Перевод с немецкого Марианны Новословы
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2020
Хольгер Куссе – профессор истории славянских языков и языкознания Технического университета Дрездена (Германия).
[стр. 77—97 бумажной версии номера] [1]
1. Агрессия и аргументация
Интуитивно агрессия и аргументация кажутся совершенно полярными понятиями. Им присущи противоположности: эмоциональность и рациональность, враждебность и партнерство, агональность и кооперация, монологичность и диалогичность, девальвация и взвешенность. Очевидны различия между однозначным вербальным насилием в форме недвусмысленных ругательств или унижений и рациональной, взвешенной аргументацией. Но главное, агрессия – это манифестация и усиление разногласий, тогда как аргументация призвана преодолеть, разрешить или как минимум локализировать и урегулировать разногласия [2]. Тем не менее наблюдается также слияние агрессии и аргументации, и это промежуточное пространство – где сталкиваются, пересекаются, сливаются или, как говорит германист Йорг Майбауэр, «переплетаются» [3], агрессия и аргументация, – оказывается гораздо деликатнее, напряженнее, а значит, и притягательней, чем однозначные и чистые случаи речевой агрессии и рациональной аргументации.
Речевая агрессия может проявляться открыто в форме языка вражды, риторики ненависти и агрессивных речевых актов. О таких феноменах речевого насилия в прошлых десятилетиях было публиковано немало работ с такими названиями, как, например, «Вербальная агрессия», «Речевая агрессия», «Насилие в языке» и так далее [4]. Однако агрессия также может проявляться косвенно в аргументативных структурах, которые обосновывают или оправдывают агрессию или же сами собой представляют агрессивные речевые акты. И наконец, в агрессивной аргументации могут встречаться маркеры прямой речевой агрессии – например, пейоративные выражения, с помощью которых выстраиваются агрессивные аргументы. Таким образом, агрессия может проявляться во всех этапах комплексной аргументации, которая, следуя подходу Стивена Тульмина, изображается в схеме аргументации, состоящей из спорного вопроса (квесцио), тезиса, аргумента, конклюзии и правила умозаключения (илл. 1).
Илл. 1. Схема аргументации [5].
Аргументация начинается со спорного вопроса между двумя или более актантами. В схеме этот спорный вопрос называется квесцио. Если участники коммуникации согласны в некотором вопросе, то в аргументации нет необходимости. Это звучит тривиально, но в конечном счете означает, что спорностью как таковой можно манипулировать: можно предупреждать ее возникновение, безосновательно ее подчеркивать, выявлять и даже провоцировать внезапным началом самой аргументации, что само по себе ставит наличие спорного вопроса в пресуппозицию. И наоборот, отрицание спорного вопроса купирует процесс аргументации – особенно в тех случаях, когда отрицание совершается с позиции власти.
Ответ на квесцио содержится в тезисе, который подкрепляется или опровергается в процессе аргументации. Аргументация сама по себе является комплексным коммуникативным действием, состоящим, в отличие от простого речевого акта, как минимум из трех действий, хотя не все из них могут эксплицитно реализовываться в реальной коммуникации. В целом аргументация должна включать конклюзию, аргумент и правило умозаключения, позволяющее пройти путь от аргумента к конклюзии [6].
Обычно правило умозаключения не эксплицируется в коммуникации, а находится в пресуппозиции высказывания. При этом в особых случаях говорящий может выражать его эксплицитно, подкрепляя им всю систему своей аргументации, и даже превращать его в квесцио. Наличие действенного правила умозаключения очень важно, поскольку гарантирует, что другим участникам коммуникации придется принять предлагаемую аргументацию, а если бы они поставили правило умозаключения под сомнение или признали бы неудовлетворительным, то это разрушило бы всю аргументацию говорящего. Аргумента же это не касается. Его непризнание другими участниками коммуникации привело бы к опровержению тезиса, но не поставило бы под сомнение сам процесс аргументации. Наличие правила умозаключения – это общепринятая предпосылка любой успешной, удавшейся аргументации. Если кто-то в пользу спорного вопроса (квесцио) «Следует ли завтра идти в поход?» приводит аргумент «Завтра будет хорошая погода», то он предполагает, что все участники коммуникации принимают правило умозаключения: «При хорошей погоде стоит идти в поход».
Все компоненты аргументации могут выражаться посредством агрессивных высказываний или импликаций. Даже квесцио может быть агрессивным, если с его помощью нарушается ранее установленный консенсус, распадаются сообщества, разрываются связи или ставятся под сомнения права оппонента. Как правило, подобные агрессивные квесцио подаются непосредственно в форме тезисов, в которых оспариваются права другого человека, отрицаются дружественные отношения с ним и вообще отрицается все хорошее, что в нем есть. В основном это свойственно расистским дискурсам, априори отвергающим равноправие и равноценность всех людей. Тезисы могут строиться на откровенной лжи, формулироваться суггестивно, оскорблять, унижать, обвинять, но также могут содержать на первый взгляд положительные, но в действительности неискренние выражения – как, например, лесть с целью навредить адресату, обмануть его. Приводимые аргументы в пользу агрессивного тезиса могут быть такими же агрессивными, как и тезис (чаще всего в коммуникативной практике они такими и являются), то есть строиться на лжи, суггестии, оскорблениях, унижениях, обвинениях или лести. Обычно агрессивность правила умозаключения вытекает из агрессивности аргументов и тезисов, но иногда агрессивное правило умозаключения может формулироваться эксплицитно. В таких случаях говорящий оперирует агрессивными топосами, часто в форме негативных стереотипов, то есть в форме утверждений негативных качеств определенных групп, например: «строители много пьют», «политики коррумпированы», «таксисты – обманщики» или «украинцы – фашисты», «русские – рабы от рождения», «китайцам нельзя доверять» и так далее [7].
2. Мультимодальная агрессивная аргументация
То, как во время конфликтов агрессивные высказывания могут использоваться в качестве неоспоримых аргументов, наглядно иллюстрирует знаменитый предвыборный плакат периода информационной кампании перед референдумом в Крыму 16 марта 2014 года [8]. Слева – кроваво-красная, покрытая колючей проволокой и с изображением свастики территория Крыма, что с российской точки зрения должно апеллировать к Украинской повстанческой армии (УПА) времен Второй мировой войны. Справа изображены развивающиеся на фоне ясного неба географические очертания Крыма в жизнерадостных цветах российского флага. На плакате читаем: «16 марта мы выбираем… или…». С помощью союза или предлагается выбрать будущее Крыма из двух возможных вариантов.
