Перевод с английского Екатерины Иванушкиной
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2020
Перевод Екатерина Иванушкина
Барбара Роггевеен – политолог, сотрудник Центра российских и восточноевропейских исследований Оксфордского университета.
Эллен Руттен – филолог, историк культуры, профессор славистики Амстердамского университета.
[стр. 43—62 бумажной версии номера] [1]
Введение
Начиная эту статью, мы представим наше исследование дискурсов искренности – качества, позволяющего человеку оставаться верным себе [2], – в современной России. От общего обзора указанного понятия мы перейдем к политической риторике – то есть, если использовать классическое определение этого термина, к стратегиям, применяющимся политическими деятелями для создания убедительных аргументов, предъявляемых в политических дебатах [3]. Во второй части статьи мы разберем и сравним методы Владимира Путина и Алексея Навального, обращающихся к риторике искренности для достижения собственных политических целей. На фоне всеобщей озабоченности постправдой и фейковыми новостями [4] нам представляется полезным углубиться в эту область, задавшись следующими вопросами: что происходит, когда искренность становится инструментом политической риторики, и как она действует в политической прагматике убеждения? Как будет показано ниже, на политическом поприще риторика искренности применяется и интерпретируется иначе, нежели в художественной литературе или культурной критике: если во втором случае ее основу составляет принцип верности своему «я» [5], то в первом случае столь же широко задействуется классический идеал высказывания правды своим противникам – и власти в особенности.
В центре нашего эмпирического исследования будет та риторика искренности, к которой оба упомянутых политических актора обращались в ходе президентской кампании 2018 года. Мы изучали ее проявления в политических выступлениях, интервью и сообщениях в социальных сетях, где затрагивались вопросы текущей и будущей политики [6]. Анализ базировался на подборке высказываний, опубликованных в 2013–2018 годах, в которых говорящие открыто и явно используют термин «искренность». Мы изучили 56 выступлений, публичных заявлений и интервью Владимира Путина, а также 20 твитов и других постов в социальных сетях, обнародованных Алексеем Навальным. Мы попытались выяснить, как оба деятеля используют феномен, который Элизабет Марковиц называет «политикой искренности», – то есть политическую стратегию, вдохновляемую поиском «искренности» в публичной сфере [7]. Поместив риторику упомянутых деятелей в более широкий международный контекст, мы завершим исследование, обратившись к глобальному популистскому явлению «разговора начистоту» – способу публичной коммуникации, основанному на неподвергаемой «фильтрации» политической речи [8]. Оттачивая свои аргументы, мы объединили и расширили два реализованных ранее исследовательских начинания. Первым выступает предпринятое Эллен Руттен всестороннее изучение современной российской риторики искренности [9]; вторым стало осуществленное в Амстердамском университете Барбарой Роггевеен под руководством Эллен Руттен и Филипа Уэстбрука, компаративное изучение дискурса искренности как политического инструмента, использованного на последних президентских выборах в России.
Искренность после коммунизма
Начнем с обзора, посвященного постсоветскому дискурсу искренности. Словосочетание «новая искренность» в последние десятилетия использовалось для обозначения новой философии жизни людьми из разных социальных и профессиональных областей. «В “мире после 11 сентября” […] появилась новая культурная парадигма», – писал американский радиоведущий Джесси Торн в 2006 году. По его мнению, новое культурное адажио, запечатлевшее себя в телесериалах, новую тональность, обозначившуюся в политической сатире, новый тренд, проявившийся в культуре хипстеров, лучше всего объединить в понятии «новая искренность»: «Представим себе иронию и искренность слившимися воедино, подобно Вольтрону [персонажу американского анимационного комедийно-драматического сериала, состоящему из двух гигантских роботов. – Б.Р., Э.Р.], и формирующими новое движение удивительной силы» [10]. «Новоявленный литературный тренд предполагает […] прощание с иронией, на место которой идет демонстрация собственной печали», – такими словами немецкий обозреватель и критик Давид Хугендик в 2016 году охарактеризовал приход «новой искренности» в американскую поэзию и прозу [11], а год спустя его коллега Ирис Радиш обратилась к понятию «новая искренность» для описания новаторских веяний во французской литературе [12].
В 2017 году Иван Давыдов использовал обозначение «новая искренность» в журнале «Новое время», чтобы представить «новый общественный договор» в современной России:
«Старый [общественный договор] принято было описывать так: мы (власть) позволяем вам (гражданам) сносно жить, а вы в политику не лезете. Новый [договор] выглядит интереснее: сидите и молчите. Между прочим, это и есть плата за добровольное согласие не лезть в политику в сытые нулевые. Приходит время расплачиваться» [13].
Политический диагноз Давыдова, литературные наблюдения Радиш и Хугендика, взгляд Торна на хипстерскую и медийную культуры – вот лишь четыре примера из длинного списка публичных заявлений, в которых блогеры, эксперты, писатели, философы, маркетологи и кинематографисты среди прочих, используют атрибут «новая искренность» для характеристики стихов, фильмов, картин, политических событий, песен, игр, мультфильмов и многих других культурных и социальных практик. При этом одни связывают с возрождением искренности свои надежды и чаяния, другие пытаются оценивать ситуацию в рационально-аналитическом ключе, а третьи воспринимают перспективы нынешнего возрождения искренности с крайним недоверием или даже с откровенным цинизмом.
Есть, однако, вещь, которая, несмотря на взаимные различия, объединяет всех свидетельствующих о возрождении искренности: они никогда не имеют в виду искренность как таковую, абстрактную искренность. Объектом их продвижения выступает искренность, созвучная наличным социальным условиям – например, каким-то изменениям в политике, литературе, искусстве, СМИ. Чаще всего сторонники новой искренности критически отзываются о постмодернизме – или, точнее, о наборе черт, который они называют постмодернистским релятивизмом или постмодернистским цинизмом. Иногда они погружаются в глубокие теоретизирования по поводу искренности (хорошим примером здесь, как мы убедимся ниже, выступает Дмитрий Пригов), хотя пользователи социальных сетей чаще употребляют это словосочетание в качестве маркера социальной идентичности или даже жизненного кредо (см. илл. 1).
Илл. 1. 9 марта 2009 года блогер flippi754 опубликовал фотографии девушек в «Starbucks», снабдив их следующим пояснением: «Это новая искренность: маленькие капли весеннего дождя на щеках и горячий кофе во рту» [14].
