских группировок), в то время как движение хуситов, к тому моменту активно набиравшее политические очки, напротив, располагало лишь 35 местами [49]. Подобные перекосы в дальнейшем не сулили ничего хорошего, и эти догадки позже не раз подтвердились. Новый орган должен был предложить, во-первых, алгоритмы самых неотложных реформ и, во-вторых, принципы организации обновляемого государственного устройства, а также составить на этой основе рекомендации для будущей конституции. Двум из девяти учрежденных форумом рабочих групп – по проблемам Юга и по государственному строительству – предстояло определиться в отношении рассредоточения власти и федерализма в Йемене. Именно их деятельность за десять месяцев функционирования ВНД вызвала самые острые разногласия.
Основой для дебатов послужили три базовые позиции, представленные участниками. Во-первых, прежняя правящая партия Всеобщий народный конгресс во главе с экс-президентом Салехом, остававшимся заметной фигурой и после злополучной для него революции, выступала против федерализма как такового, видя в нем верный путь к распаду страны. Обеспечив торжество унитарно-патронажной государственности в предшествующий период, она теперь не хотела сдавать позиций, даже несмотря на смену режима. Во-вторых, разочарованные унификацией 1990 года южане из движения «Аль-Хирак» поддерживали переход к федеративной модели из двух субъектов федерации, очерченных границами бывших ЙАР и НДРЙ. Интересно, что среди их противников оказались не только приверженцы Салеха, но партия «Аль-Ислах», а также ряд небольших партий, считавших, что союз, состоящий из двух субъектов, неминуемо ожидает крах, который спровоцирует новую распрю между Севером и Югом. Наконец, в-третьих, созданное хуситами движение «Ансар Аллах» по ходу обсуждения многократно меняло свои взгляды, ставя отношение к федерализму в зависимость от того, сможет ли будущая федерация обеспечить хуситам выход к морю и доступ к стратегически важным ресурсам. Позиция хуситов обрела устойчивость и однозначность только после того, как администрация президента Хади предложила форуму собственный вариант федеральной «нарезки», предусматривавший учреждение федеративного государства из шести составных частей.
Питательной средой для федералистских настроений стали расположенные между Саной и Аденом самые густонаселенные провинции Таиз и Ибб, отличающиеся более высокой, чем в среднем, образованностью населения, наличием пригодных для сельского хозяйства земель и динамичным бизнес-сообществом. На децентрализацию работали также и претензии этого региона на особую роль в стране, поскольку в период имамата город Таиз довольно долго оставался государственной столицей. Передовую часть здешних жителей традиционно удручало, что унитарная модель не позволяла их землям нормально развиваться: с установлением республики они пользовались лишь периферийным вниманием со стороны правительства Саны и были недостаточно представлены во властных и военных структурах – несмотря на основательные объемы собираемых здесь налогов. Не случайно позже, когда началось обсуждение шестичленной схемы Хади, некоторые исследователи называли именно регион Джанад, призванный объединить Таиз и Ибб, модельным субъектом будущей йеменской федерации – в плане как человеческого капитала, так и деловой культуры.
В марте 2014 года Мансур Хади дал указание заложить в проект новой йеменской конституции принципы разграничения полномочий между центром и регионами в рамках создаваемой трехуровневой системы власти. Однако участникам ВНД так и не удалось решить этот вопрос, и он был оставлен на усмотрение Конституционного комитета. Кроме того, ВНД не смог прийти к компромиссному варианту статуса местного самоуправления: в ходе дискуссий выяснилось, что у сторон нет единого мнения относительно того, фиксировать ли статус муниципальных структур в будущей конституции или же оставить этот вопрос на усмотрение регионов. Однако, несмотря на важность этих сюжетов, еще более острые конфликты обещало то, что делегатам форума не удалось выработать единую формулу, регламентирующую управление природными ресурсами и раздел нефтяной ренты – констатации, что богатства Йемена принадлежат всему его народу [50], тут было явно недостаточно, особенно если учесть, что перед революцией 2011 года топливные доходы составляли 60–70% всех поступлений национальной казны. Разумеется, для оппонентов центрального правительства в лице хуситов и сепаратистов-южан этот вопрос оставался главным источником раздражения. В конечном счете, стороны смогли сойтись лишь на необходимости дополнительных консультаций между центром и регионами, по результатам которых в будущем предстояло принять специальный федеральный закон, устанавливающий критерии равного распределения сырьевых доходов.