Илл. 2. Агитационный плакат перед референдумом в Крыму в марте 2014 года.
Данный плакат – показательный пример визуализации агрессивного аргумента, в котором два изображения перформатируют тезис, что украинский Крым оказался бы фашистской тюрьмой. Это абсурдное, голословное утверждение было не чем иным, как прямой диффамацией Украины и всех, кто не поддерживал присоединение Крыма к России. Этот тезис остался без обоснования (чего, конечно, вряд ли стоит ожидать от подобного плаката), но он приобрел мнимую убедительность благодаря изображению на правой стороне. Как известно, конструкции с союзом или объединяют две альтернативы [9]. Если правая сторона плаката отражает одну из реальных альтернатив будущего Крыма, то на левой стороне Крым нужно было бы изобразить в реальных цветах украинского флага. Но, вместо этого, в качестве реальной альтернативы подается нечто совершенно нереальное – фашистский Крым. Это делает все мультимодальное высказывание абсолютно бессмысленным, поскольку если одна часть конструкции с союзом или отражает реальную альтернативу, то и вторая часть так же должна быть эквивалентна реальности. На самом деле это только побочный эффект манипуляции, поскольку в данном случае первичная задача плаката состоит не в том, чтобы обосновать ложное утверждение на левой части, а в том, чтобы использовать его как аргумент.
Пустые фразы и диффамации не способны сформировать действенные аргументы. Плакат только демонстрирует видимость аргумента, а на самом деле выполняет апеллятивную функцию, что превращает его в непрямой коммуникативный акт. Первично он не информирует о положении вещей, а призывает сделать правильный выбор. Альтернатива предлагается не между Украиной и Россией, а между фашизмом и Россией. Тезис, что украинский Крым определенно станет фашистским, одновременно является аргументом в пользу России, ведь при подобном представлении обстоятельств выбор в пользу России очевиден. Подобная конструкция типична для агрессивной пропагандистской аргументации, в которой не поддающиеся обоснованию тезисы становятся либо аргументами в пользу других тезисов и оправданиями решений и поступков власти, либо – побуждениями к определенным действиям.
Крымский предвыборный плакат представляет собой мультимодальный текст, поскольку его смысловое и аргументативное содержание возникает именно из взаимосвязи вербального текста и визуального ряда.
Мультимодальность, включающая, помимо названных компонентов, также музыку, шумы или движения, в последние два десятилетия стала важной сферой исследования [10], поскольку, как утверждает Хартмут Стёкл, тексты «сегодня преимущественно являются конгломератами различных знаковых систем» [11].
В мультимодальных вербально-визуальных формациях рисунки репрезентируют слова, высказывания, а также образный язык, выражающий метафоры. Сопроводительный текст может неожиданно изменить смысл рисунка, как и наоборот – рисунок может придать тексту смысл, как это было в случае крымского предвыборного плаката, в котором текст остался бы бессмысленным без иллюстрации. С точки зрения теории аргументации эта взаимосвязь между различными знаковыми формами и есть аргументация, в которой визуальная или акустическая информация и произнесенный или написанный текст представляют собой переплетение тезиса, аргумента и конклюзии. Чаще всего подобные переплетения наблюдаются в жанрах, преследующих цели убеждения (например в рекламе) и особенно – в агрессивной публичной коммуникации.
В случае крымского плаката аргумент в пользу призыва проголосовать за отсоединение от Украины формулируется через изображение полуострова в цветах флага УПА, с колючей проволокой и свастикой. Альтернатива подается посредством дизъюнктивной конструкции с союзом или, противопоставляющей две карты. Таким образом, плакат содержит все три канонические знаковые формы, выделенные Чарльзом Пирсом: иконические знаки (карты, колючая проволока), символические знаки (свастика, надпись) и индексальные знаки (цвета флагов и расположение карт на плакате). Если учитывать прочтение плаката слева направо, то расположение карт отражает высказывание, по которому темный фашистский Крым должен превратиться в Крым, радостно живущий в составе России. Расположение карт можно также интерпретировать с точки зрения сторон света. В этом смысле зашифрованное послание можно понять так, что Крым с «темного» Запада должен двигаться в сторону «светлого» Востока.
3. Агрессивные аргументы
Однозначно агрессивной является аргументация посредством агрессивных аргументов, то есть таких аргументов, которые не только призваны оправдывать агрессию (то есть выполнять агрессивную функцию), но и сами по себе являются агрессивными и, следовательно, представляют собой вербальные или визуальные агрессивные действия. Агрессивные аргументы строятся на прямых девальвирующих номинациях, атрибутах и предикатах, содержащих стереотипы, оскорбления, унижения и многое другое, а также на иронии, разделении общества на «своих» и «врагов», навешивании ярлыков при помощи девальвирующих этнонимов и антропонимов и так далее [12]. Мультимодальные тексты – такие, как, например, описанный крымский плакат – обладают к тому же визуальными агрессивными аргументами в виде знаков, красок и других изобразительных средств.
Функционирование девальвирующих номинаций в рамках агрессивных аргументов можно проиллюстрировать примером из последнего сочинения русского философа Владимира Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории», написанного в 1899 году и изданного в 1900-м. В этом сочинении разворачивается дискуссия, в которой участвуют либеральный политик, консервативный и поддерживающий монархию генерал, князь и убежденный пацифист (предполагаемый прототип которого – Лев Толстой), а также господин Z (alter ego самого автора). Дискуссия разворачивается вокруг заявленных в названии сочинения тем и модерируется некой дамой. В первом разговоре генерал, защищая войну и военных, рассказывает историю из кавказской кампании русско-турецкой войны 1877–1878 годов. В одной сожженной армянской деревне он стал свидетелем нечеловеческих преступлений башибузуков – иррегулярных военных отрядов Османской империи, – которых смог догнать, окружить и полностью уничтожить с помощью своей армии. Заупокойная служба по погибшим осталась в памяти генерала как светлое, священное таинство [13]. После вдохновенного рассказа князь спрашивает генерала, как же его войско поступило с погибшими противниками:
«Генерал. Ну, слава Богу, что мы успели двинуться дальше прежде, чем эта падаль не стала о себе напоминать.
