Перевод с английского и примечания Владислава Дегтярева
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2020
Перевод Владислав Дегтярев
Роуз Маколей (1881–1958) – английская писательница.
[стр. 187—202 бумажной версии номера] [1]
Руины наших церквей и аббатств, как правило, слишком аккуратны и вычищены, потеряв значительную – и кто знает, насколько значительную, – часть своей таинственности и ностальгического очарования. Многие были перестроены в усадьбы, крестьянские дома или сараи, так что сейчас алтарные арки, фрагменты резного камня и готические окна можно найти в самых неподходящих местах в тысячах крестьянских домов в сельской местности. Например, в фермерском доме XVII столетия, вобравшем в себя значительные части Хейлсовенского аббатства, телеги с сеном, коровы и лошади стоят среди церковных стен и порталов, и ланцетовидные окна смотрят на жующих лошадок. Но все это – обычные превратности судьбы английских аббатств, почти все из которых так или иначе внесли свой вклад в возведение соседних зданий; повсюду в Англии поместья, фермы и коттеджи хранят полустертые следы исчезнувших миров; в монастырских трапезных свалено сено и инструменты, а на стене коровника видны ниши, где раньше помещались святые.
Но даже тогда, когда слишком многое из разрушенного подчищено, все равно остаются фундаменты и фрагменты великих аббатств, лежащие заброшенными в полях, поросшие лесом и проросшие деревьями, подобно цистерцианскому аббатству Куор, руины которого лежат над Вуттонской гаванью, внутри огромного круга разрушенных мощных стен; надвратный дом был «обращен в дом фермера»; старые деревья прорастают сквозь еще более старые капеллы и арки; буйство травы, леса и камня на границе с волнующимся морским заливом; странный контраст с красивым новеньким розовым бенедиктинским аббатством и церковью, построенными по соседству монахами из Солема в начале века. Есть, конечно, и другие заросшие лесом монастырские руины (как Нетли, Болье, Мелроз); но полностью заросшие и разрушенные церкви – это обычно небольшие часовни, которые никто не потрудился расчистить. Среди них – маленькая и быстро исчезающая часовня св. Николая XIV столетия возле Минсдена, некогда часовня рыцарей св. Иоанна Иерусалимского; от ее исчезнувшего алтаря эти рыцарственные искатели приключений отправились, чтобы захватить и разграбить священные башни Иерусалима. Еще меньше древняя капелла в Ноултон Серклз, ютящаяся среди земляных укреплений и деревьев близ Кричела в Дорсете; и обе были, без сомнения, наследницами долгой череды священных построек, располагавшихся на тех же местах, в тех же сакральных чащах, где царили странные культы – кто знает, сколько столетий подряд? Как Эвандр говорил Энею о Тарпейской скале, страшная религия которой всегда ужасала местных поселян, боявшихся лесов и скал; «hoc nemus quis deus incertum est, habitat deus» [2] – жители Аркадии часто думали, что видели там самого Юпитера, особенно во время бури.
Традиция освященной земли все еще жива: христианская церковь поверх языческого храма, мечеть поверх церкви, до тех пор, пока последняя из них не падет и не будет переделана в светские постройки, в которых все же будут жить бледные, загадочные призраки. Нет нужды писать на мемориальных досках слова «место, где ты стоишь, свято», как над входом, ведущим к разрушенным готическим аркам, стенам без крыши и заросшему травой алтарю старой церкви в Айот-Сент-Лоренс, брошенной разрушаться посреди буйных зарослей после того, как владелец поместья, уставший от готики, частично ее снес и заказал господам Стюарту и Реветту [3], прославленным исследованиями афинских древностей, построить на холме новую палладианскую церковь в греческой манере, выглядящую так, словно она стоит на Акрополе. Это случилось в 1779-м; с тех пор древняя церковь в лесах пришла в состояние ветхой святости и наполнилась призраками; Христос посреди фавнов и дриад молодого буйного леса. […]
Подступающие со всех сторон леса, безусловно, усиливают чувство торжественности, если не чувство правильности. «Островерхая руина, царящая над лесом», теперь стала более редким зрелищем, нежели когда-то. Но и сегодня то здесь то там можно обнаружить в чаще глухого и темного леса руины, подобные Биндонскому аббатству, цистерцианскому монастырю XII столетия близ Лалворта; части стен, несколько оснований колонн, следы клуатра и рефектория, все заросшее плющом и ставшее единым целым с лесом, поглотившим развалины. Вокруг аббатства лежат темные и тенистые рыбные пруды. Монастырь был разрушен во время упразднения монастырей, «прекрасный монастырь белых цистерцианских монахов», – как писал дорсетский пастор-антикварий, мистер Кокер, несколько лет спустя; а также – «из руин тот прекрасный дом, который там находится» (замок Лалворт?), был возведен виконтом Биндоном из рода Говардов, которому следовало бы лучше придерживаться своей веры. То, что он оставил, было разобрано для позднейших построек: вероятно, оттуда происходят якобианские части старого помещичьего дома в Вуле, где провела свой медовый месяц чета Энджел Клеров [4], и детали церковной готики в сарае. Век от века углублялась бесприютность Биндона и скорбный сумеречный свет, пробивающийся сквозь ветви, за которым проницательные люди могли разглядеть прогуливающихся, читающих требники или удящих рыбу монахов. Прямо над бухтой расположен маленький коттедж, раннеанглийские окна которого выдают в нем единственный остаток более раннего незаконченного аббатства, Малого Биндона, заброшенного ради более обширного участка возле Вула.