В предшествующих публикациях мы анализировали российскую и международную риторику искренности примерно с середины 1980-х до середины 2010-х годов, опираясь на выборку из различных источников – интервью, стихотворений, обзоров и рецензий, научной аналитики, постов в блогах [15]. Как и прежде, в настоящем исследовании мы не стремимся сплавить это многоголосье в одно исчерпывающее теоретическое определение. Наш центральный вопрос заключается не в том, что именно является искренностью в современной России, поскольку ее универсального определения просто не существует. Нас также не интересует, можно ли считать новую искренность культурным последствием постмодернизма, так как это было изучено еще до нас [16]. Перед нами стоит другая задача. Мы хотим выяснить, что именно говорят нам дискуссии, посвященные (новой) искренности, о нынешнем культурном производстве и потреблении. Или, выражаясь еще проще, базовый вопрос можно сформулировать так: «Полезно ли изучение новой искренности для понимания современной культурной жизни в целом и постсоциалистической жизни в частности?».
Постсоветская искренность: три стадии
Призывы возродить искренность возникают не на пустом месте: они произрастают из более широкой полемики о новой культурной эпохе, в которую мы якобы вступаем. В последние десятилетия ведущие теоретики культуры неоднократно характеризовали «здесь и сейчас» как эпоху, в которой новые способы бытия или общения вытесняют существующие. Начиная с середины 2010-х итальянский философ Маурицио Феррарис, например, продвигает «новый реализм» – реализм, который «реагирует на неразборчивость конструктивизма, типичного для постмодернизма». В одном из интервью Феррарис формулирует свои претензии к постмодернистскому мышлению следующим образом:
«Было время, когда едва ли не все подряд, включая озера и горы, считалось социально сконструированным. Теперь не составляет никакого труда признать, что, скажем, выписанный мне счет – это социальный конструкт; не исключено, что в некоторых отношениях такие вещи, как харизма или красота, тоже социально сконструированы. Впрочем, если вернуться к озерам и горам, то они все-таки не таковы: объявлять их социальными конструктами бессмысленно, а утверждать (или просто предполагать) таковое – значит, лишать философию всякой серьезности, превращая ее в глупую сказку» [17].
Другие говорят: наш век есть эпоха не нового реализма, а новой аутентичности – в частности, новой опосредованной аутентичности. В 2010 году в исследовании под названием «Новая аутентичность?» теоретик медиа Эндрю Толсон объяснил, что «свежесть» и «спонтанность» контента, который составляется и предлагается пользователями, часто выдают за «новую форму аутентичности» в коммуникации, осуществляемой через посредника [18]. С утверждениями Толсона можно поспорить, но в дискуссиях о плюсах и минусах цифровых медиа словосочетание «новая аутентичность» часто звучит и по сей день [19].
На фоне невнятных ярлыков – таких, скажем, как «время поколения X» или «время поколения Y», – которыми маркируют «нынешний век», понятие «новая искренность», как мы убедились, нашло особый отклик в массовой культуре и новостных СМИ. Среди прочих мест, где его ждал успех, оказалась и Россия. Интернет-пространство и публичная сфера России являют примеры площадок, где идут особенно жаркие дебаты о возрождении искренности. Начиная с 1990-х и по сегодняшний день ряд ведущих исследователей постсоветской культурной жизни выделяют (хотя в некоторых случаях не без скептицизма) возрождение искренности как характерный «перестроечный» (Светлана Бойм), «поздний постмодернистский» (Марк Липовецкий), «постконцептуальный» или «постпостмодернистский» (Михаил Эпштейн), «постпосткоммунистический» (Алексей Юрчак) тренд [20].
Было бы ошибкой утверждать, что этот постсоветский интерес к риторике искренности появился из ниоткуда. В русской культурной критике обсуждение проблем искренности имеет богатую историю, которая начинается в конце XVIII века и достигает кульминации в 1950-х в знаменитых размышлениях Владимира Померанцева на эту тему [21]. Эта история перекликается с транснациональной эволюцией риторики искренности: работы иезуита Бальтасара Грасиана, Жан-Жака Руссо и, позднее, литературного критика Лайонела Триллинга [22] питали и питают русскоязычный дискурс искренности в прошлом и настоящем.
Все эти исторические отсылки, безусловно, имеют отношение и к материалам, которые мы изучали, хотя в настоящем анализе мы фокусируемся главным образом на современной российской риторике искренности. В целом, по нашему мнению, в постсоветской России можно выделить три фазы, которые риторика искренности прошла в своем развитии.
Первая фаза начинается перед самым распадом СССР с острых дебатов о взаимосвязи искренности и памяти. Символичным для этого этапа стал поставленный Дмитрием Приговым в лекции 1985 года вопрос о том, не настало ли время для «новой искренности» – то есть для нового образа письма и речи, который позволил бы художникам говорить «открыто и прямо», не забывая, однако, всего того болезненного опыта, который был усвоен. В конце концов, заключал Пригов, «Нам нужна идеология!» [23]. То, что упоминаемый опыт относится к советскому эксперименту, было предельно ясно для тогдашней аудитории Пригова: для него и его современников, как уже отмечалось ранее, разговор об искренности практически по умолчанию оказывался разговором о советской травме [24].
Со временем центральный вопрос постсоветской дискуссии – «Как быть искренним после советской травмы?» – преобразовался в другой: «Как быть искренним в экономической реальности жестокого посткоммунистического капитализма?». Знаковым явлением второго этапа стала широкая полемика, которую в начале 2000-х вызвало творчество Владимира Сорокина. Наложившись на обозначившуюся в обществе все более зримую тягу к публичной самопрезентации, проза этого писателя спровоцировала ожесточенные споры об искренности и коммодификации. Упрощая, можно сказать, что в то время читатели постоянно задавались вопросом: не является ли разворот Сорокина от постмодернизма к новой искренности элементарной попыткой увеличить спрос на свои книги? Разговоры об этом растворялись в более широких обсуждениях искреннего самовыражения, подстегиваемых экономическими вызовами посткоммунистической жизни [25].