Дама. Ах, вот и испортили все впечатление. Ну, можно ли это?
Генерал (обращаясь к князю). Да чего бы вы, собственно, от меня хотели? Чтобы я давал христианское погребение этим шакалам, которые не были ни христиане, ни мусульмане, а черт знает кто?» [14]
Отказ хоронить погибших врагов подается не как абсолютно правильное действие, которому не существует никакой альтернативы (как если было бы необходимым сразу же после победы над врагами скрыться с поля боя в безопасное место или если бы подобное жестокое обращение с врагами даже после их смерти было обязательным правилом). И все же генерал не соглашается с осуждением его решения не хоронить погибших врагов («Да чего бы вы, собственно, от меня хотели?») по двум причинам: во-первых, из-за их предыдущих нечеловеческих преступлений, на основании которых он и называет их шакалами, а во-вторых, из-за их неясной религиозной принадлежности («ни христиане, ни мусульмане, а черт знает кто»), что имплицировано позволяет отказать им в погребении. Шакал – это не просто грубое ругательство, обращенное в сторону того, кто совершил ужасные преступления. Поскольку шакалы не обитают в России, оно также указывает на абсолютную чуждость этих преступников. В данном контексте использование по отношению к башибузукам номинации шакалы и замечание, что они не принадлежат ни к одной из основных религий, выводит их за пределы человеческого общества. Генерал не чувствует необходимости упоминать об их деяниях, ведь номинация (шакалы) и предикат (ни христиане, ни мусульмане) являются для него достаточными аргументами, оправдывающими его собственные действия. В данном случае как номинация, так и предикат, выражающие также мотивацию к агрессии (некий комплекс из запугивания, мести и отвращения), представляют собой агрессивные аргументы в пользу оправдания совершенного агрессивного действия. Следовательно, оправдание агрессии само по себе является актом агрессии.
Воспоминания об ужасной картине, свидетелем которой он стал, мотивируют генерала на употребление слова шакалы. Его возмущение («Да чего бы вы, собственно, от меня хотели?») тоже вполне понятно и оправданно, ведь воспоминания погружают его в экзистенциальное состояние психического конфликта, завязанного не только на понимании жизни и смерти, но и на понимании мучений, пыток, страданий и сомнений. Но бывают и обратные ситуации. Употребление экзистенциально девальвирующих обозначений или экстремально негативных предикаций может провоцировать экзистенциальные ситуации.
Чем сильнее конфликт, тем более интенсивную смысловую войну он порождает [15]. В этой смысловой войне одним и тем же объектам контрагенты приписывают противоположные аксиологические качества. Российско-украинский конфликт и война это отчетливо показали. С точки зрения своего гибридного характера – это война людей, слов и медиа, как утверждает лингвист Борис Норман [16], а также война, которая лингвистически инструментализируется в медиа, как пишет коммуникативист Елена Тараненко [17].
Базисом смысловой войны является строгая поляризация всех объектов референции по парадигме «мы – они», причем это осуществляется путем приписывания негативно коннотируемых признаков лингвистического и экстралингвистического характера [18]. Данная оппозиция аксиологически положительных «мы» и аксиологически отрицательных «они» (или «другие») во всех конфликтах выстраивается по одной и той же модели и отличается только спецификой того, кто именно в этот раз будет «мы», а кто – «они». Елена Шейгал в книге «Семиотика политического дискурса» привела целый перечень стереотипных оппозиций агрессивных националистических и даже отчасти расистских дискурсов, которые не только использовались в прошлом, но и остались актуальными в начале XXI века в рамках дискурса о «кавказской национальности»:
«а) мы белые, высокие, голубоглазые; они смуглые, низкорослые; б) наш мир – это свет, у нас светло-солнечное мироощущение; у них – тусклый мирок, талмудическое пространство тьмы; в) мы устремлены вперед, в будущее – они пятятся назад, в прошлое; г) мы красивые, чистые, одухотворенные; они – уроды; д) мы полноценные, они – выродки, ущербные, болезненные, неполноценные; е) мы нравственные, благородные, доброжелательные; они подлые, безнравственные, злобные; ж) для нас характерна острота ума, сила духа, лихость, честность; для них – изворотливость, наглость, коварство, склонность к жульничеству» [19].
В рамках смысловой войны обе стороны российско-украинского конфликта выстроили эквивалентные оппозиции, наполненные в первую очередь агрессивными номинациями [20]. Наиболее известными агрессивными номинациями, используемыми украинской стороной по отношению к вражескому лагерю, являются: ватники (люди, которые носят определенную модель курток на ватине) – русские националисты, метонимически девальвированные с помощью определенного типа одежды [21]; исторические этнофолизмы москаль, москали и кацап (от «как цап», то есть от метонимического производного по признаку «козлиной бородки», которую носили русские в XVII веке); колорады – двойная аллюзия на колорадских жуков и цвета Георгиевской ленты; сепары – сокращенное от сепаратисты; федерасты – композита от слияния слов федерация и педерасты. Распространенными ответными оскорбительными номинациями украинцев являются: хохол, хохлы – метонимия от названия казацкой прически; майдауны – композита от слияния слов майдан и синдром Дауна; укропы – пренебрежительное сокращение от укропатриота (украинского патриота), которое впоследствии было деконнотировано украинской стороной и начало использоваться как положительное самоназвание; фашисты, бандеровцы и уже упомянутые выше бандерлоги или бендерлоги – слияние обезьяньего народа из «Книги джунглей» Редьярда Киплинга и сторонников Степана Бандеры или клонов Остапа Бендера. Причем в последнем случае и от тех и от других не стоит ожидать ничего хорошего. В статье сайта ukraina.ru, рассуждая о том, почему не следует ненавидеть украинских националистов, автор Андрей Манчук говорит об «Остапах Бендерах» и «Степанах Бандерах»:
«[Они] совсем уже карикатурные проходимцы, Остапы Бендеры от Степана Бандеры, превратившие патриотизм в выгодный высокодоходный бизнес. Все они в полной мере заслужили антипатию своих соотечественников и могут винить в этом только самих себя» [22] .