Итогом появления на свет шестичленной федералистской схемы стала не стабилизация, но, напротив, еще большая разбалансировка ситуации в государстве. Согласно некоторым оценкам, «предложение 2014 года о внедрении в Йемене федеральной системы стало одной из главных причин последовавшей затем вспышки конфликта», поскольку эта «непродуманная и скоропалительная инициатива усугубила дальнейшую фрагментацию страны, вызвала новые внутренние расколы и подогрела требования местной автономии» [51]. После завершения работы ВНД не раз высказывались опасения, что федерализм в Йемене не укрепит, а погубит единое государство. Скепсис был вполне резонным, поскольку, как уже говорилось, делегаты не сумели согласовать ни один из вопросов, делающих федеративный контракт эффективным. Подготавливаемая федералистская рецептура казалась пессимистам недоброкачественной: продвигаемая администрацией Хади схема предполагала учреждение сильного центрального правительства, доминирующего над слабыми территориальными органами, довольно далеко отступая от органичного симбиоза «самоуправления и разделенного правления». Наконец, указывалось и на то, что создание новых «этажей» власти окажется для страны финансово непосильным: в Йемене, с его традиционно раздутым управленческим аппаратом, на выплаты бюджетникам и без того уходят более 30% всех государственных расходов – дополнительную бюрократию, появление которой в ходе федерализации неизбежно, будет трудно внести в платежную ведомость [52].
Сложности нарезки
Согласившись в конце 2014 года с необходимостью перехода к федеративной модели для Йемена, участники Всеобщего национального диалога тем не менее не сумели разработать ее полноценный дизайн. Как и следовало ожидать, самые жаркие дебаты разгорелись по поводу территориальных контуров будущих федеративных образований. Такая ситуация была вполне предсказуемой, поскольку в йеменской федерализации каждая из многочисленных ее сторон преследовала собственные корыстные цели. Так, президент Хади видел в федерализме единственный инструмент, позволяющий отобрать реальную власть у экс-президента Салеха и разрушить выстроенную им патронажную систему (заменив ее собственной патронажной системой), а также хотя бы минимально удовлетворить требования тех, кто выступил против диктатуры последнего в 2011 году. Объединившаяся вокруг него новая политическая элита имела вполне четкие представления о том, чего она хочет добиться, решаясь на внедрение федерализма, – но ее устремления во многих случаях не совпадали с чаяниями остальных участников торга, а иногда и напрямую противоречили им. Это не удивительно: новая центральная власть посредством федерализации стремилась не только возвысить себя, но и ослабить своих конкурентов – как на Юге, так и на Севере. По этой причине было решено навязать новые региональные границы сверху, не вынося планов размежевания на низовое обсуждение и избегая дискуссий на местах. Как следствие, единственным вкладом ВНД в решение территориального вопроса стало то, что делегаты, понимая зыбкость и неустойчивость любой предполагаемой нарезки, заявили о необходимости принять такое законодательство, которое разрешало бы после хотя бы одного электорального цикла пересматривать как внешние, так и внутренние границы новоявленных федеральных образований. Это положение вошло в финальный доклад Конституционного комитета, который собрался по указанию Хади в начале 2015 года, после того, как ВНД завершил свою деятельность [53].
Проект нового территориального деления разрабатывался специальной рабочей группой, созданной президентом, однако бойкот со стороны представителей ЙСП, движения «Ансар Аллах» и ряда других организаций лишил данный орган легитимности. Так, по справедливому замечанию Хелен Лакнер, «именно решение о создании шести регионов и установлении границ между ними послужило причиной окончательного выхода хуситов из процесса транзита»: отказавшись от переговоров и отвергнув федерацию как таковую, они вскоре направили свои вооруженные формирования на юг, захватив Сану и взяв в заложники высших должностных лиц государства [54]. Как известно, в итоге этих событий Йемен был втянут в новый раунд гражданского противостояния, отягощенный к тому же внешней интервенцией. Столь же негативно президентские инициативы были встречены и южанами, у которых для недовольства были свои причины. Впрочем, негодование ключевых участников федеративного торга не помешало властям официально представить модель, предусматривающую создание в Йемене шести субъектов федерации – четырех на Севере и двух на Юге. Хотя столичные города Сана и Аден получали особый статус, на остальной территории, вместо ныне существующих двух десятков мухафаз (областей или провинций), предлагалось создать шесть федеральных образований – в это число входили Азал, Шеба, Джанад, Тахама, Аден и Хадрамаут, – радикально укрупнявших и перемешивавших прежнее деление. Для страны, где племенные границы зачастую важнее административных, это стало бы большим потрясением. Эксперты, незамедлительно сделавшие вывод, что проект «принимался из соображений сиюминутной политической целесообразности и без учета географических, демографических и социально-экономических особенностей страны», были правы [55]. Ярким подтверждением тому стала предельно резкая реакция на него двух главных акторов, с 2011 года не позволявших переходному режиму встать на ноги: северного хуситского движения «Ансар Аллах» и целого спектра южных организаций и групп, самой видной из которых было объединение «Аль-Хирак».