В течение 2000-х тревоги по поводу коммерциализации обозначили начало третьего этапа становления постсоветского дискурса искренности. Многочисленные писатели и блогеры начали задаваться вопросом «Как сохранить искренность в полностью оцифрованном мире?». Одни утверждали, что цифровые медиа способствуют гораздо более честному самовыражению, чем печатные СМИ; другие подчеркивали необходимость противостоять цифровой дегуманизации, практикуя искреннее, «неотшлифованное» письмо в онлайн-медиа; для третьих же разговоры о новой искренности стали маркером оригинального образа жизни, в рамках которого ее проявления оказывались предельно разнообразными – от новых сериалов, выложенных на «Netflix», до девушек flippi754 из «Starbucks» [26].
Как видно из этого краткого обзора, наш ответ на вопрос, с чем связана озабоченность современного общества проблемой искренности, будет многогранным. С начала перестройки и до середины 2010-х в России увлечение искренностью, подпитываясь отчасти местными, а отчасти транснациональными трендами, (а) помогало справиться с болезненным прошлым; (б) способствовало выживанию в экономически бурном настоящем; (в) учило ориентироваться в цифровой среде.
Искренность в российской политике
Предложенная выше короткая генеалогия, составившая основу книги Эллен Руттен «Искренность после коммунизма: культурная история», помогает разобраться в современной русскоязычной риторике искренности. Фокус этой работы, однако, ограничен: она весьма основательно информирует о состоянии литературы и медиа, но почти ничего не говорит о политических процессах. В настоящей статье мы расширим поле обзора, уделив внимание политической риторике. В предыдущей статье, опубликованной в журнале «Неприкосновенный запас», Руттен начала анализировать политическую риторику искренности, разбираясь в том, как политические деятели советской эпохи апеллировали к искренности для ослабления своих политических противников [27]. Прежде, чем обратиться к современной политике, стоит вновь вернуться к одному из примеров, упомянутых в той работе. В знаменитой речи, произнесенной во время суда над Николаем Бухариным в 1936 году, Иосиф Сталин заговорил о проблеме искренности в оправдание показательных процессов над оппозицией:
«“[Бухарин] бьет на искренность, требует доверия, – начинает Сталин. – Ну, хорошо, поговорим об искренности и о доверии”. Подробно перечислив все преступления и предательства Бухарина, Сталин заключает: “Искренность – это относительное понятие. А что касается доверия к бывшим оппозиционерам, то мы оказывали им столько доверия. […] Сечь надо нас за тот максимум доверия, за то безбрежное доверие, которое мы им оказывали» [28].
В этих высказываниях проявились особенности, которые Игал Халфин и другие историки детально раскрыли в исследованиях, посвященных публичной и партийной культуре советской эпохи [29]. В сталинской России искренность и недоверие могли оказаться, без преувеличения, убийственными. Обвинения партийцев в «неискреннем поведении» становились тогда фатальными: ведь Бухарина отправили на смерть не только за его проступки, но, что особенно важно, – за недостаток искренности.
Случай с Николаем Бухариным, разумеется, является крайне радикальным примером – но он вполне органично вписывается в более широкую и едва ли не маниакальную одержимость искренностью, наблюдавшуюся среди советских политических акторов [30]. В нижеследующем анализе мы, не упуская ее из виду, попытаемся выяснить, как именно риторика искренности действует на российской политической сцене сегодня.
Путин и Навальный: сравнительный анализ
В этой части своего анализа мы разберемся в том, как Владимир Путин и Алексей Навальный использовали риторику искренности в середине 2010-х, а также в преддверии и во время президентских выборов 2018 года. Изученные нами кейсы показывают, что, хотя оба политика опираются на классическое толкование искренности как политической и моральной добродетели [31], они используют этот концепт по-разному.
В более обстоятельной версии этого анализа, предпринятой ранее одной из нас, описывался также язык искренности, который в середине и конце 2010-х демонстрировался тогдашним кандидатом в президенты Ксенией Собчак. Как выяснилось, Собчак представляет искренность как типично «женскую» добродетель. В своих заявлениях, касающихся искреннего самовыражения, Собчак в одно и то же время ратует за расширение возможностей женщин и дискредитирует женскую субъектность. Как эта амбивалентная дискурсивная стратегия работает на практике, хорошо видно из поста, оставленного ею в блоге на Snob.ru. Собчак начинает с того, что отдает должное участнице «Pussy Riot» Екатерине Самуцевич как «очень искреннему человеку и, несмотря на содеянное, чистому» [32]. Затем она критикует «антифеминистскую позицию нашей страны и прессы», а в завершение советует Самуцевич «вспоминать свое участие в группе с удивлением»: «По этой логике она должна выйти замуж за молодого какого-нибудь IT-олигарха и с улыбкой, сжимая сумку Birkin в руках, вспоминать о своем панковском прошлом» [33]. Таким образом, Собчак использует гендерно-ориентированную риторику искренности – правда, как мы увидим ниже, ее взгляд на искренность и пол радикально отличается от путинского.
Хотя более тщательный анализ риторики искренности, предложенной Ксенией Собчак, представляется нам заманчивой темой для будущих изысканий, в этой статье мы все же решили сосредоточиться на Владимире Путине как представителе политического истеблишмента и Алексее Навальном как представителе несистемной оппозиции.
Путин: гипермаскулинный правдоруб
Я работаю напряженно, открыто, честно и искренне стремлюсь к достижению тех результатов, которые нужны стране. […] Главным является искреннее стремление к максимальному результату, к тому, чтобы страна чувствовала себя в большей безопасности, а люди жили лучше. Я действительно стараюсь работать именно так. И я очень благодарен гражданам России за такое отношение к моей работе, за поддержку, потому что без такой поддержки работать было бы невозможно.
Владимир Путин [34]
В случае с Путиным перед нами очевидная дихотомия в обращении с понятием «искренность». С одной стороны, Путин задействует предельно воинственную риторику искренности, посредством которой он мобилизует националистические чувства и настроения. С другой стороны, говоря о политически деликатных темах, Путин придерживается того, что можно было бы назвать уклончивой риторикой искренности. Мы начнем наш анализ с рассмотрения последней стратегии. Общаясь со своими западными партнерами напрямую, Путин придерживается дипломатичной риторики искренности и доверия. Высказывая, например, в 2016 году свое мнение об Ангеле Меркель в свете введенных незадолго до того санкций Европейского союза, он характеризовал немецкого канцлера в следующих выражениях: «Она очень искренний человек, очень профессиональный. Во всяком случае уровень доверия, мне кажется, очень высокий» [35]. Аналогичным образом в интервью журналисту Владимиру Соловьеву, в котором упоминались лидеры Франции и Германии, Путин годом ранее говорил:
«Мы друг друга понимаем и в целом друг другу доверяем. Хотя, конечно, какой-то элемент недоверия сохраняется, но у меня все-таки сложилось представление о том, что нам партнеры скорее доверяют, чем нет, и во всяком случае верят в нашу искренность» [36].