Уже одно референциальное употребление всех данных номинаций потенциально может служить оправданием агрессивных действий по отношению к объектам номинации. Подобные метафористические обозначения не нуждаются в обязательном обсуждении правильности оценки, выраженной в номинации. Они являются чистыми девальвациями, легитимирующими агрессивные действия в отношении тех, к кому применяются данные номинации. В истории человеческого насилия такие обозначения имеют долгую традицию: нам известны значения слов нигер, косоглазый, макаронник, лягушатник, чурка, Фриц и так далее, как и стоящие за ними контексты. Для тоталитарных режимов характерно употребление метафорики смерти, фекалий и болезни, даже в их смягченной форме, а также девальвирующей животной метафорики по отношению к «другому» с целью его оскорбить и унизить, как это показал Даниэль Вайс на примере риторики Никиты Хрущева [23]. Существует множество экстремальных примеров проявлений тоталитаризма – таких, как судебные речи немецкого нацистского деятеля и председателя Народной судебной палаты Роланда Фрейслера или идеологические обоснования массовых репрессий советского государственного обвинителя Андрея Вышинского. Принципиально здесь то, что если жертвы так называемых «чисток» называются «погаными псами», которых необходимо расстрелять – как это имеет место в часто цитируемом высказывании Вышинского, – то это, как нам известно, была не просто тоталитарная метафорика, а оглашение и легитимация предписанных государством убийств.
Случай, когда спорный и агрессивный тезис не подлежит обоснованию, а используется как необоснованный аргумент, является типичным для конфликтной, агрессивной и пропагандистской аргументации вплоть до речевого разжигания ненависти. К ее языковым инструментам относятся адверсативные и дизъюнктивные синтаксические конструкции, недвусмысленная аксиологическая поляризация добра и зла, хорошего и плохого, правильного и неправильного и так далее.
Также для агрессивных тезисов, функционирующих как агрессивные аргументы, характерны девальвирующие предикаты, приписывающие противнику предосудительные действия:
«Такова демократия по-украински. Так в Славянске украинская армия убивает народ Донбасса».
«Украинские матери, не отводите глаза, вот что ваши сыновья делают с мирными людьми Донбасса» [24].
В данных примерах предикаты «убивать» и «делать с мирными людьми» выражают и обосновывают недвусмысленно негативную оценку действий украинской власти.
В смысловой войне, как и ожидается, обе противоборствующие стороны пользуются аналогичными формами аргументации. В следующем примере с помощью конструкции «по заветам Сталина» военные действия сепаратистов маркируются как бесчеловечные, что в свою очередь может пониматься как непрямое оправдание любых военных контрмер:
«По заветам Сталина. Российское оккупационное командование издало приказ “Ни шагу назад!”» [25].
В предикатах приведенных примеров посредством негативной оценки поступков противника выражается моральное негодование. Подобное морализаторство – так же нередкий феномен агрессивных аргументаций. При этом не имеет значения, насколько искренними или фиктивными являются моральные упреки, ведь не сам по себе упрек или негодование составляет суть квесцио и нуждается в обосновании – то есть они являются не предметами агрессивной риторики, а ее средствами.
4. Агрессивные контраргументы: Анастасия Дмитрук и ее противники
Одним из самых ярких примеров, в котором аккумулированы агрессивные предикаты, функционирующие как аргументы в пользу агрессивного тезиса, является знаменитое стихотворение Анастасии Дмитрук «Никогда мы не будем братьями» [26], опубликованное в марте 2014 года в фейсбуке и вскоре ставшее «гимном Майдана».
Название формулирует антитезис по отношению к российской, и прежде всего путинской, риторике семейных и братских отношений, а все стихотворение обосновывает данный тезис путем аккумуляции конвергентной аргументации с однозначными аксиологическими оппозициями: украинцы – свободные, бесстрашные, мятежные, а русские – подневольные, безликие, лицемерные:
НИКОГДА МЫ НЕ БУДЕМ БРАТЬЯМИ
Никогда мы не будем братьями!
Ни по родине, ни по матери.
Духа нет у вас быть свободными –
нам не стать с вами даже сводными.
Вы себя окрестили «старшими» –
нам бы младшими, да не вашими.
Вас так много, а, жаль, безликие.
Вы огромные, мы – великие.
А вы жмете… вы все маетесь,
своей завистью вы подавитесь.
Воля – слово вам незнакомое,
вы все с детства в цепи закованы.
У вас дома «молчанье – золото»,
а у нас жгут коктейли Молотова,
да, у нас в сердце кровь горячая,
что ж вы нам за «родня» незрячая?
А у нас всех глаза бесстрашные,
без оружия мы опасные.
Повзрослели и стали смелыми
все у снайперов под прицелами.
Нас каты на колени ставили –
мы восстали и все исправили.
И зря прячутся крысы, молятся –
они кровью своей умоются.
Вам шлют новые указания –
а у нас тут огни восстания.
У вас Царь, у нас – Демократия.
Никогда мы не будем братьями [27].
Данное стихотворение с его агрессивными аргументами, однозначно поляризирующими «своих» и «чужих», враждебно направленными против последних, вызвали целую волну не менее агрессивных поэтических ответов, которые в совокупности образовали вирусный поэто-политический дискурс по старому образцу стихотворных диалогов между поэтами [28].
Поэто-политические ответы на стихотворение Дмитрук представляют собой про- и контробоснования в ответ на первоначальный тезис «Никогда мы не будем братьями». Они не просто выражают согласие или несогласие с тезисом, а дополнительно обосновывают или опровергают его. Помимо прямых опровержений посредством антитезиса о продолжающемся братстве украинского и русского народов и соответствующих подходящих контраргументов, в данном дискурсе наблюдается взаимообмен антирусскими или антиукраинскими аргументами в поддержку тезиса Дмитрук, а также аксиологическое реверсирование аргументов (то, что изначально было подано в отрицательных тонах, будет оцениваться положительно – и наоборот). Особенного внимания заслуживают именно формы аргументативного согласия с агрессивным тезисом, среди которых можно выделить: 1) формы негативного согласия (Я согласен с тезисом, но не согласен с аргументами. Я привожу другие аргументы); 2) формы позитивно-негативного согласия (Я согласен и тезисом, и с аргументами, но оцениваю аргументы иначе).