Еще в ходе обсуждения предполагаемой федерации на заседаниях ВНД хуситы, квота которых была небольшой и составляла всего 35 мандатов, относились к этому проекту с настороженностью – первоначально, впрочем, не высказываясь ни «за» ни «против». Их нейтралитет в этом вопросе превратился в решительное отторжение после обнародования федеративного проекта «временного» президента Хади. Официальный представитель «Ансар Аллах» тогда заявил: «Мы отвергаем это деление потому, что оно раскалывает Йемен на богатых и бедных» [56]. За этой жесткой формулировкой стояли три обстоятельства: во-первых, новый регион Азал, где находятся места их постоянного проживания (это провинция Саада, к которой присоединили провинции Амран, Сана и Дхамар), не получил выхода к морю; во-вторых, отводимые ему земли остались без нефтеносных районов и, следовательно, обрекались на экономическую отсталость и зависимость; в-третьих, в его состав включили и те территории, население которых хуситов не только не поддерживает, но и настроено к ним враждебно.
В результате мятежная общность почувствовала себя ущемленной по всем принципиальным для нее вопросам; хуситы вообще вышли из переговорного процесса и начали добиваться выгодных для себя правил игры иными средствами, вступив при этом в альянс с бывшим президентом Салехом. Участники этого тактического союза, несмотря на разное отношение к федерализму как таковому, сходились в том, что предложенный Хади вариант йеменской федерации неминуемо ущемит права зейдитов и их элиты [57]. Здесь же надо сказать, что на самом раннем этапе обретения власти президент Хади допустил в отношении хуситов стратегическую ошибку: с одной стороны, он почти сразу начал вынашивать невыгодный для них федералистский план, но, с другой стороны, он не препятствовал тому, чтобы заведомые оппоненты его замысла постепенно набирали силу, превращаясь в могучую военно-политическую группировку. Эта парадоксальная позиция объяснялась тем, что постреволюционный руководитель Йемена рассчитывал руками «Ансар Аллах» изгнать с командных высот племенную партию «Аль-Ислах», связанную с конфедерацией Хашид – естественным конкурентом хуситов. Иначе говоря, на протяжении 2012–2014 годов Хади и продвигал, и топил федеративный проект, причем делалось это одновременно.
Что касается Юга, то здесь федеративная реформа столкнулась с возражениями иного рода. Выступая против разделения южной части страны на два федеральных образования, Хадрамаут и Аден, здешние политические силы в своем диалоге с Саной пытались отстоять неделимость Южного Йемена в качестве единого субъекта будущей федерации. В частности, йеменские социалисты, возглавляемые бывшим руководителем Южного Йемена Али Насером Мухаммедом (именно он несет ответственность за упоминавшиеся выше «события 13 января») и до сих пор пользующиеся в регионе немалым влиянием, с самого начала и однозначно отвергли официальный проект, представленный конституционалистами Хади. «Объявление о создании шести регионов – полный отказ от того, что было согласовано в ходе Всеобщего национального диалога», – заявил экс-министр внутренних дел НДРЙ Мухаммед Али Ахмед в феврале 2014 года [58]. В итоге, как отмечали наблюдатели, «в стремлении разделить Юг на два региона явно просматривалась попытка поссорить южные территории между собой и разжечь разлад в рядах движения “Аль-Хирак”, выступающего за сецессию» [59].