Между упразднением монастырей и концом XVIII века путешествующие по Дорсету антикварии могли наслаждаться величественными и романтическими руинами бенедиктинского Милтонского аббатства, расположенного в лесистой долине, окруженной старым городом Мильтон Аббас. Но в 1752 году аббатство купил мистер Джозеф Дамер, который, сделавшись лордом Мильтоном, снес большую его часть, чтобы построить на его фундаментах новый особняк. Он разрушил также и старинный город, поскольку тот находился раздражающе близко от его особняка, и построил для его обитателей в некотором удалении новую и чистенькую образцовую деревню, существующую до сих пор. Сейчас «те, кто прохаживается по ровным лужайкам вокруг церкви аббатства» (которая не была разрушена), «с трудом могут представить себе, что гуляют в том месте, где был старинный город Мильтон». Предприимчивый мистер Дамер едва успел развернуть свою деятельность, когда доктор Покок [5] прошел этим маршрутом в 1754 году:
«Там находятся величественные руины аббатства, среди них – зал с прекрасным резным экраном, на котором обозначена дата – 1428 год; комната, называемая “Звездной палатой”, деревянный потолок которой украшен позолоченными звездами; большинство других помещений переделано, но часть прекрасного старого здания сохранилась. Лорд Мильтон окружает его футляром в лучшем современном вкусе. Городок мал и весьма беден».
Доктор Покок относился к предприятию лорда Мильтона лучше, нежели мы сейчас. Но внутри эффектного серого особняка сохраняется старый зал аббатства с резным экраном; находящаяся рядом церковь аббатства осталась нетронутой, и оба они мирно стоят среди лесных зарослей. Руины (города и аббатства) скрыты от глаз лучшим современным вкусом; но их присутствие до сих пор чувствуется и в изящном доме, и среди зеленых лужаек.
Каких-то тридцать лет назад цистерцианское аббатство в Нетли, способное соперничать с Тинтерном, Мельрозом и Гластонбери по числу стихотворений, им вдохновленных, представляло собой еще более дикую и скрытую лесом руину. Хорас Уолпол [6] писал Ричарду Бентли (сентябрь 1755 года):
«Но как я смогу описать вам Нетли? Могу лишь сказать, что это место, в которое мистер Шют и я влюблены. Руины обширны и сохраняют части прекрасных резных крыш, висящие в воздухе, со всем разнообразием готических окон, многократно обернутых плющом. На стенах выросло множество деревьев, их остается лишь дополнить кипарисами! Над аббатством возвышается холм, окруженный лесом: от форта, в котором мы построим башню, чтобы в ней жить, остались две небольшие платформы. Этот маленький замок скрыт от аббатства в лесу, в самом его центре, на вершине холма: с каждой стороны открывается вид на Саутгемптонское море, темно-синее, блистающее серебром и кораблями. […] Короче говоря, это не руины Нетли, но руины рая. О, пунцовые аббаты! Что за место они избрали для своей дремоты!» [7]
Хорас придерживался менее меланхолического взгляда на монашескую жизнь, чем многие из его современников; дремлющие пунцовые аббаты, такие, каких Поуп поместил в «счастливые монастыри, заросшие лозами», безусловно, наслаждались жизнью в Нетли и не испытали «долгих однообразных лет одинокого отчаяния», оживляющегося лишь «множеством тайных обрядов», что питали воображение некоторых из тех, кто глазел на «падающие башни и рассыпающиеся стены» разрушенных культовых зданий. По всем отзывам, кроме тех, что принадлежат уполномоченным Генриха [8], Нетли было добродетельным и счастливым сообществом. Его расположение было превосходным, посреди прекрасных лесов, спускавшихся к Саутгемптонскому заливу, «густая, непроницаемая завеса роскошной листвы», как писал о них Джордж Кит, главный воспеватель Нетли, в 1764 году, его ландшафты были приятны, его рыбные садки были обильны. Мистер Кит предваряет свою поэму справкой о печальной судьбе этого места после упразднения монастырей, когда оно «многажды переходило от одних владельцев к другим […] и носит на себе следы причиненных ими всеми опустошений». И это в самом деле были опустошения. Его первый владелец, сэр Уильям Полет, маркиз Винчестер, преобразовал часть аббатства в жилой дом; далее оно перешло в руки маркиза Хертфорда и было взято штурмом солдатами парламента во время гражданской войны; через несколько лет после этого оно оказалось во владении графа Хартингдона (кажется, что алчные аристократы передавали Нетли из рук в руки, и неудивительно, поскольку оно было чрезвычайно привлекательной резиденцией), который наслаждался прелестями руин на полную катушку, сделав церковный неф теннисным кортом, хор – своей личной часовней, зал – кухней, а остальные части аббатства превратив в конюшни. В 1700, попав в опалу из-за поддержки, оказанной им Якову II, этот граф продал церковь саутгемптонскому подрядчику, который вознамерился ее полностью снести. Жадность к деньгам пересилила страх кощунства (о котором его предупреждали сны), и подрядчик начал снос, успев причинить церкви значительный ущерб перед тем, как обрушившееся западное окно раздавило его, восстановив таким образом справедливость. Это наказание свыше некоторое время сдерживало разрушителей. В XVIII веке монастырь и церковь были приобретены предприимчивой парой, разобравшей северный трансепт, чтобы построить в нем руину. В то время казалось, что это неплохая идея; однако конец всех этих чудачеств был не за горами; оно досталось более уравновешенному владельцу, который с почтением отнесся к тому, что осталось. В 1764 году, когда Кит писал свою поэму, посвященную Нетли, такой счастливый исход событий трудно