Один из примеров негативного согласия следует непосредственно за стихотворением Анастасии Дмитрук на поэтическом сайте stihi.ru. Автор, подписавшийся как Владимир Солженицин, в экстремально воинственной манере объединяет агрессивные номинации с агрессивными предикатами:
МЫ НЕ БРАТЬЯ БАНДЕРОВСКИМ РОЖАМ
Мы не братья бандеровским рожам,
мы не братья убийцам людей,
чьи дела и поступки безбожны,
кто носитель фашистских идей [29].
Автор подтверждает тезис, что украинцы и русские – это не братские народы, но приводит аксиологически противоположные аргументы. Он возражает Дмитрук и отрицательно оценивает революцию в Украине, ее акторов и политические последствия. Таким образом, тезис формулируется как непрямой ответный упрек.
В своем «Ответе украинской девочке Насте Дмитрук на ее стихи “Никогда мы не будем братьями”» российский певец Юрий Лоза выдвигает обвинение в предательстве, которое со времен восстания гетмана Ивана Мазепы против Петра I принадлежит к негативным стереотипам восприятия украинцев:
Вы давно свои земли продали!
Вы и предков своих тупо предали [30].
О позитивно-негативном согласии следует говорить, когда тезисы и аргументы аксиологически полностью реверсируются. Особенно часто реверсируются строчки Дмитрук «У вас дома “молчанье – золото”, / а у нас жгут коктейли Молотова». Не удивительно, что ее попытка представить «коктейли Молотова» как положительную альтернативу российскому «молчанию» провоцирует обвинение и Майдана, и самой Дмитрук в апологии насилия. Так, Юрий Лоза в своем комментарии к ее стихотворению задает закономерный вопрос: «И, по-вашему, жечь коктейли Молотова в двадцать первом веке – не дикость и не варварство?» [31]. В ответном стихотворении он противопоставляет коктейли Молотова «правде истории»:
Вот и жжете коктейли вы Молотова,
А не учите Правду истории… [32]
Часто встречающийся аргумент, что Евромайдан привел только к хаосу, насилию и несправедливости, играет в рамках поэто-политического дискурса ключевую роль. В этом смысле Юрий Ефременко фигуру «царя» приравнивает к понятию гуманности, а Майдан – к насилию. В этом противопоставлении он также отталкивается от мотива коктейлей Молотова. Таким образом, аргументы Дмитрук толкуются аксиологически противоположным образом. Это несложно, ведь по крайней мере один из них – коктейли Молотова – действительно невозможно коннотировать положительно.
Да, у нас дома «молчание – золото»,
Для чего нам смеси убийства, – Молотова?
Когда надо у нас душа горячая,
А сегодня, за вас, плачем мы.
Ненавижу я эту братию,
Что именует себя демократией.
У «царя» без жертв все обходится,
А у вас? На каждого пуля находится! [33]
Защищаемые Дмитрук ценности, такие, как свобода, демократия и право на самоопределение, девальвируются разрушительным образом, а все характеристики, которые она в негативной перспективе приписывает русским, оцениваются положительно. Роман Дикусар в своем стихотворении подает их следующим образом:
Ваш враг русский язык и дедушка Ленин,
Уничтожая их, вы встали с коленей?
И после баррикад на площадях и в парках
Всем стало лучше жить при новых олигархах?
Обманывайтесь снова, день за днем,
Себе врагов придумывайте дальше,
А мы тогда, пожалуй, прочь пойдем –
От бесконечных выборов, от фальши.
Что сила в правде, с детства нас учили,
Слова мы эти помним с братьями.
И дом родной наш мы не позабыли –
Лучше с Царем, чем с Псевдодемократией [34].
В данных строфах поэто-политическая аргументация Дикусара снова представляет собой позитивно-негативное согласие. Он подтверждает тезис, что защищаемый Анастасией Дмитрук мир не имеет ничего общего с ценностями и миром ее единомышленников, однако аксиология аргументов полностью реверсирована: демократия Дмитрук – это псевдодемократия, а значит, должна оцениваться отрицательно. А русский «царь» как минимум лучше этой псевдодемократии: «Лучше с Царем, чем с Псевдодемократией». Прямое опровержение тезиса «мы никогда не будем братьями», строящееся на соответствующих контраргументациях, выражается в постулировании нерушимых братских отношений между украинским и русским народами. Так, Юрий Ефременко, который является ведущим членом «Молодой Гвардии» – молодежной организации партии «Единая Россия», вступает в диалог с Дмитрук в своем видео, опубликованном на YouTube. Он читает свой «Севастопольский ответ на стих “Никогда мы не будем братьями”» на фоне севастопольского монумента в память о погибших в годы Великой Отечественной войны. Ефременко начинает с антитезиса, опровергающего тезис Дмитрук. Двойное отрицание ни… ни… в стихотворении Дмитрук отражается в двойном утверждением и… и…:
Мы всегда с вами будем братьями
И по родине, и по матери [35].
Так же и Роман Дикусар в одной из строф ответного стихотворения уверяет в нерушимости единства украинского и русского народов и называет тех, кто отвернулся от этого единства, «несчастными» и «осколком страны прекрасной»:
Много нас на земле родимой,
сто народов в семье единой,
в чем-то разные, чем-то похожи,
нас никто разделить не может!
В чем завидовать вам, несчастным?
Вы – осколок страны прекрасной
самый красивый и дорогой –
сейчас с протянутой рукой [36].
Роман Дикусар формулирует антитезис к тезису Анастасии Дмитрук и подкрепляет его внутренне циркулярным обоснованием «Мы – едины, и нас никто не может разделить».
Опровержения и особенно контраргументации в виде негативного согласия и позитивно-негативного согласия сходятся в том, что ими можно оправдать агрессивные реакции против «врагов», «предателей» или просто тех, кто отвернулся от «братства». Они предоставляют типы моральных и даже метафизических аргументов, которые нередко встречаются в оправданиях политической и военной агрессии.
5. Оправдания
Моральные и метафизические аргументы выступают в обоснованиях агрессивных оценок и в оправданиях агрессивных действий, в контексте чего эти оправдания сами могут становиться частью агрессивных действий. Моральные аргументы обосновывают, почему противоположная сторона должна оцениваться негативно, какие моральные изъяны необходимо ей приписать и в каких аморальных действиях обвинить.