Ситуация, однако, гораздо сложнее, чем кажется на первый взгляд. Декларируемое стремление к монолитности и неделимости, выказываемое влиятельными южными акторами, призвано завуалировать бесспорный факт: несмотря на свой вековечный конфликт с Севером, йеменский Юг не является – да и никогда не был – целостной политией. В качестве исторического подтверждения этому можно сослаться на постоянные трения между Западным и Восточным протекторатами при англичанах, одним из проявлений которых остается застарелая хадрамаутская проблема. В Адене, бывшей столице социалистического Юга, есть стойкие опасения относительно того, что возможный раздел южных территорий на две части послужит детонатором, обеспечивающим взрыв сепаратистских настроений в Хадрамауте, выразителем которых сегодня выступает набирающее обороты движение «Нухра Хадрамийа» [60]. В свою очередь основанная весной 2017 года «зонтичная» структура, названная «Всеобщей конференцией Хадрамаута» (в нее, кстати, вошел бывший лидер НДРЙ аль-Бид, некогда заключавший унию с Севером), заявляет, что местные элиты готовы реализовать региональную автономию не только при шестичленной федеративной схеме или в качестве федеративного образования в составе обособившегося от северян Южного Йемена, но и в виде полностью независимого государства [61]. Отдаленность и пустынность этих мест сформировали здесь особый тип йеменского характера: еще с колониальных времен самовосприятие местных жителей связывалось не столько с Аденом, сколько со странами британской Юго-Восточной Азии, где выходцы из Хадрамаута с XIX века сколачивали неплохие состояния. Столетие спустя после основания королевства Саудитов бедные и незнатные люди отсюда массово начали перебираться в Саудовскую Аравию, причем некоторым из них опять сопутствовала удача: именно переселенцы из этой части Йемена положили начала богатейшим саудовским семьям – таким, как бин Ладен, бин Махфуз или аль-Амуди. Не удивительно, что политически самоуверенный и экономически богатый Хадрамаут пугает своих региональных соседей, желающих идти собственным путем: самая восточная йеменская провинция Эль-Махра, некогда бывшая независимым султанатом, а ныне зажатая между Хадрамаутом и Оманом, не раз заявляла, что желает не слияния с западным соседом, а расширения собственной автономии.
Еще одной заметной, хотя, вероятно, и менее значительной проблемой было предполагаемое слияние провинции Эд-Дали с примыкающими к столице Южного Йемена провинциями Лахидж и Абьян. Тревога южан в отношении этой инициативы, в результате которой на карте должно было появиться федеративное образование Аден, была вызвана тем, что для Йемена привычна элитная конкуренция между выходцами из упомянутых земель. Уроженцами Абьяна были не только многие представители руководства бывшего социалистического Йемена, включая самого Али Насера Мухаммеда – премьер-министра и председателя Верховного совета НДРЙ в 1971–1986 годах, но и Мансур Хади, в 2012-м сменивший Али Салеха на посту президента. И если южных «лоялистов», ориентированных на Сану, не устраивало потенциальное доминирование клана Хади в управленческом аппарате объединенного Йемена и в верхушке будущей федеральной территории, то южных «диссидентов» в лице движения «Аль-Хирак» беспокоило, что спровоцированная нескладным слиянием внутриэлитная междоусобица ослабит ряды борцов за независимость Юга.
Вместе с тем у предложенной йеменским руководством федеральной нарезки есть и сторонники. И если эксперты предостерегают, что ее внедрение «будет означать радикальное углубление асимметрии в плане обладания ресурсами, доступа к образованию и объемов власти» [62], то элитам некоторых йеменских регионов именно это, напротив, кажется привлекательным. Помимо богатого нефтью Хадрамаута, федеративные упражнения Хади не вызвали отторжения и в других регионах, обеспеченных ресурсами, – в частности, в нынешних северных провинциях Мариб и Эль-Джауф, которым предстоит составить основу федерального региона Шеба. Здесь своеобразным «мотором» федералистской идеи выступает элементарное и по-человечески понятное нежелание делиться с соседями. Социально-политическому эгоизму местных элит в немалой степени способствует то, что после 2015 года в йеменских регионах начала оставаться гораздо большая, чем раньше, часть нефтяной ренты. Отказываясь расставаться с недавно обретенным благосостоянием, элиты этих провинций, в недалеком прошлом прекрасно вписывающиеся в унитарно-патронажную модель Салеха, вдруг стал истовыми федералистами. Это не странно: иногда федерализм может быть очень приятной вещью как политически, так и экономически.