было предположить; он написал ее, чтобы «сохранить память о древних руинах, попеременно страдавших от погоды и от дурного вкуса владельцев до такой степени, что те, кто будет искать ее через несколько лет, возможно, сумеют найти только нижеследующее описание ее красоты». К счастью, хотя погода и осталась прежней, проявления дурного вкуса отчасти прекратились, и сейчас руины аббатства стоят, очищенные от плюща, древесной поросли и выпавших камней, приобретя по милости Министерства работ [9] некоторую жесткость и лаконизм, но сохранные. Что до плюща, то «большинство людей его не любит», говорит хранитель аббатства; о деревьях он замечает, что «никто не ожидает увидеть деревья, растущие внутри церкви», и на это трудно возразить. Хотя если церковь – часть аббатства Нетли, то почему бы и нет. Можно только гадать, что мистер Р.А. Крэм [10], писавший о нем в 1906 году, мог бы подумать о нем сейчас.
«Отношение [к руинам] было на редкость благоразумным; их не привели в состояние изящной чистоты, как Тинтерн и Киркстолл; не бросили на произвол судьбы, как Риво. Деревья и разросшийся плющ удерживаются в рамках, обломки убраны, разрушение остановлено. В результате Нетли стало безупречной руиной, почти невообразимо прекрасной […] живой поэмой […], пожалуй, это самое красивое из аббатств Великобритании».
***
Как скоро после разрушения монастырей зародилось это меланхолическое наслаждение их ушедшим величием? Поэты XVI и начала XVII столетия все еще не были особо выразительны в том, что касается зданий; когда им удавалось хоть на несколько часов отвлечься от человеческого рода, от религии и мифологии, от любовных переживаний, они предпочитали описывать пасторальные сцены. И все же они, как и более прозаические их собратья, не могли игнорировать сотни разрушенных монастырских строений, разбросанных по всей стране; ведь не одни лишь антикварии их замечали. Разумеется, какие-то из этих построек были, ценой тех или иных изменений, сразу превращены в частное жилье; большинство же постепенно рассыпалось, служа каменоломнями для строителей; некоторые их части были включены в фермы и сараи; многие стояли, все более разрушаясь, открытые всем взорам.
Бедняки обустраивали себе дома среди руин; через двести пятьдесят лет после упразднения монастырей Уильям Гилпин [11] описывал настоящий поселок, возникший среди великих руин Тинтерна, обитатели которого промышляли нищенством или водили любопытных по руинам, «словно в том месте, где некогда предавались праздности, уже никогда не смогут трудиться» (судя по всему, доктор Гилпин был склонен видеть в монастырской жизни только «дремлющих пунцовых аббатов» [12]). «Некая женщина показала нам монашескую библиотеку, заросшую крапивой и шиповником, с остатками разрушенного клуатра. В этом месте она устроила себе дом». Кажется, что такое использование монастырских руин началось рано, хотя мы не найдем ни слова об этих колонистах в трудах Кэмдена, Леланда, Стоу [13] или других писателей-антиквариев XVI столетия. Постепенно память о живых монастырях исчезала, и вырастало поколение, знавшее их не иначе, как в виде руин исчезнувшего величия, жутковатых обиталищ летучих мышей, сов, привидений и бездомных нищих; на одного, кто, словно готский солдат, «отошел от войска», «чтоб поглазеть на древний монастырь» [14], должно быть, приходились сотни избегавших эти проклятые развалины и не желавших знать, какие странные тени могут явиться среди рухнувших арок и разрушенных клуатров. Одним внушали, что монахов стоило гнать в шею, поскольку они были не только праздными и суеверными, но и весьма безнравственными; другие оплакивали их как праведных людей и благодетелей бедняков, а в общем – как существовавшую с незапамятных времен часть британской жизни. […]
И в самом деле, острое чувство потери до сих пор мешает нам любоваться руинами аббатств. Мы видим цистерцианское аббатство Болье, подобное благородному кораблю, выброшенному на берег, разобранное на укрепления и замки, так что остались только отдельные стены и несколько прекрасных арок бывшей залы собраний. […] Мы вспоминаем величественную церковь аббатства, фундаменты которой обозначены мелом, а колонны – насыпями из камней; монастырские постройки, простиравшиеся среди лесов и полян; семь монастырских ворот; виноградники, где монахи растили кислый хэмпширский виноград; лесную мызу, где до сих пор остались развалины часовни и большого амбара; три столетия молитвы, труда и торговли, что прошли на реке; первого аббата, вызвавшего недовольство главы ордена за то, что напился пунша в компании трех графов и сорока рыцарей и был охраняем в постели собакой на серебряной цепочке. Sic transit gloria monasteriorum [15]. Мы смотрим на Беллум Локум, на Тинтерн, на Гластонбери – величественные оболочки милости и славы, на Риво, торжественно раскинувшееся на широкой равнине под ступенчатыми зелеными утесами, на Фаунтинс, шагающее через реку, на Киркстолл, униженный до парка развлечений в гнусном предместье Лидса, на бесприютность Уитби, распадающегося под солеными ветрами на высоком утесе между вересковой пустошью и морем, и при мысли о них, и обо всех руинах исчезнувших монастырей, которые некогда столь пышно украшали собой Британию, сердце наполняется гневом; этот гнев горше и интимнее того, что испытываешь, глядя на испанские церкви и монастыри, павшие жертвой приступов иберийской антиклерикальной ярости. Преступное разрушение британских аббатств не знает даже такого оправдания; холодная алчность и ненасытная жадность заслуживают куда меньшего уважения.