В рамках оправданий моральные аргументы выстраивают деонтические аргументации, в которых они могут формулироваться как негативно (злостность врага легитимирует ответные негативные действия против него), так и позитивно (как обязанность обеспечить помощь и защиту «своим», поддержать и защитить слабых). Здесь возникают специфические топосы, которые могут выстраивать правила умозаключения с целью оправдания агрессии, например: если некий человек / некий народ подвергся нападению, то он имеет право себя защищать; если некий человек / некий народ находится под угрозой, его нужно защитить; если люди просят о помощи, им нужно помочь – и так далее.
Метафизической является не та аргументация, которая сводится к аргументу защиты экзистенциального блага (жизни, свободы, здоровья), а та, в рамках которой определенным концептам (народу, земле, языку, истории) приписывается вневременная и абсолютная ценность, в результате чего они становятся непоколебимо положительными (благом в самом себе) и потенциально могут оправдывать агрессию и насилие.
Моральные и метафизические утверждения, притязания и аргументации (оправдания и обоснования) в рамках конфликтов усиливают противостояние между группами с различными языковыми, национальными, этническими или любыми другими признаками. Поэтому моральные и отчасти метафизические обоснования в поэто-политической войне вокруг тезиса Анастасии Дмитрук наиболее сильно демаркируют границы между сторонами конфликта. Ее стихотворение и поэтические ответы затрагивают ключевой вопрос «На чьей же стороне правда?», а это значит, что подаваемые в поэтической форме аргументы в пользу превосходства русских над украинцами или украинцев над русскими обосновывают взаимные положительные или, соответственно, отрицательные оценки обеих сторон.
Моральными являются обвинения в рабской покорности, с одной стороны, и в предательстве и фашизме, с другой. Каждая из противоборствующих сторон обвиняет другую в моральных недостатках или в конкретных аморальных поступках. В своих ответах на тезис Дмитрук авторы оперируют героическим стереотипом народа-победителя, отважно защищающего свою страну. В этом контексте воспоминания о Великой Отечественной и почитание ее ветеранов представляются как крайне важная моральная ценность, которой, по мнению (про)российской стороны, не разделяет Дмитрук и ее сторонники. Так, Юрий Ефременко в своем «Севастопольском ответе» апеллирует к празднику 9 мая:
Быть не надо для этого сводными
Силу мы миру всему показали,
Свободу свою кулаком отстояли!
9 мая – праздник Победы,
Слезы пускают старые деды,
Смотрят на это, очень им больно,
Задумайся, друг, ты об этом невольно [37].
Именно эти ценности, по мнению Ефременко и его единомышленников, предала Революция достоинства. Обвинения формулируются прямо: «Вы и предков своих тупо предали» (Юрий Лоза), «Вы звезды героев даете предателям» (Dino MC47). Хранить память о героическом прошлом – это моральный долг ныне живущих людей, связанных с прошлыми поколениями. В этом смысле Роман Дикусар аксиологически реверсирует тезис Дмитрук «вы себя окрестили старшими» в форме позитивно-негативного согласия. Воспоминания о подвиге предков он ведет от первого лица – «мы», – чем нивелирует дистанцию между прошлым и настоящим:
Мы свободу свою отстояли –
у дедов на груди медали.
Старшими нас окрестила история,
необъятной страны территорию
отстоял в бою, в чистом поле
мужик русский, на то божья воля [38].
Живые и мертвые объединяются в единое воинство героев, морально возвышающееся над противником. Это метафизическое сообщество можно сравнить только с религиозным представлением о единении верующих и ангелов, которое воспевается в молитве «Малый вход» Божественной литургии: «Сотвори со входом нашим входу святых Ангелов быти».
В единении предков и потомков притязание на моральное превосходство превращается в историко-мифическую национальную метафизику, в которой история становится автономным субъектом: «Старшими нас окрестила история». Именно здесь аргументация из плоскости морального переходит в плоскость метафизического.
В метафизических аргументациях наивысшие ценности – такие, как отечество, семья – приводятся в качестве неделимых и аксиологически абсолютно положительных аргументов, которые выступают как неизменные и неоспоримые данности, как сущность бытия, как божественное творение и даже как сам бог. Великая Отечественная война, 9 мая, отечество, Родина-мать, Россия, семья, а также особые ценности, такие, как культура, великая литература, великая музыка, язык, изначально задают определенные аксиологические оценки событиям или мнениям. То, что, по мнению говорящего, служит наивысшим ценностям, является добром, а то, что им вредит, – злом. Если утверждается, что кто-то не чтит надлежащим образом Великую Отечественную войну и ее героев или не любит Родину-мать, тот может оцениваться только негативно. Причем негативно будет оцениваться не только его мнение и позиция, но и сам человек.
В агрессивных конфликтах моральные и метафизические аргументации не только способствуют обоснованию оценок, но и, что более важно, оправдывают агрессивные действия. Таким образом, в своей речи через два дня после крымского референдума 16 марта 2014 года Владимир Путин использовал как моральные так и метафизические аргументы. Встречался моральный топос обязанности помогать нуждающимся и защищать находящихся под угрозой:
«Тем, кто сопротивлялся путчу, сразу начали грозить репрессиями и карательными операциями. И первым на очереди был, конечно, Крым, русскоязычный Крым. В связи с этим жители Крыма и Севастополя обратились к России с призывом защитить их права и саму жизнь, не допустить того, что происходило, да и сейчас еще происходит и в Киеве, и в Донецке, в Харькове, в некоторых других городах Украины.
Разумеется, мы не могли не откликнуться на эту просьбу, не могли оставить Крым и его жителей в беде, иначе это было бы просто предательством» [39].
Необходимость защиты жизни и свободы выступает как рационально оправданный инстинкт, в котором нет ничего аморального и противоестественного.
Метафизическим был аргумент якобы эссенциальной принадлежности Крыма [40] России. Президент вспоминал два события из истории полуострова – крещение Владимира Великого в Херсонесе и завоевание Крыма в 1783 году, чтобы объяснить значение Крыма для истории и идентичности России:
«В Крыму буквально все пронизано нашей общей историей и гордостью. Здесь древний Херсонес, где принял крещение святой князь Владимир. Его духовный подвиг – обращение к православию – предопределил общую культурную, ценностную, цивилизационную основу, которая объединяет народы России, Украины и Белоруссии. В Крыму – могилы русских солдат, мужеством которых Крым в 1783 году был взят под Российскую державу. Крым – это Севастополь, город-легенда, город великой судьбы, город-крепость и Родина русского черноморского военного флота. Крым – это Балаклава и Керчь, Малахов курган и Сапун-гора. Каждое из этих мест свято для нас, это символы русской воинской славы и невиданной доблести» [41].