В подобных интервью – а наши цитаты представляют выборку из довольно обширного списка – Путин обычно связывает понятие искренности с понятием доверия. Он, по-видимому, использует этот дискурс в качестве способа, позволяющего риторически обойти политически чувствительные заявления. Дискурсивная цель этой разновидности риторики искренности, по-видимому, состоит в том, чтобы избежать политического конфликта. Деликатная риторика искренности, которую Путин демонстрирует в дипломатически мотивированных и ориентированных на Запад контекстах, резко контрастирует с риторическими приемами, используемыми им в русскоязычных средствах массовой информации, а также в выступлениях, адресованных тем, кто живет на постсоветском пространстве. Остановимся на этой второй, более националистической, стратегии подробнее. В ряде случаев Путин использовал понятие искренности, чтобы противопоставить политический авторитет России «гегемонии Запада». В одном из официальных обращений к депутатам Государственной Думы Путин говорил о так называемом «западном вмешательстве в дела Украины» в следующих выражениях:
«Мы понимаем, что происходит, понимаем, что эти действия были направлены и против Украины, и России, и против интеграции на евразийском пространстве. И это в то время, когда Россия искренне стремилась к диалогу с нашими коллегами на Западе» [37].
В других местах Путин опирается на такие националистические дискурсивные конструкции, как «Гейропа», чтобы еще острее критиковать предполагаемые политические перверсии Запада [38]. Опираясь на дискурсивный троп, восходящий к славянофильству [39], он противопоставляет чрезмерно либеральный и внутренне антагонистический Запад более искреннему и дружелюбному Востоку. Вот, например, его рассуждения о связях с одной из закавказских республик бывшего СССР:
«Россию и Армению объединяют по-настоящему союзнические отношения. Наши страны искренне стремятся к укреплению взаимовыгодного сотрудничества и всестороннего партнерского стратегического взаимодействия. […] Нас сближают общая многовековая история, духовное родство, искренний интерес к традициям и обычаям друг друга. Человеческие, дружеские, семейные узы, которые уходят в глубь веков, передаются через поколения» [40].
А в другом тематически связанном заявлении Путин утверждал, что «российско-китайские связи сегодня, пожалуй, достигли наивысшего уровня за всю их историю и продолжают поступательно развиваться. В основе партнерства России и Китая – чувства искренней дружбы и симпатии наших народов» [41]. Основная цель этих и подобных заявлений, по-видимому, состоит в том, чтобы обозначить контраст между несговорчивым Западом и братским (и также подчеркнуто искренним) Востоком. Для того, чтобы разобраться в риторике, которую Путин использует, изображая «враждебный Запад», полезно обратиться к новейшим исследованиям в области политической риторики в целом и гендерно окрашенного политического дискурса российских властей в частности [42]. Рассматривая маскулинность как «средство утверждения власти», Кремль, по утверждению Валери Сперлинг, опирается на культ путинского мачизма как на стратегию политической легитимации. По наблюдениям Сперлинг, российская политическая сцена насыщена образами, демонстрирующими мужественность Путина. В свою очередь Татьяна Журженко, занимаясь «политикой искренности» Путина и Трампа, усматривает важное сходство между двумя лидерами. Оба, по ее словам, «презентуют себя в качестве “сильных мира сего”, у кого всегда хватает духа вслух сказать о том, о чем остальные только думают». В случае с Путиным, однако, режим «оказался в ловушке персонифицированной власти»: тщательно культивируемый образ «гипермаскулинного» правдоруба постепенно превратился в стагнирующий дискурсивный троп [43]. (Более того, некоторые недавние материалы прессы – например, сибирская фотосессия, приуроченная ко дню рождения Путина в октябре 2019 года [44], – еще более его подрывают. В дальнейшей нашей работе, возможно, стоит сопоставить эти новейшие образчики президентской пропаганды с утверждениями Журженко и Сперлинг. Весьма показательна известная фотография из этого цикла, на которой Путин, сидящий на склоне холма, смотрит вдаль и держит в руке крошечный букетик цветов. Фото прекрасно иллюстрирует, насколько заметно и ощутимо публичный образ гомофобного альфа-самца сегодня подменяется совершенно иным визуальным тропом – лишенным гендерных акцентов, пасторальным и умиротворенным, вполне в духе девочки-сироты Хайди [45].)
Используя термин «гипермаскулинность», Журженко ссылается на исследования Элизабет Марковиц об искренности, которые выступают еще одним подспорьем для понимания путинской риторики. Путин, можно сказать, опирается на «троп гиперискренности» – этим термином Марковиц обозначает стратегию, позволяющую политическим деятелям «предъявлять претензии на истину и доказывать свою искренность […] через выраженную оппозицию риторике и искусству, подкрепляемую использованием явно стилизованной речи» [46]. Роберт Хариман называет такую форму политической коммуникации «реалистическим риторическим стилем» [47].
В этом дискурсе Путин изображает Запад агрессором, от которого страны постсоветского пространства должны быть защищены. Россия же, напротив, рисуется в виде изначально искренней, мессианской альтернативы. Националистическая риторика искренности, продвигаемая Путиным, характеризуется фундаментальным парадоксом. Критикуя «Запад» за его имперские поползновения, он одновременно использует аналогичный дискурс для легитимации российских интервенций на постсоветском пространстве.
Таким образом, наше исследование языка искренности, применяемого Владимиром Путиным, выявляет две риторических стратегии. Обращаясь к международной аудитории, Путин всякий раз задействует дипломатический язык искренности, в котором искренность увязывается с доверием. Однако в посланиях, официально адресуемых внутренней аудитории, он использует более агрессивный и даже парадоксальный, националистический язык искренности. С помощью такого языка критикуется лицемерие морально коррумпированного и агрессивного Запада, но при этом узакониваются безусловно искренние экспансионистские акции и инициативы российских властей.