Средневековые сообщения церковных ревизоров и шпионов о монастырских скандалах и злоупотреблениях грубы и нелепы; а то, что писали следователи Генриха, само собой, не заслуживает никакого доверия. Какую жизнь вели отдельные монахи – не важно; в их жизни, как и в жизни любых других людей, хватало и хорошего и дурного. Что важно – так это воплощение идеи, великолепие и несравненное изящество зданий, библиотеки, рукописи, пруды с рыбой, виноградники, амбары с зерном, расчисленная красота церковной службы, милосердие, гостеприимство, звон колоколов над всей округой.
Пока времена были благополучными, можно было восстановить и вернуть к жизни многие из аббатств; одни – заново наполнить обитателями того или иного пола, той или иной ветви христианской церкви (не важно, какой именно; все можно было бы поделить, отдав преимущество англиканам), другие – преобразовать в соборы и церкви. Сейчас это невозможно; мы находимся в глубоком упадке; возможно, хотя и маловероятно, что когда-нибудь мы снова сможем позволить себе столь изысканные траты, перестав вкладывать все средства в оружие, варварское и ненадежное.
Потеряв красоту руин, мы должны восстановить красоту монастырей; кое-что из руин (возможно – Нетли, Риво, Гластонбери, Болье, Фаунтинс, и те, что бесповоротно и красиво слились с мирскими постройками) можно сохранить, как они есть, чтобы потрафить нашему влечению к красоте разрушения. Ничто не сможет восполнить утрату библиотек, иллюминированные рукописи из которых (как говорит Обри [16]) после упразднения летали вокруг, словно бабочки; но сами здания можно восстановить и использовать снова, утолив тем самым наше чувство потери. Как ни странно, это чувство потери только усиливается с течением времени. У антиквариев XVI века его почти нет. Леланд и другие описывают то, что они видели, с интересом, любопытством и эрудицией; они не выказывают ни сожаления, ни восхищения руинами как таковыми. Если даже они восхищались разрушенным памятником или сожалели о нем, они скрывали столь грубое и неакадемичное чувство за рассчитано прохладным антикварным языком. Они не восклицали восторженно, увидев окна, заплетенные плющом, или деревья, вырастающие из стен, и не заключали свои рапсодии словами «Короче говоря, это не руины Нетли, но руины рая». Они ровно исследовали разрушенные громады, не издавая при виде остроконечных руин, возвышающихся над лесом, никаких криков радости или горя в духе XVIII века. Они, в отличие от позднейших писателей, не собирались «размышлять о преходящем спектакле этого мира» [17] и судьбе всякой смертной твари; во всяком случае они не поверяли бумаге такие размышления; они даже не признавались в печати, как это сделал Энтони Вуд [18], увидев Мальмсбери, что «странное благоговение снизошло на меня на руинах этого величественного и огромного здания». И снова в Эншеме в 1657 году:
«Э.В. […] был поражен благоговейным восторгом перед величавыми, хотя и часто оплакиваемыми руинами тамошнего аббатства, построенного до норманнского завоевания. […] Он провел некоторое время в меланхолическом удовольствии, зарисовывая руины в этом месте. […] Эти руины способны преподать вдумчивому наблюдателю урок о бренности всего сущего» [19].
Подобные чувства, свойственные человеку во все времена, не находили выхода среди английских антиквариев вплоть до XVII столетия, хотя английские поэты и ренессансные поклонники руин в Италии и Франции не колебались перед тем, чтобы их высказать. С конца XVII века они звучат с определенностью сонета от любящего к возлюбленной, и всякая руина, церковная или светская, украшается цветами красноречивой чувствительности, которые, коль скоро мы к ним привыкаем, приобретают затхлый аромат. Так, посетителям Гластонбери, самой волшебной из всех великих монастырских руин, крайне редко удается сказать о ней что-нибудь новое. Они повторяются, побежденные легендами об Иосифе Аримафейском, о Святом Граале, о короле Артуре, о мистике Авалона, о мученичестве последнего аббата и печальным величием арок и колонн среди зеленой травы. Снова и снова пишутся стихи о них, снова и снова люди слышат звон призрачных колоколов и видят призрачных монахов, прохаживающихся по исчезнувшим клуатрам. В 1750 году, когда местные жители еще оплакивали аббатство, доктор Покок писал с неодобрением: «Люди здесь привычно сожалеют об утрате поддержки, которую они получали от аббатства. […] Однако гораздо лучше, когда бедные зарабатывают на хлеб своим трудом, нежели содержатся в праздности» [20].