Данная псевдоисторическая аргументация кульминирует в метафизическом аргументе «святость земли». К этому присоединяется еще один аргумент, оправдывающий агрессию. Его можно назвать аргументом престижа. Имеется в виду формулировка «это символы русской воинской славы и невиданной доблести», которой выражается высокий престиж военной кампании.
Для агрессивных насильственных идеологий, таких, как национализм, сталинизм и исламизм, а также империализм и колониализм, оправдания агрессии и насилия при помощи самобытной морали и метафизики является идеологическим фундаментом. Без особой метафизики и ее базовых ценностных установок невозможно представить их ключевые элементы: арийскую расу, сверхчеловека и недочеловека, народ, народное содружество, коммунизм, мировую революцию, советского человека, божественную волю, противостояние цивилизации и дикарей. Подобные ценности, как только они насаждаются как абсолютные, способны оправдать любые формы агрессии и насилия в самых экстремальных их проявлениях.
Резюмируя все сказанное выше, можно заключить, что агрессия и насилие, вплоть до военных действий, могут оправдываться посредством моральных и метафизических оснований, а также престижностью самого насилия и его средств. В качестве моральной легитимации агрессии и даже долженствования ее проявления по отношению к другим подается необходимость их защиты от другой агрессии. Аргументация становится метафизической, когда в дело вступают «священные права» и притязания, к примеру, на некую землю. Престижность насилия оправдывает его как таковое: как доказательство собственного превосходства и силы. Также существует прямая связь престижности насилия с моральными и метафизическими аргументами. Способность к проявлению насилия является престижной еще и потому, что проявляется как способность реализовать свои моральные и метафизические права.
Илл. 3. Основания для оправдания агрессии и насилия.
Перевод с немецкого Марианны Новословы
[1] Статья составлена на основе монографии автора: Kuße H. Aggression und Argumentation. Mit Beispielen aus dem russisch-ukrainischen Konflikt. Wiesbaden: Harrassowitz Verlag, 2019; Куссе Х. Агрессия и аргументация. С примерами из российско-украинского конфликта. Винница: Издательство ФОП Кушнир Ю.В., 2019. Монография и перевод были изданы при поддержке Фонда Фольксваген (VolkswagenStiftung) в рамках международного трилатерального (немецко-русско-украинского) проекта «Агрессия и аргументация: Конфликтный дискурс и его языковое разрешение». В рамках проекта вышли также другие статьи автора, в том числе: Kuße H. Argumentation and Aggression: About Maps and Poems in the Russian-Ukrainian Conflict // East/West: Journal of Ukrainian Studies. 2018. Vol. 5. № 2 («Language, Identity, and Ideology in Ukrainian Media»). P. 37–63; Idem. Aggression und Argumentation // Kempgen S., Wingender M., Udolph L. (Hg.). Deutsche Beitrage zum 16. Internationalen Slavistenkongress. Belgrad 2018. Wiesbaden: Harrassowitz, 2018. S. 191–204; Kuße H. Argument und Aggression // Klinker F., Scharloth J., Szczę k J. (Hg.). Sprachliche Gewalt. Formen und Effekte von Pejorisierung, verbaler Aggression und Hassrede. Stuttgart: Metzler Verlag, 2018. S. 41–66.
[2] Eemeren F.H. van, Grootendorst R., Jackson S., Jacobs S. Reconstructing Argumentative Discourse. Tuscaloosa; London: The University of Alabama Press, 1993. P. 25.
[3] Meibauer J. Hassrede – von der Sprache zur Politik // Idem (Hg.). Hassrede/Hatespeech. Interdisziplinare Beitrage zu einer aktuellen Diskussion. Gießen: Giessener Elektronische Bibliothek, 2013. S. 12.
[4] Язык вражды и язык согласия в социокультурном контексте современности / Ред. И.Т. Вепрева, Н.А. Купина, О.А. Михайлова. Екатеринбург: Издательство УрФУ, 2006; Щербинина И.В. Речевая агрессия. Территория вражды. М.: РОССПЭН, 2015, Комалова Л.Р. Агрессогенный дискурс: типология мультилингвальной вербализации агрессии. М.: Спутник, 2017; Butler J. Excitable Speech. A Politics of the Performative. New York; London: Routledge, 1997; Gelber K. Speaking Back: The Free Speech Versus Hate Speech Debate. Amsterdam: John Benjamins, 2002; Cortese A. Opposing Hate Speech. Westport: Praeger Publishers, 2006; Ryazanova-Clark L. Linguistic Violence in Contemporary Russia Public Discourses // Zeitschrift fur Slawistik. 2016. Bd. 61. № 1. P. 3–28; Havryliv O. Verbale Aggression. Formen und Funktionen am Beispiel des Wienerischen. Frankfurt а. M.: Peter Lang, 2009; Kramer S., Koch E. (Hg.). Gewalt in der Sprache. Rhetoriken verletzenden Sprechens. Munchen: Wilhelm Fink-Verlag, 2010; Klinker F., Scharloth J., Szczę k J. (Hg.). Sprachliche Gewalt. Formen und Effekte von Pejorisierung, verbaler Aggression und Hassrede. Stuttgart: Metzler Verlag, 2018; Meibauer J. Op. cit.
[5] Kuße H. Kulturwissenschaftliche Linguistik. Eine Einfuhrung. Gottingen: Vandenhoeck und Ruprecht, 2012. S. 94; Куссе Х. Культуроведческая лингвистика. Введение. Казань: Издательство Казанского университета, 2016. С. 98.
[6] Kienpointner M. Alltagslogik. Struktur und Funktion von Argumentationsmustern. Stuttgart-Bad Cannstatt: Frommann-Holzboog, 1992; Hitchcock D. On Reasoning and Argument: Essays in Informal Logic and on Critical Thinking. Basel: Springer International Publishing, 2017. P. 81–95; Kuße H. Kulturwissenschaftliche Linguistik… S. 93–94; Куссе Х. Культуроведческая лингвистика… С. 97–98.