Очевидно, что «схема шести субъектов» наилучшим образом отвечает интересам центральной власти, позволяя ей играть на противоречиях между вновь сформированными регионами, которые попадают в зависимость от федерального руководства. Федерализм здесь выступает не в качестве цели, призванной гармонизировать национальное развитие, а в качестве средства для укрощения политических конкурентов. Но, как бы то ни было, сейчас, по состоянию на конец 2020 года, будущее этого проекта в условиях распадающейся государственности представляется более чем туманным. И дело не только в том, что категорически отвергающие его хуситы держат под своим контролем треть территории и половину населения страны. Не менее важно и то, что, помимо внутренних противоречий, описанных выше, серьезной компрометацией «плана Хади» стала поддержка, оказываемая ему со стороны Саудовской Аравии. Саудитов вполне можно понять: они считают федерализацию Йемена эквивалентом его ослабления, а это хорошо вписывается в политику «сдерживания» соседа, проводимую Эр-Риядом на протяжении десятилетий. В крахе монархии и учреждении республики в 1962 году режим ваххабитов усмотрел фундаментальную угрозу для себя; с еще меньшим энтузиазмом им была встречена йеменская унификация 1990 года. Не имея тогда возможности напрямую помешать сплочению, саудиты искали различные обходные пути для дестабилизации единого Йемена. Так, наряду с субсидированием в 2000-е некоторых северных племен в качестве своей клиентелы и созданием на саудовские деньги партии «Аль-Ислах», стоит упомянуть о том, что в 1994 году саудовская дипломатия поддержала сецессию Южного Йемена, защищая сепаратистов в ООН и на других международных площадках. Появление же на границах Саудовской Аравии в середине 2000-х мятежных хуситов еще более ожесточило Эр-Рияд; естественно, федералистский проект Хади, уничижавший их заклятого врага, встретил в их лице пламенных сторонников.
***
По-видимому, желание местных политиков сохранить Йемен в нынешних границах в скором времени вновь реанимирует идею федерации, состоящей не из шести, а из двух субъектов и резервирующей за Югом широкие полномочия. Такой сценарий вероятен не только потому, что элита северян теперь относится к нему более мягко, нежели два года назад, но и из-за того, что часть южного истеблишмента, в том числе ряд фракций движения «Аль-Хирак» и Йеменская социалистическая партия, по-прежнему выступает за автономию. Еще в конце 2011 года ими были выработаны так называемые «каирские принципы», в соответствии с которыми началу переговоров о федерализации страны должно предшествовать признание суверенитета Юга, утраченного в 1990 году. Пять лет назад Сана и страны Персидского залива, под патронажем которых проходил Всеобщий национальный диалог, отказались идти на уступки южанам. Но к настоящему моменту ситуация заметно изменилась: и для Саудовской Аравии, и для Севера, находящегося в основном под контролем хуситов и сотрудничающего с ними клана Салеха, федерализация страны по принципу «Север–Юг» стала бы сейчас оптимальным решением. Саудовская Аравия, уставшая от изнурительной интервенции, в последние месяцы была вынуждена переключить внимание на Сирию, где разворачивается ее «холодное» противоборство с Ираном. Поэтому ее вполне могла бы удовлетворить двучленная федерация, способствующая ослаблению хуситов и позволяющая королевству хотя бы частично восстановить каналы влияния на политические процессы в Йемене. Северянам же федеративное образование из двух субъектов предоставило бы возможность не только выйти из войны, но и избавиться от саудовской блокады.