Алексей Навальный: режущий правду-матку в лицо власти
Я призываю всех абсолютно, это наивно, может быть, звучит, и над этими словами в названии известной статьи принято смеяться, иронически ухмыляться – жить не по лжи. Но ничего другого не остается. В нашей стране в этой ситуации никакого другого рецепта не существует.
Алексей Навальный [48]
Дискурсивная стратегия Алексея Навального, имеющего лишь ограниченный выход на ведущие СМИ, в значительной степени зависит от использования новых медийных платформ – таких, как Facebook, «ВКонтакте», Twitter и YouTube [49]. Светлана Бодрунова описала дискурсивную стратегию Навального как «новый антимедиакратический сплав медиа и политики», стирающий грань между политическим мейнстримом, массовым активизмом и медийными развлечениями. Используя эти «антимедиакратические» приемы в предвыборной кампании, указывает Бодрунова, Навальный стал редким примером российского политика, который признает политический потенциал социальных медиа [50]. Слово «искренность» занимает центральное место в политическом словаре оппозиционного политика. Используя это понятие в качестве ключевого нарративного приема, Навальный представляет искренность как политическую добродетель, которой по-настоящему обладает только он сам, в то время как своих политических оппонентов он настойчиво обличает в неискренности и лицемерии. Например, в комментарии, опубликованном в собственном блоге в 2012 году, Навальный обрушился с язвительными нападками на депутата Государственной Думы Сергея Железняка, которого обвинил в двойных стандартах за одновременное создание законов против иностранного влияния и пристраивание своих детей в престижные учебные заведения за рубежом. В основе обвинений лежали размышления оппозиционера о лицемерии и искренности:
«А за что это я назвал Железняка “лживым, лицемерным мерзавцем”? […] Он патриот. Он искренне болеет за Россию. Он предпочитает все российское. […] “Родиться в России! Учиться в России! Хранить деньги в России! Отдыхать в России!” – вот оно, бескомпромиссное кредо Железняка. […] Кстати, о детях. Давайте на минуту перенесемся во враждебную Швейцарию. Откуда исходят, так сказать, “ожидания руководства других государств”. Здесь, как ни странно, мы обнаружим дочь патриотичного депутата Железняка – Екатерину. Она обучается в элитном учебном заведении» [51].
Центральное место в риторике искренности, демонстрируемой Навальным в этом и других блогах, занимают антагонистические отношения с лицемерными политическими конкурентами. В его трактовке понятие искренности играет важную роль в более широких дебатах о социально-экономическом неравенстве, коррупции и призывах к политическим реформам. Навальный настойчиво преподносит это понятие как политическую добродетель: по аналогии с классическим концептом паррезии, оно помогает ему выполнить «моральное обязательство провозглашать истину» и говорить правду власти, даже если это подвергает говорящего опасности [52]. То, насколько яростно Алексей Навальный отстаивает искренность в качестве морального основания суждения и действия, можно проиллюстрировать производимой им весьма грубой сортировкой собственных сторонников. В записи, размещенной в личном блоге в сентябре 2015 года, он жестко отделяет тех из последователей, кого считает искренними, от тех, кому не хватает этого качества.
«Я очень ценю всех тех смелых и отважных (без иронии говорю) людей, готовых выходить на несанкционированные мероприятия. […] Мы с удовольствием выслушаем любого радикального комментатора, но только в случае, если у него есть хотя бы один административный арест. А если административного ареста нет, то, наверное, радикализм не очень искренний» [53].
Преподнося искренность как моральное обязательство, которому должен следовать каждый, описываемый политический язык последовательно толкует ее как универсальную политическую добродетель. Навальный осуждает нехватку искренности, обличая и понося деятелей, замеченных в этом, действуя особенно жестко, когда речь заходит о кремлевских политиках. Это не удивительно: в конце концов, разоблачение лицемерия власть имущих остается старой и испытанной стратегией оппозиционной работы. Одновременно, однако, он использует и более позитивную риторику искренности, помогающую ему продвигать собственную политическую повестку. Эта стратегия была особенно заметной в преддверии президентских выборов 2018 года. Так, в мае 2017-го в онлайн листовке «Как агитировать» он давал своим агитаторам следующую рекомендацию: «Будьте собой: естественность и искренность нравятся всем».
Илл. 2. Фрагмент листовки, изготовленной для предвыборной кампании Алексея Навального в 2018 году [54].
В постах в фейсбуке Навальный, касаясь общения со своими сторонниками, точно так же выдвигает искренность на первый план. Объявляя об очередном пикете или митинге, он наставляет агитаторов: «Лучшей агитацией остается и всегда будет личный разговор сторонника с сомневающимся. Главное – искренность и уверенность агитирующего, даже если у него в руках нет листовки». В другом месте он просит сторонников захватить на протестный митинг, помимо листовок, еще и искренность. В этих и прочих подобных случаях искренность превращается в утилитарный политический инструмент, пригодный для убеждения избирателей [55].
Предпринятое нами исследование языка искренности Алексея Навального обнаруживает четкую двойственность в использовании им этого понятия в социальных сетях. С одной стороны, Навальный обращается к понятию искренности, чтобы разоблачать лицемерие российской политической элиты и подчеркивать высокие моральные стандарты оппозиции. С другой стороны, в месяцы, предшествовавшие президентским выборам 2018 года, искренность в его руках зачастую превращалась во вполне инструментальный политический прием.
Заключение
Наш сравнительный анализ показывает, что Владимир Путин и Алексей Навальный используют разные, а в некоторых случаях даже взаимоисключающие, дискурсы искренности. В дипломатическом контексте Путин обращается к языку искренности и доверия как к риторическому «обходному пути», позволяющему избегать политически чувствительных заявлений и конфликтов. Параллельно с этой риторикой он использует националистическую риторику искренности – такую, в которой на первом плане находится тщательно выстроенный образ лидера страны как гипермаскулинного правдоруба. По мнению Журженко, одной из задач этого гипермаскулинного политического дискурса выступает борьба с политкорректностью, блокирующей искренность и честность [56].
Что касается Навального, то для него актуальна несколько иная риторика искренности. Для оппозиционера искренность оказывается инструментом паррезии, позволяющим разоблачить лицемерие власть имущих. Чтобы сделать свою риторику доступной для широкой публики и привлечь молодую аудиторию, Навальный активно вовлекает в свою работу новые медийные инструменты. Однако, разворачивая свою деятельность в социальных сетях, он использует риторику искренности не только для того, чтобы говорить властным структурам правду, но и чтобы заявить о притязаниях на власть. В предвыборных листовках Навального и постах в фейсбуке искренность преображается в полноценный политический инструмент, который он предлагает своим агитаторам в качестве орудия убеждения избирателей.