Это высказывание содержит в себе оттенок защиты от слишком глубокого погружения в печаль по утраченным красотам. Доктор Гилпин, который двадцатью годами позднее не без некоторого злорадства, но столь же искренне, как Покок, восхищался живописными зданиями, изложил свои представления о жизни, которая там велась.
«Если мы подумаем о пяти сотнях человек, воспитанных в праздности, […] о рассадниках суеверий, ханжества и невежества; о сочетании лени, глупости и, возможно, пьянства, и так далее и тому подобное, мы должны будем принять судьбу этих великих учреждений и испытывать при виде их развалин не только наслаждение живописным зрелищем, но и нравственное, и религиозное удовлетворение» [21].
[…] Это направление в сложном комплексе удовольствия от руин со временем, к сожалению, иссякло; через сто лет после Гилпина образованный турист из наших бывших заокеанских колоний не почувствовал ничего подобного; он увидел лишь руины, прекрасные по цвету и форме.
«Изящные сорняки и дикие цветы оплели древнюю резьбу своими арабесками, которые усиливают серый цвет камня, как он оттеняет их яркие краски. […] В Англии мне часто казалось, что самое чистое удовольствие от архитектуры испытываешь среди руин грандиозных зданий. Нельзя быть уверенным, что совершенное здание производит чисто архитектурное впечатление: оно всегда так или иначе будет живописным и романтическим; частично оно зависит от ассоциаций. […] Если же красота строения заключена в линии и изгибе, в равновесии и гармонии масс и размеров, то мне очень редко случалось наслаждаться ими так же глубоко, как в заросшем травой нефе какой-нибудь разрушающейся церкви, посреди одиноких колонн и пустых окон, где дикие цветы были карнизом, а плывущие облака – крышей» [22].
Не чисто архитектурное впечатление, как он полагал, но все-таки живописное и романтическое, даже если он и не бродил по призрачным клуатрам среди ночи, слушая крики сов. Основное же различие между любителями руин прошлых веков и их нынешними собратьями в том, что мы не так легко переходим от созерцания к морализаторству. «Его ужасные руины, способные – Боже правый! – обратить самое затвердевшее сердце к мягчайшему и серьезнейшему Размышлению», – так мистер Гент [23] высказался о Киркстоллском аббатстве в 1733 году. Сейчас сердца, похоже, затвердели еще сильнее, а размышления – не такие мягкие и серьезные, о чем, возможно, стоит пожалеть. Тем не менее чувство в своей сущности осталось тем же – воздействием на нас древней и забытой красоты. Каким бы сильным ни было чувство «нравственного и религиозного удовлетворения», испытанное преподобным Уильямом Гилпином при виде разрушенных монастырей, он прежде всего искал и находил живописность. Как в Брекноке:
«Посреди мрачности возникли руины аббатства, окрашенные ярким лучом, который высветил богатство готической работы и показал приятный контраст серого камня, из которого сложены руины, и перистой листвы, колыхающейся вокруг них. […] Когда вид исчез, его довершило воображение» [24].
«Его довершило воображение» – вот постоянный и вечный элемент, стоящий за всеми радостями, вызванными архитектурой, ассоциациями, историей, величием монастырского прошлого, его суевериями, пороками и злоупотреблениями, моральным удовлетворением от его разрушения, религиозным сожалением о том же, изучением разновременных частей сооружения, сравнением бенедиктинцев, цистерцианцев, августинианцев, картузианцев, премонстрантов, негодованием, благоговением, привидениями, совами, колоколами вечерни, слышными в свисте ветра, протестантскими взглядами, католическими взглядами, антикварными взглядами, взглядами простого любителя живописных видов на эти чудеса прошлого. […]
Однако постоянным фоном всех этих чувств было удовольствие от живописной красоты. Дороти Вордсворт [25] о Риво: «Поросшие зеленью холмы среди руин, […] дикий шиповник. Я могла бы оставаться в этом величественном и тихом месте до самого вечера» [26], и о Драйбурге: «Очень приятная руина, стоящая в окружении леса» [27].