У сторонних наблюдателей, однако, остаются сомнения. Самая главная претензия к назревающим преобразованиям заключается в том, что рыхлая федерация, допускающая наличие у составных частей собственных вооруженных формирований, а также своей административной и политической инфраструктуры, создает очевидные предпосылки для внутригосударственных конфликтов. Подобный путь Йемен уже проходил: как отмечалось в этой статье, гражданской войне 1994 года способствовало то, что бюрократические и военные системы двух частей Йемена избежали слияния после унификации. Сравнительные исследования мировых федераций тоже подтверждают предположение о врожденной нестабильности союзов, в которых число составных единиц минимально: фактически, чем меньше субъектов, тем выше риск, что федеративный торг провалится. Как констатировал классик федералистских исследований, канадец Рональд Уоттс, «главная проблема федераций, состоявших из двух частей, всегда заключалась в том, что стремление обеспечить паритет федеральных единиц абсолютно во всех вопросах неизменно оборачивалось тупиком и параличом» [63]. Соответственно, результатом внедрения федерализма в разделенных обществах может оказаться не сплачивающий, а раскалывающий, «сектантский», федерализм [64]. И в этой связи уместно процитировать вывод британского исследователя, актуальный не только для Йемена, но и для других арабских государств: «Нет никаких гарантий, что региональные лидеры, оказавшись в федеральной системе, начнут действовать более ответственно, чем их былые контрагенты, представлявшие центральную власть в централизованных системах» [65].
[1] Исследование выполнено в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ в 2020 году при поддержке проекта РНФ № 18 18-00254.
[2] Al-Akhali R. The Challenge of Federalism in Yemen. Atlantic Council: Rafik Hariri Center for the Middle East. May 2014. Р. 2.
[3] Salisbury P. Federalism, Conflict and Fragmentation in Yemen. London: Saferworld, 2015. P. I.
[4] Подробнее см.: Gochenour T. Towards a Sociology of the Islamization of Yemen // Pridham B.R. (Ed.). Contemporary Yemen: Politics and Historical Background. New York: St. Martin’s Press, 1984. P. 1–19.
[5] Коротаев А.В. Социальная история Йемена, X в. до н.э. – XX в. н.э. Вождества и племена страны Хашид и Бакил. М.: КомКнига, 2006. С. 104.
[6] Там же. С. 105.
[7] Шиитская природа зейдизма не слишком помешала османам-суннитам поддержать новую монархию: ислам йеменских зейдитов очень близок к суннизму догматически и практически, а представители обеих конфессий в Северном Йемене издавна молились в одних и тех же мечетях.
[8] Blumi I. Destroying Yemen: What Chaos in Arabia Tells Us About the World. Oakland: University of California Press, 2018. P. 33.
[9] Цит. по: Kendle J. Federal Britain: A History. London; New York: Routledge, 1997. P. 141.
[10] Lewis A. Security, Clans and Tribes: Unstable Governance in Somaliland, Yemen and the Gulf of Aden. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2015. P. 4.
[11] Al-Dawsari N. Tribal Governance and Stability in Yemen. Washington, D.C.: Carnegie Endowment, 2012. P. 1.
[12] См., например: Robin C. Les Hautes-Terres du Nord-Yemen avant l’Islam. T. I: Recherches sur la geographie tribale et religieuse de Hawlan Quda’a et du Pays de Hamdan. Leuven: Peeters Publishers, 1982; Dresch P. The Positions of Shaykhs among the Northern Tribes of Yemen // Man. 1984. Vol. 19. № 1. P. 31–49.
[13] См.: Пиотровский М.Б. Южная Аравия в раннее средневековье. Становление средневекового общества. М.: Наука, 1985.
[14] Dresch P. The Positions of Shaykhs among the Northern Tribes of Yemen. P. 40–41.
[15] Коротаев А.В. Указ. соч. С. 120. Подробное описание соответствующих социальных механизмов см. также в классической работе: Dresch P. Tribes, Government, and History in Yemen. Oxford: Clarendon Press, 1989.
[16] См.: Dresch P. Tribes, Government, and History in Yemen. P. 3.
[17] Lewis A. Op. cit. P. 18.
[18] Al-Dawsari N. Op. cit. Р. 4–5.
[19] Kendle J. Op. cit. P. 142.
[20] В 1934 году Саудовская Аравия после победоносной для нее войны аннексировала у Северного Йемена обширные территории, ныне составляющие саудовские административные округа Асир, Джизан и Неджран.
[21] Blumi I. Op. cit. P. 53.
[22] Ibid. P. 62.
[23] Подробнее см.: Orkaby A. Beyond the Arab Cold War: The International History of the Yemen Civil War, 1962–68. Oxford: Oxford University Press, 2017.
[24] Blumi I. Op. cit. P. 91.
[25] Ibid. P. 104.
[26] Day S. The Future Structure of the Yemeni State. Middle East Institute. August 2019. P. 5.