В более ранней работе одна из нас уже рассматривала связь между жесткой политической риторикой искренности и разговорами о новой искренности в социальных сетях, поп-культуре и искусстве [57]. Кроме того, мы уделяли внимание и исторической генеалогии тех дискурсов искренности, которыми пользуются Путин и Навальный [58]. Ее предшествующий обзор был проведен довольно бегло, хотя указанная генеалогия явно заслуживает более глубокого изучения. Было бы полезно, например, провести параллели между риторикой искренности Алексея Навального и риторикой такого, казалось бы, несопоставимого с ним персонажа, как Бальтасар Грасиан – мыслителя, жившего в эпоху барокко. В 1647 году этот испанский иезуит написал руководство по придворной этике, со временем ставшее культовым чтением для образованных россиян [59]. Прямое влияние этого философа, для которого главнейшей придворной добродетелью было притворство, а не искренность, на Навального маловероятно, но зато сходство между применяемыми ими стилями политической риторики заслуживает более пристального изучения. Совет Грасиана не «выказывать в себе лицемера», поскольку именно «искренность в поведении по душе всем» [60], зеркально отражает рекомендацию «быть самим собой», поскольку «естественность и искренность нравится всем», запечатленную на предвыборной листовке Навального.
Также было бы полезно вписать в исторический контекст непреклонность Навального в отношении искренности его сторонников. Как свидетельствуют источники, как среди русских революционеров, так и среди их французских предшественников, требование искренней поддержки «новой политики» со временем превратилось в полноценный правовой инструмент [61]. (Именно это, кстати, мы наблюдали в сталинской речи о Бухарине.) В послереволюционной Франции и в сталинской России отсутствие искренней поддержки революционного дела считалось не просто нравственным недостатком, а прямым преступлением, за которое преследовали и наказывали. Указывая на эти параллели, мы далеки от предположений, будто Навальный готовит новую революцию или вот-вот превратится в очередного Сталина. Вместе с тем знакомство с историческими контекстами, с которыми связана риторика искренности, демонстрируемая Навальным и Путиным, поможет обзавестись полезными указателями, способствующими дальнейшему изучению сложного взаимодействия между искренностью, доверием и партийной политикой.
В этой статье мы ограничились изучением дискурсивных стратегий, используемых Путиным и Навальным. Стоит, однако, иметь в виду, что их «стратегии искренности» возникли отнюдь не в вакууме. Мы завершаем свой текст, вписывая риторику искренности наших героев в более широкий контекст популистских дискурсов. Политическая озабоченность искренностью – феномен не только российский, она набирает силу и в других странах; не случайно Журженко сравнивает брутальную риторику Путина с риторикой Трампа. Транснациональный характер политики искренности сегодня проявляет себя по меньшей мере двояко. С одной стороны, политические деятели повсеместно стараются приватизировать акт «говорения правды», претендуя на искренность, подлинность, праведность. С другой стороны, они проецируют негативный образ лицемера на внешнего оппонента. Применяя подобную популистскую риторику, некоторые из них пытаются позиционировать себя в качестве «подлинной» альтернативы «либеральной элите». «Разговор начистоту» здесь оказывается инструментом для выражения чувств и мыслей, якобы разделяемых всеми, – но никто не осмеливается высказать их публично. Под видом борьбы с так называемой «политической корректностью», приписываемой «новым левым», заявки на искренность активно используются для нанесения ущерба оппонентам и для переформатирования дискриминирующих или стигматизирующих заявлений в политически приемлемые декларации [62]. Подобные стратегии можно наблюдать в политическом дискурсе не только Дональда Трампа, но и таких политиков, как Борис Джонсон, Марин Ле Пен или Герт Вилдерс. Аналитическое препарирование их языков искренности полезно не только по академическим причинам – оно может способствовать повышению устойчивости общества к популистским манипуляциям.
Перевод с английского Екатерины Иванушкиной, преподавателя психологического факультета Самарского национального исследовательского университета имени академика С.П. Королева
[1] Мы благодарны участникам семинара «Политическая риторика в постсоветской России», состоявшегося в июле 2019 года в Мюнхенском университете, за комментарии к ранней версии этой статьи. После прошедшего там обсуждения мы внесли в текст некоторые изменения.
[2] Полезное экспертное определение этого термина см. в работе: Beeman W. Emotion and Sincerity in Persian Discourse: Accomplishing the Representation of Inner States // International Journal of Sociology of Language. 2001. Vol. 48 (www.brown.edu/Departments/Anthropology/publications/Emotion.htm).
[3] См. также вдохновлявшие нас теоретические размышления о политической риторике: Condor S., TileagăC., Billig M. The Oxford Handbook of Political Psychology. Oxford: Oxford Handbooks Online, 2013 (www. oxfordhandbooks.com/view/10.1093/oxfordhb/9780199760107.001.0001/oxfordhb-9780199760107-e-009)
[4] Научный взгляд на эти вопросы представлен в работе: McIntyre L. Post-Truth. Cambridge: MIT Press, 2018.
[5] Дебаты по поводу отстаиваемого сегодня многими психологами и философами тезиса, что «нет такой сущности, как “я”», см. в работе: Metzinger T. Being No One: The Self-Model Theory of Subjectivity. Cambridge: MIT Press, 2003. Вышеприведенная цитата заимствована из следующего источника: Taft M. An Interview with Thomas Metzinger: What Is the Self? // Deconstructing Yourself. 2017. September 10 (https://deconstructing yourself.com/what-is-the-self-metzinger.html).
[6] Это означает, что мы не фокусируемся на мемуарах, биографиях и прочих ретроспективных жанрах.
[7] См.: Markovits E. The Politics of Sincerity: Plato, Frank Speech, and Democratic Judgment. University Park: Penn State University Press, 2009.
[8] Среди прочих работ на эту тему см.: Markovits E. Op. cit.; Zhurzhenko T. The Importance of Being Earnest: Putin, Trump and the Politics of Sincerity // Eurozine. 2018. February 26 (www.eurozine.com/importanceearnest-putin-trump-politics-sincerity/); Devji F. Beyond Right or Wrong, beyond Fact or Fake, Lies Sincerity // Aeon. 2017. April 17 (https://aeon.co/essays/beyond-right-or-wrong-beyond-fact-or-fake-lies-sincerity).