Так мы все чувствовали и чувствуем. Грандиозность аббатства Фаунтинз, переброшенного через спокойную реку, с его сложным смешением архитектурных периодов, поражает воображение своим великолепием; так же и Риво, еще более прекрасное среди ландшафта, лежащее на изгибе глубокой речной долины, под карабкающимися наверх террасами, вырезанными в крутом холме и выходящими на высокий лес. Эти две великие цистерцианские руины соревнуются между собой в великолепии. Очарование Фаунтинз в том, что оно возвышается посреди ровного и приятного искусственного парка, созданного в 1720-е годы, чтобы оформить руины аббатства, и использующего все ухищрения периода и стиля, кроме искусственных руин; кто избежит соблазна использовать такие дарованные свыше руины как ядро пейзажного сада? Разбивать его было редкостным удовольствием, которое, без сомнения, усиливалось присутствием красивого якобианского особняка, воздвигнутого на землях аббатства в 1611 году. Огромное разрушенное аббатство XIII столетия; особняк из былого мира; пейзажный парк; этот ансамбль был и остается одновременно изящным и возвышенным.
Риво расположено еще удачнее. Аббатство бросили на произвол судьбы; оно принадлежало первому герцогу Бэкингему, чей замок Хелмсли находится неподалеку. Второй герцог продал аббатство и земли сэру Чарльзу Данкомбу; его племянник распознал их возможности (как выразился бы Браун) в качестве пейзажного парка и вырезал красивые террасы в холме, возвышающемся над долиной, построил круглый храм на одном конце высокого гребня и изящный павильон, украшенный живописью, – на другом. Из храма открывается прекрасный вид на аббатство, лежащее далеко внизу. Пейзаж довершает Данкомб Парк – красивый особняк, построенный Ванбру [28]. Посреди всего этого изящества XVIII века рассыпается величественная руина XIII столетия, поросшая травой и деревьями, готическая романтика для тех, кто смотрел на нее из бельведера на высоком холме. […] На самом деле странно, что разрушенные монастыри так редко становились сердцевинами искусственных ландшафтов, хотя легкие намеки на церковность всегда применяли, чтобы украсить парк джентльмена, так что некоторые переносили в свои поместья старинные арки из разрушенных церквей и даже купели, чтобы привнести христианскую ноту в сочетание классических портиков и рощ.
Помимо огромного эстетического удовольствия, разрушенное аббатство может принести множество других радостей. Во многих церквях разрушенных аббатств проводят службы и ставят спектакли (как это ежегодно делается в церкви св. Марии в Йорке), к ним и от них устраиваются паломничества (самое приятное из них – босая процессия, проходящая по мокрому песку в часы отлива от нортумбрийского берега до Святого острова и Линдисфарнского приората, где служат мессу между сломанных колонн приоратской церкви, а со следующим отливом процессия движется обратно). Руина создает святость и воздвигает алтари. Помимо этого, есть множество приятных вещей, которые можно сделать с церковными руинами: поместить изображения святых в каждую нишу, повесить колокола в башне, высадить кустарники на разрушенных стенах, разбить садик на месте клуатра, устроить гроты под сводами, расписать стены фресками, построить в нефе церкви, как поступили с расформированными аббатствами шотландцы, или классические храмы, как это сделал мистер Вуд из Бата в 1732 году в Лландаффском соборе за сто лет до его реставрации; или же подражать юной леди из аббатства Бэттл, о которой упоминал Хорас Уолпол: «Одна из дочерей семейства покрыла часть портика раковинами гребешков». Другие барышни предпочитали размахивать кадилами и петь гимны перед поросшими мохом алтарями. «Мистер Шют говорит, что мы могли бы сделать прелестные вещи, если бы миссис Шевеникс продала нам аббатство Бэттл, как продала Строберри-Хилл».
Так говорил Хорас Уолпол; и действительно, в его руках аббатство стало бы чем-то очень богатым и очень готическим. В действительности некоторые его части стали неплохим жилым домом – это одно из лучших удовольствий, что доставляют руины, и оно с увлечением практиковалось веками. Бэттлу не повезло: после упразднения монастырей его первый владелец полностью снес церковь, переделав ее в амбар и экипажный сарай; дом получился из бывшего жилища аббата.
Гораздо хуже обошлись с Мальмсбери, руины которого внушили Энтони Вуду «странное благоговение» и о котором сожалел Обри, говоря, что «там, где был хор, где в старину хоронили королей и великих людей, теперь растет трава». Вуд высказался сильнее: «На месте хора теперь сад, относящийся к помещичьему дому». Об этом бенедиктинском монастыре, основанном Альдгеймом в VII столетии, построенном саксами и перестроенном норманнами, Уильям Мальмсберийский [29] в XII веке говорил, что он больше и прекраснее всех других церковных построек в Англии. Он был к тому же центром учености, по числу интеллектуалов и объему библиотеки уступая разве что Кентербери.
Для Генриха это была, без сомнения, хорошая добыча; монастырь разогнали, библиотеку уничтожили или распродали, а церковь и постройки аббатства продали богатому ткачу, мистеру Стампу. Леланд писал в 1540 году:
«Все монастырские строения сейчас принадлежат некоему Стампу, и в каждом углу обширных построек, принадлежавших аббатству, теперь стоят ткацкие станки, на которых изготовляют ткани, и этот Стамп намерен создать улицу ткачей на пустующей части монастырской земли, которая лежит внутри городских стен» [30].
Единственной заслугой Стампа было то, что оно отдал или продал неф аббатства приходу для церковной службы, как он используется и до сих пор. Во всех других отношениях он, после Генриха и его агентов, – главный злодей в трагедии Мальмсбери. Библиотека была уничтожена или рассеяна; у нас есть свидетельство Обри о том, как во времена его деда «рукописи летали вокруг, словно бабочки».