[7] Ср., например: Ефремов В.А. Этнонимы в составе фразеологизмов: истоки языка вражды // Полипарадигмальные контексты фразеологии в ХХІ веке. Материалы международной научной конференции / Отв. ред. Г.В. Токарев. Тула, 2018. С. 217–222.
[8] См. также: Herpen M.H. van. Putin’s Propaganda Machine: Soft Power and Russian Foreign Policy. Lanham: Rowman & Littlefield, 2016.
[9] Kuße H. Zur Syntax der Koordination // Kempgen S. et al. (Hg.). Die slavischen Sprachen / The Slavic Languages. Ein internationales Handbuch zu ihrer Struktur, ihrer Geschichte und ihrer Erforschung / An International Handbook of their Structure, their History and their Investigation. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 2009. S. 608–618; Idem. Normative Disjunktionen // Kempgen S., Wingender M., Franz N., Jakisa M. (Hg.). Deutsche Beitrage zum 15. Internationalen Slavistenkongress. Minsk 2013. Mu¨nchen; Berlin; Washington: Otto Sagner, 2013. S. 187–196.
[10] Например: Kress G., Leeuwen Th. van. Multimodal Discourse: The Modes and Media of Contemporary Communication. London; New York: Bloomsbury Academic, 2001; LeVine P., Scollon R. (Eds.). Discourse & Technology: Multimodal Discourse Analysis. Washington: Georgetown UP, 2004; Forceville Ch.J. Multimodal Metaphor. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 2009; Kress G. Multimodality: A Social Semiotic Approach to Contemporary Communication. London; New York: Routledge, 2010; Klug N.-M., Stockl H. (Hg.). Handbuch Sprache im multimodalen Kontext. Berlin; Boston: Walter de Gruyter, 2016; Чернявская В.Е. Лингвистика в медиальной парадигме: к постановке вопроса // Когниция, коммуникация, дискурс. 2012. № 4. С. 63–71; Ариас А.-М. Поликодовый текст: теоретические и прикладные аспекты. СПб.: Санкт-Петербургский государственный университет, 2015.
[11] Stockl H. Die Sprache im Bild – Das Bild in der Sprache. Zur Verknupfung von Sprache und Bild im massenmedialen Text. Konzepte, Theorien, Analysemethoden. Berlin; New York: Walter de Gruyter, 2004. P. V.
[12] Ср.: Шейгал Е.И. Семиотика политического дискурса. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 121–133.
[13] Соловьев В.С. Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории // Он же. Сочинения: В 2 т. М.: Мысль, 1988. Т. 2. С. 660–664.
[14] Там же. С. 664.
[15] Тараненко Е., Куссе Х., Нагорняк Т. и др. Дискурс смысловой войны: агрессия и аргументация. Сборник научных статей. Винница, 2016.
[16] Норман Б.Ю. Война людей, война слов, война СМИ // Ред. Љ. Поповић, Д. Војводић, М. Номаћи. У простору лингвистичке славистике. Зборник радова поводом 65 година живота академика Предрага Пипера. Београд, 2015. С. 565–580.
[17] Тараненко Е. Языковая инструментализация российско-украинского конфликта в современном медиадискурсе // Тараненко Е., Куссе Х., Нагорняк Т. и др. Указ. соч. С. 5–38.
[18] Новоселова М. Трансформированный образ «другого» у жертв военного конфликта на востоке Украины // Тараненко Е., Куссе Х., Нагорняк Т. и др. Указ. соч. С. 90–113.
[19] Шейгал Е.И. Указ. соч. С. 126–127.
[20] Норман Б.Ю. Указ. соч.; Тараненко Е. Указ. соч.; Белов В. Некоторые лексические процессы в российском политическом дискурсе (на материале интернет-газет) // Zeitschrift fur Slavische Philologie. 2016. Bd. 72. № 2 («The Culture and Politics of Verbal Prohibition in Putin’s Russia»). P. 383–411.
[21] Норман Б.Ю. Указ. соч.; Новоселова М. Указ. соч. С. 98–99.
[22] Манчук А. Почему не надо ненавидеть украинских националистов (https://ukraina.ru/opinion/20180806/1020757949.html).
[23] См.: Weiss D. (Hg.). Der Tod in der Propaganda (Sowjetunion und Volksrepublik Polen). Bern; Frankfurt а. M.: Peter Lang, 2000.
[24] Цит. по: Тараненко Е., Куссе Х., Нагорняк Т. и др. Указ. соч. С. 25.
[25] Там же.
[26] См. также: Stahl H. Poesie als politische Partizipation: Der virale poetopolitische Diskurs um Anastasija Dmytruks Videogedicht «Nikogda my ne budem brat’jami» auf YouTube // Zeitschrift fu¨r Slavische Philologie. 2015. Bd. 71. № 2. S. 441–477.
[27] См.: http://dmytruk.com.ua/nykohda-myi-ne-budem-bratyamy/.
[28] Stahl H. Op. cit. S. 444.
[29] См.: www.stihi.ru/2015/11/09/4971.
[30] См.: www.liveinternet.ru/users/5358879/post321210249/.
[31] См.: www.liveinternet.ru/users/5358879/post321210249/.
[32] См.: www.liveinternet.ru/users/5358879/post321210249/.
[33] См.: www.youtube.com/watch?v=2INmW5-ugkk.
[34] См.: http://strannik.biz/?p=1300.
[35] См.: www.youtube.com/watch?v=2INmW5-ugkk.
[36] См.: http://strannik.biz/?p=1300.
[37] См.: www.youtube.com/watch?v=2INmW5-ugkk.
[38] См.: http://strannik.biz/?p=1300.
[39] Обращение Президента Российской Федерации 18 марта 2014 года (http://kremlin.ru/events/president/news/20603).
[40] См.: Сидоров В.А., Нигматуллина К.Р. Ценностная поляризация медиасферы России: тенденции и признаки // Zeitschrift fur Slavische Philologie. 2016. Bd. 72. № 2 («The Culture and Politics of Verbal Prohibition in Putin’s Russia»). P. 413–448.
[41] Обращение Президента Российской Федерации 18 марта 2014 года.