[9] Rutten E. Sincerity after Communism: A Cultural History. New Haven: Yale University Press, 2017. Русское издание этой книги готовится к печати в издательстве «Новое литературное обозрение» (серия «Библиотека журнала “Неприкосновенный запас”»).
[10] Thorn J. A Manifesto for the New Sincerity // Maximumfun. 2006 (www.maximumfun.org/blog/2006/02/ manifesto-for-new-sincerity.html).
[11] Hugendick D. Das literarische Selfie // Die Zeit. 2016. 14 Januar (www.zeit.de/2016/03/new-sincerityliteratur-trend-usa-traurigkeit).
[12] Radisch I. Die neue Aufrichtigkeit // Die Zeit. 2017. 4 Oktober (www.zeit.de/2017/41/franzoesische-literaturiris-radisch-frankreich-buecher).
[13] Давыдов И. Новая искренность // Новое время. 2017. 30 января (https://newtimes.ru/articles/detail/ 116103/). Давыдов не одинок в констатации цинично «искреннего» отношения российских властей к обществу и торжества этой «новой искренности» в политике. Среди других источников см., например: Колесников А. Новая искренность власти: как Кремль предупреждает общество о закручивании гаек // Forbes. 2019. 27 октября (www.forbes.ru/obshchestvo/386145-novaya-iskrennost-vlasti-kak-kreml-preduprezhdaetobshchestvo-o-zakruchivanii).
[14] См.: https://flippi754.livejournal.com/151341.html.
[15] См.: Rutten E. Op. cit; Руттен Э. Советская риторика искренности // Неприкосновенный запас. 2017. № 3(113). С. 172–192; Она же. Реакционная искренность // Новое литературное обозрение. 2018. № 3(151).
[16] См., например: Эпштейн М. Каталог новых поэзий // Современная русская поэзия после 1966. Berlin: Oberbaum, 1990. С. 359–367; Он же. О новой сентиментальности. Т. Кибиров и другие // Он же. Поэзия и сверхпоэзия. М.: Азбука, 2016. С. 248–249; Yurchak A. Post-Post-Communist Sincerity // Lahusen T., Solomon P.Jr. (Eds.). What Is Soviet Now? Identities, Legacies, Memories. Berlin: LIT, 2008. P. 257–277.
[17] Цит. по: Ferraris M. On New Realism: Maurizio Ferraris, Interviewed by Peter Gatton // Society + Space. 2015. July 18 (www.societyandspace.org/articles/on-new-realism). Более детальное введение в «новый реализм» в том плане, в каком его толкует Феррарис, см.: Idem. Introduction to New Realism. London: Bloomsbury Academic, 2014.
[18] См.: Tolson A. A New Authenticity? Communicative Practices on YouTube // Critical Discourse Studies. 2010. Vol. 7. № 4. P. 277–289.
[19] Более поздний анализ, основанный на той же комбинации слов, см., например, в статье: Dencik L. Social Media and the «New Authenticity» of Protest // Dencik L., Leistert O. (Eds.). Critical Perspectives on Social Media and Protest: Between Control and Emancipation. London: Rowman & Littlefield, 2015. P. 203–218.
[20] См.: Boym S. Common Places. Cambridge: Harvard University Press, 1994. P. 102; Липовецкий М. Паралогии. М.: Новое литературное обозрение, 2008. С. 575; Эпштейн М. Каталог новых поэзий. С. 359–367; Он же. О новой сентиментальности… С. 248–249; Yurchak A. Op. cit.
[21] См.: Померанцев В. Об искренности в литературе // Новый мир. 1953. № 12 (http://vivovoco.rsl.ru/ vv/papers/litra/memo/pomer.htm). Об истории русскоязычной риторики искренности см. также: Klein J. Derzavin: Wahrheit und Aufrichtigkeit im Herrscherlob // Zeitschrift fur Slavische Philologie. 2010. Bd. 67. № 1. S. 27–51; Schonle A. The Scare of the Self: Sentimentalism, Privacy, and Private Life in Russia, 1780–1820 // Slavic Review. 1998. Vol. 57. № 4. P. 723–746; Prokhorov A. Inherited Discourse: Stalinist Tropes in Thaw Culture. Ph.D. diss. University of Pittsburgh, 2002 (http://d-scholarship.pitt.edu/8550/1/prokhorov2002. pdf); Rutten E. Op. cit.
[22] См. два авторитетных исторических исследования риторики искренности, основанных преимущественно на американских и западноевропейских материалах: Trilling L. Sincerity and Authenticity. Cambridge: Harvard University Press, 1971; Peyre H. Literature and Sincerity. New Haven: Yale University Press, 1963.
[23] См.: Пригов Д.А. Сборник предуведомлений к разнообразным вещам. М.: Ad Marginem, 1996. С. 298–301.
[24] См.: Rutten E. Op. cit.
[25] См.: Ibid. Изучая творчество англоязычных поэтов и их реакцию на общественные перемены, историк литературы Сьюзен Розенбаум показала, что озабоченность искренностью, как правило, делается более острой во времена масштабных социально-экономических сдвигов: Rosenbaum S. Professing Sincerity: Modern Lyric Poetry, Commercial Culture, and the Crisis in Reading. Charlottesville: University of Virginia Press, 2007.
[26] Подробнее см.: Rutten E. Op. cit.; см. также специальный номер журнала «Сетевая поэзия» (2004. № 4), посвященный теме «Правда и искренность в искусстве».
[27] См.: Руттен Э. Советская риторика искренности.
[28] Фрагменты стенограммы декабрьского пленума ЦК ВКП(б) 1936 года. Из выступления И.В. Сталина. 4 декабря 1936 г. // Вопросы истории. 1995. № 1. С. 9–11 (цит. по: Руттен Э. Советская риторика искренности).
[29] См., например: Halfin I. Terror in My Soul: Communist Autobiographies on Trial. Cambridge: Harvard University Press, 2003; Fitzpatrick S. Tear off the Masks! Identity and Imposture in Twentieth-Century Russia. Princeton: Princeton University Press, 2005 (Фицпатрик Ш. Срывайте маски! Идентичность и самозванство в России ХХ века. М.: РОССПЭН, 2011); Tikhomirov A. The Regime of Forced Trust: Making and Breaking Emotional Bonds Between People and State in Soviet Russia, 1917–1941 // Slavic and East European Review. 2013. Vol. 91. № 1.