Все сборники песен, бухгалтерские книги, тетради и т.д. были обернуты в старые манускрипты […] и перчаточники Мальмсбери за ними охотились. Перед прошедшими войнами мир редких рукописей безвозвратно погиб» [31].
Во времена Обри какие-то рукописи из Мальмсбери все еще принадлежали правнуку мистера Стампа, и он затыкал ими пивные бочки и чистил ружья. Многие были вывезены за океан на продажу; здесь утраты были значительнее, чем в зданиях аббатства и церкви. […] В 1662 году Энтони Вуд, посетив Эбингдон, «видел руины древнего и величественного аббатства, что некогда здесь находилось; однако эти руины с тех пор разрушились еще сильнее. Горько сознавать, что от такой великолепной постройки не осталось ничего или почти ничего» [32].
То, что видел Вуд, было разрушено куда сильнее, нежели то, что мы можем видеть сейчас. Были главные ворота, в то время – тюрьма, сейчас – часть здания городского совета; был дом привратника, теперь исчезнувший; был старый госпиталь, ставший залом собраний и школой; были дома елизаветинского времени, построенные вдоль мельничного ручья, в бывшем зернохранилище, пекарне и солодовнях, – их снесли несколько лет назад, восстановив старые постройки. В одной из них теперь обитает маленький театр, расписанный яркими красками. […]
Беспорядочная мешанина фрагментов, оставшихся от одного из величайших, древнейших и наиболее знаменитых бенедиктинских аббатств саксонского времени, выглядит спокойно и умиротворяюще, возвышаясь над мельничным ручьем возле городишка, который всегда его ненавидел и порой даже частично разрушал. Спокойствие этих измененных и переделанных монастырских построек очень трогательно; они словно ожидают в будущем какого-то возрождения, терпеливые, печальные, гордые в своем разоренном достоинстве, приобретшие собственную, выдержанную и настоявшуюся, красоту.
В грубых, похожих на дикие скалы, развалинах, что стоят в углу общественного сада в Рединге, нет мягкой красоты; все, что они могут предложить взгляду, – это гордость и достоинство; те же гордость и достоинство, с какими Хью, последний здешний аббат, отказавшийся послушно уступить королевской алчности, окончил жизнь на виселице прямо перед своим величественным аббатством. Захваченный той же королевской алчностью для использования в качестве путевого дворца монастырь, говорит Кэмден, «был превращен в королевскую резиденцию, к которой прилегает прекрасная конюшня, где содержатся благородные королевские кони». И, как всегда, сразу же началось мародерство и разрушение; свинец и дерево с крыш, камни для строительства мостов, дорог и церквей; большая церковь скоро лишилась крыши, а витражи – стекол. Генрих часто здесь останавливался вместе со своими лошадьми; в 1625 году, когда в Лондоне свирепствовала чума, Карл I провел здесь Михайлов день, используя монастырские постройки для судебных заседаний. В 1643 году войска роялистов заняли аббатство, причинив ему значительный вред сооружением форта на месте нефа и клуатров; войска парламента откатились от его стен. Странно, что исследование 1650 года называет значительные части аббатства и церкви сохранившимися; похоже, монастыри прочнее, чем кажутся. Земли аббатства были распределены между теми, кто построил коттеджи и устроил в садах голубятни. Еще среди руин выстроили новую тюрьму графства. В течение XVIII и большей части XIX века аббатство служило городу каменоломней. Постройка ратуши уничтожила рефекторий; в 1835 году землю и руины продали городской корпорации, которая разрешила построить католическую церковь, разрушившую один из трансептов старого церковного здания; тюрьма и баптистские школы разрушили другой. Во всех стенах близлежащих построек можно видеть части аббатства; на его камнях стоят улицы и мосты Рединга и его окрестностей; этим и объясняется нынешний вид руин.
Посреди унылой современности бисквитного города, в пошлейшем из общественных садов, эти громоздкие обломки величия привносят чуждую ноту мрачности и страха; их грозная стать намекает на то, что поездки сюда, пока аббатство было дворцом, нелегко давались коронованному грабителю и его наследникам; аббат, казненный перед собственными воротами, вряд ли был приятным призраком. Так или иначе, монархи забросили это место.
Перевод с английского и примечания Владислава Дегтярева
[1] Сокращенный перевод главы «Призрачные боги» выполнен по изданию: Macaulay R. Pleasure of Ruins. New York, 1984. P. 335–354.
[2] Вергилий. Энеида. Кн. VIII. В переводе Сергея Шервинского: «Ты видишь тот холм с вершиной лесистой? // Там обитает один – но не ведаем кто – из бессмертных».
[3] Джеймс Стюарт «Афинский» (1713–1788) и Николас Реветт (1721–1804) – шотландские архитекторы, авторы книги «Древности Афин и другие памятники Греции» (Stuart J., Revett N. The Antiquities of Athens and Other Monuments of Greece. London, 1762).
[4] Имеются в виду персонажи романа Томаса Харди «Тэсс из рода д’Эрбервиллей» (1891).