[27] Серебров С.Н. Революция и конфликт в Йемене // Конфликты и войны XXI века (Ближний Восток и Северная Африка) / Под ред. В.В. Наумкина, Д.Б. Малышева. М.: Институт востоковедения РАН, 2015. С. 281.
[28] Там же.
[29] Там же. С. 283–284.
[30] Lewis A. Op. cit. P. 68.
[31] Ibid. P. 70.
[32] Blumi I. Op. cit. P. 155.
[33] Подробнее о социальной базе, идеологии и политике партии «Аль-Ислах» см. работу: Lackner H. Yemen in Crisis: Autocracy, Neo-Liberalism, and the Disintegration of a State. London: Saqi Books, 2017. Ch. 4.
[34] О структуре и составе йеменской оппозиции во времена президента Салеха см.: Исаев Л.М., Шишкина А.Р. Сирия и Йемен: Неоконченные революции. М.: ЛИБРОКОМ, 2012. С. 35–40.
[35] Blumi I. Op. cit. P. 158.
[36] Lewis A. Op. cit. P. 71.
[37] Серебров С.Н. Указ. соч. С. 300.
[38] Salisbury P. Op. cit. Р. 2.
[39] Подробнее см.: Day S. Regionalism and Rebellion in Yemen: A Troubled National Union. New York: Cambridge University Press, 2012.
[40] Подробнее см.: Lackner H. Op. cit. Ch. 1.
[41] Al-Deen M. Federalism in Yemen: A Catalyst for War, the Present Reality, and the Inevitable Future. Sanaa: Sanaa Center for Strategic Studies, 2019. P. 10.
[42] Ibid.
[43] См.: Day S. The Future Structure of the Yemeni State. P. 9.
[44] Об этом оппозиционном блоке, название которого буквально переводится как «совместная встреча», см.: Browers M. Origins and Architects of Yemen’s Joint Meeting Parties // International Journal of Middle East Studies. 2007. Vol. 39. № 4. P. 565–586; Durac V. The Joint Meeting Parties and the Political Opposition in Yemen // British Journal of Middle Eastern Studies. 2011. Vol. 38. № 3. P. 343–365.
[45] См.: Summary: Vision for National Salvation. Yemen’s Vision for National Salvation: A Semi-Official Blog of the Preparatory Committee for National Dialogue (PCND) in Yemen. 2010. March 21 (http://yemenvision.wordpress.com).
[46] Lackner H. Op. cit. Р. 148–149.
[47] Brandt M. Tribes and Politics in Yemen: A History of the Houthi Conflict. London: Hurst, 2017. P. 37.
[48] Некоторые из них специально создавались спецслужбами Салеха, чтобы способствовать раздорам и распрям в лагере противников Саны.
[49] О составе участников ВНД подробнее см.: Yemen National Dialogue Conference Participants // The National (Abu Dhabi). 2013. March 18 (www.thenational.ae/world/mena/yemen-national-dialogue-conference-participants1.292425; см. также: Lackner H. Op. cit. Ch. 1.
[50] Подробнее см.: Al-Akhali R. Op. cit. Р. 3.
[51] Al-Deen M. Op. cit. Р. 4.
[52] См.: Al-Akhali R. Op. cit. Р. 4.
[53] Ibid. P. 3.
[54] Lackner H. Op. cit. Р. 43.
[55] Al-Deen M. Op. cit. P. 13.
[56] Цит. по: Lackner H. Op. cit. Р. 43.
[57] Подробнее см.: Исаев Л., Коротаев А. Йемен: неизвестная революция и международный конфликт // Мировая экономика и международные отношения. 2015. № 8. С. 71–81.
[58] Цит. по: Yemen Agrees On 6-region Federation // The National(Abu Dhabi). 2014. February 10 (www.thenational. ae/world/yemen/yemen-agrees-on-6-region-federation).
[59] Al-Deen M. Op. cit. P. 15.
[60] Подробнее см.: Issaev L. Yemen: Unfinished Revolution. Alsharq Forum Papers. Istanbul, October 2018.
[61] Al-Deen M. Op. cit. P. 21.
[62] Salisbury P. Op. cit. P. 16.
[63] Watts R. Comparing Federal Systems. Montreal; Kingston: McGill-Queen’s University Press, 1999. P. 113.
[64] Salisbury P. Op. cit. P. 7.
[65] Ibid.