[30] Подробнее об этом см. источники, упомянутые в предыдущей сноске; см. также: Вайль П., Генис А. 60-е: мир советского человека. М.: Новое литературное обозрение, 1998; Руттен Е. Советская риторика искренности.
[31] Исторический анализ этой тенденции см. в работе: Trilling L. Op. cit
[32] Собчак К. Кто такая Екатерина Самуцевич // Snob.ru. 2012. 19 октября (https://snob.ru/selected/ entry/53948/).
[33] Там же.
[34] Интервью Владимира Путина телекомпании «Ниппон» и газете «Иомиури» // Kremlin.ru. 2016. 13 декабря (http://kremlin.ru/events/president/news/53455).
[35] Интервью Владимира Путина немецкому изданию Bild. Часть 1 // Kremlin.ru. 2016. 11 января (http:// kremlin.ru/events/president/news/51154).
[36] Интервью ВГТРК. Владимир Путин ответил на вопросы журналиста Владимира Соловьева // Kremlin.ru. 2015. 23 февраля (http://kremlin.ru/events/president/news/47730).
[37] Обращение Президента Российской Федерации // Kremlin.ru. 2014. 18 марта (http://kremlin.ru/events/ president/news/20603).
[38] О понятии «Гейропа» применительно к политической риторике Путина см. статью: Riabov O., Riabova T. The Decline of Gayropa? // Eurozine. 2014. February 5 (www.eurozine.com/the-decline-of-gayropa/).
[39] См., например: Mersereau J., Lapeza D. Russian Romanticism // Porter R., Teich M. (Eds.). Romanticism in National Context. Cambridge: Cambridge University Press, 1988. P. 294. Авторы этого исследования показывают, что такие славянофилы, как Владимир Одоевский, уже в 1840-е сформулировали идею морального превосходства России над Западом.
[40] Открытие Дней культуры Армении в России // Kremlin.ru. 2017. 15 ноября (http://kremlin.ru/events/ president/news/56103).
[41] Интервью Владимира Путина информационным агентствам ТАСС и «Синьхуа» // Kremlin.ru. 2015. 1 сентября (http://kremlin.ru/events/president/news/50207).
[42] Подробнее об этом см.: Sperling V. Sex, Politics, and Putin: Political Legitimacy in Russia. Oxford: Oxford University Press, 2015; Wood E.A. Hypermasculinity as a Scenario of Power // International Feminist Journal of Politics. 2016. Vol. 18. № 3. P. 329–350 (www.tandfonline.com/doi/full/10.1080/14616742.2015.1125649); Zhurzhenko T. Op. cit.
[43] Zhurzhenko T. Op. cit.
[44] Эта серия фотографий размещена на официальном сайте Кремля: http://kremlin.ru/events/president/ news/61732.
[45] Авторы имеют в виду героиню широко известной в свое время детской повести швейцарской писательницы Йоханны Спири (1827–1901) «Хайди, или Волшебная долина» (1880). «Доброе сердце девочки, как солнце, озаряет жизнь окружающих, делая ее радостнее и счастливее. И, конечно же, они платят ей взаимностью, любовью и дружбой», – сообщает современная реклама этого произведения (https://avidreaders. ru/book/haydi-ili-volshebnaya-dolina.html). – Примеч. перев.
[46] Markovits E. Op. cit. P. 41 (о понятии «гипер-искренности» см.: p. 41–45).
[47] Hariman R. Political Style: The Artistry of Power. Chicago: University of Chicago Press. 1995. P. 13–50.
[48] Последнее слово Алексея Навального // Радио Свобода. 2014. 19 декабря (www.svoboda.org/a/26753233. html).
[49] Подробнее см.: Kumar V., Svensson J. (Eds.). Promoting Social Change and Democracy through Information Technology. Hershey: IGI Global, 2015.
[50] Bodrunova S. Fragmentation and Polarization of the Public Sphere in the 2000s: Evidence from Italy and Russia // Global Media Journal – German Edition. 2013. Vol. 3. № 1 (www.db-thueringen.de/receive/dbt_mods_ 00022230).
[51] Патриотичный Матрасик // Блог Алексея Навального. 2012. 25 декабря (https://navalny.com/p/2913/).
[52] Подробнее см.: Foucault M. Discourse and Truth: The Problematization of Parrhesia // Digital Archive: Foucault info, 1983. О паррезии в исторической и современной политике см.: Markovits Е. Op. cit.
[53] Требование сменяемости власти не снимается из-за пяти остановок метро // Блог Алексея Навального. 2015. 15 сентября (https://navalny.com/p/4452/).
[54] См.: https://mmd.navalny.com/media/flyers/h18agitmanual2017-05-24.pdf.
[55] Цитируемые выше посты в фейсбуке, появившиеся в 2013 году, сейчас недоступны для просмотра.
[56] См.: Zhurzhenko T. Op. cit.
[57] См.: Ругген Э. Реакционная искренность.
[58] См.: Roggeveen B. Mirror Mirror on the Wall, Who’s The Sincerest of Them All: Sincerity Rhetoric in Contemporary Political Discourse in Russia. BA Thesis. Amsterdam University, 2018.
[59] Об этом см.: Klein J. Op. cit. (см. также: Грасиан Б. Карманный оракул. М.: РИПОЛ классик, 2020. – Примеч. ред.).
[60] См.: Gracian B. Oraculo manual y arte de prudencia. Madrid: Mundo magico, 2000.
[61] См.: Halfin I. Op. cit.; Руттен Э. Советская риторика искренности. Обзор судебных дел в послереволюционной Франции, где отсутствие искренности причислялось к тяжким преступлениям, см. в работе: Reddy W.R. The Navigation of Feeling: A Framework for the History of Emotions. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.
[62] См. также: Markovits E. Op. cit.; Devji F. Op. cit.; Weigel M. Political Correctness: How the Right Invented a Phantom Enemy // The Guardian. 2016. November 30 (www.theguardian.com/us-news/2016/nov/30/ political-correctness-how-the-right-invented-phantom-enemy-donald-trump).