[5] Ричард Покок (1704–1765) – английский священник и антрополог. Автор заметок о путешествиях по Ближнему Востоку и Англии. Цитируется книга Покока «Путешествия по Англии» (Pococke R. Travels through England. Vol. II. London, 1888. P. 143).
[6] Хорас Уолпол (1717–1797) – английский политик, писатель-дилетант и антикварий. Владелец виллы Строберри-Хилл (сейчас в черте Лондона), которую он перестраивал и украшал в «готическом» стиле XVIII века. В перестройке здания участвовали его друзья – архитектор-любитель Джон Шют (1701–1776) и декоратор Ричард Бентли (1708–1782).
[7] Намек на строки из сатирической поэмы Александра Поупа «Дунсиада» (1728–1743) (IV, 301–302): «To happy convents bosom’d deep in vines, // Where slumber abbots purple as their wines» («На счастливые монастыри, оплетенные лозой, // Где дремлют аббаты, пунцовые, как их вино»).
[8] Имеется в виду король Англии Генрих VIII (1491–1547, правил с 1509-го), инициатор английской Реформации и упразднения монастырей (1536–1541).
[9] Министерство работ (Ministry of Works) создано в Великобритании в 1940 году для управления реквизированным для военных нужд имуществом. После 1945-го отвечало за государственные строительные проекты. В 1962-м переименовано в Министерство общественных зданий и работ. У Маколей речь идет о трансформации, «очистке» старинных зданий, оказавшихся в ведении министерства в годы войны. Любопытно, что свое название этот государственный орган позаимствовал у Управления работами (Office of Works), в который в первой трети века превратилось основанное в 1378 году Управление королевскими работами (Kings Works), осуществлявшее контроль и развитие исключительно собственности английской короны. Маколей не зря упоминает эту государственную службу – в «Удовольствии от руин» постоянно упоминается королевская экспроприации монастырской собственности во время английской Реформации, что привело здания монастырей в упадок, или же они были неузнаваемо перестроены. Вслед за Гилбертом Китом Честертоном Маколей считает предпринятую Генрихом VIII экспроприацию церковной собственности этическим и эстетическим преступлением; в этой логике Министерство работ времен Второй мировой войны отчасти продолжает данную несправедливость – уже, конечно, совсем в других условиях.
[10] Ральф Адамс Крэм (1863–1942) – американский архитектор, работавший преимущественно в стиле готического возрождения, автор многочисленных книг. Цитируется его книга «Разрушенные аббатства Великобритании» (Cram R.A. The Ruined Abbeys of Great Britain. New York, 1905. P. 90).
[11] Уильям Гилпин (1724–1804) – англиканский священник, художник-акварелист и писатель, один из авторов эстетической концепции «живописного стиля» (picturesque). Цитируется (не вполне точно) его книга «Наблюдения, сделанные на реке Уай» (Gilpin W. Observations on the River Wye. London, 1782. P. 35–36).
[12] См. сн. 7.
[13] Уильям Кэмден (1551–1623), Джон Леланд (1503–1552), Джон Стоу (1524–1605) – английские антикварии.
[14] Шекспир У. Тит Андроник. Акт V. Сцена 1 (перев. А. Курошевой).
[15] «Так проходит монастырская слава» (лат.).
[16] Джон Обри (1626–1697) – английский антикварий и натурфилософ.
[17] Цитата из стихотворения Уильяма Лайла Бойлза (1762–1850) «Аббатство Нетли».
[18] Энтони Вуд (1632–1695) – английский антикварий.
[19] Wood A. The Life and Times of Anthony Wood, Antiquary of Oxford, 1632–1695, Described by Himself. Oxford, 1891. Vol. I. P. 228.
[20] Pococke R. Op. cit. P. 149.
[21] Маколей ошибочно приводит этот пассаж как цитату из «Наблюдений, сделанных на реке Уай». В действительности процитированные слова взяты из другого сочинения Гилпина – «Наблюдения, сделанные в восточных частях Англии» (Gilpin W. Observations on the Western Parts of England. London, 1798. P. 138–139).
[22] Цитата из книги Генри Джеймса «Английские часы» (James H. English Hours. Boston; New York, 1905. P. 116–117).
[23] Томас Гент (1693–1778) – английский издатель и писатель-краевед.
[24] Gilpin W. Observations on the River Wye. P. 52.
[25] Дороти Вордсворт (1771–1855) – английская писательница, сестра поэта Уильяма Вордсворта.
[26] Journals of Dorothy Wordsworth. London, 1897. Vol. I. P. 143.
[27] Ibid. Vol. II. P. 137.
[28] Сэр Джон Ванбру (1664–1726) – английский архитектор, известный прежде всего как автор Бленхеймского дворца (1705–1722) в Оксфордшире, резиденции герцогов Мальборо.
[29] Уильям Мальмсберийский (ок. 1095 – ок. 1143) – английский историк, монах Мальмсберийского аббатства.
[30] The Itinerary of John Leland in or about the Years 1535–1543. London, 1907. P. 132.
[31] Aubrey J. The Natural History of Wiltshire. London, 1847. P. 79.
[32] Wood A. Op. cit. P. 455.