Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2020
Сергей Иванович Рыженков (р. 1959) – политолог.
[стр. 35—50 бумажной версии номера]
Двадцать лет пребывания у власти Владимира Путина, его ближайшего окружения и огромного числа сторонников всех уровней из аппарата – показательный пример использования государственных и частных ресурсов и институциональных свойств электорального авторитаризма. Несмотря на политический кризис 2011–2012 годов, нельзя сказать, что режим на протяжении его существования испытывал действительно серьезные трудности или встречал по-настоящему опасные вызовы. И в настоящее время, как бы ни акцентировали оппозиционные публицисты тему кризисных явлений, трудно с ними согласиться: режим активно и довольно гибко реагирует на изменения политической и, в частности, электоральной ситуации в стране, готовясь к парламентским выборам 2021 года, а главное – президентским выборам 2024-го, когда закончатся вторые для Путина конституционные «два срока подряд».
Дело, конечно, не в том, что режимные деятели хорошо изучили труды специалистов по электоральному авторитаризму или получают у них консультации, а оппозиция этого не делает. Они лишь предприимчиво и изощренно ищут и находят все новые и новые возможности применения «правил, как править» [1], в изменяющихся обстоятельствах. Их усилия сложились в институциональную форму режима персоналистского электорального авторитаризма. Если бы выгоднее было отменить выборы, или ввести (одно)партийное правление, или даже установить военную диктатуру, то побочным эффектом их деятельности стала бы соответствующая политическая система.
Контроль над государственными ресурсами – базовое условие бесконечной пролонгации правления. Даже несмотря на отдельные сбои, вызванные разнонаправленностью интересов внутри правящей группы и аппарата власти, и проблемы с координацией, огромное ресурсное преимущество над другими политическими группами дает возможность корректировать погрешности: необходимо лишь избегать критических для режима стратегических просчетов – все прочее поправимо. В принципе, оппозиции доступны стратегии ненасильственного сопротивления, позволяющие бросить вызов режиму, однако их использование чревато более чем значительным возрастанием рисков для всех участников. Режим же делает все возможное, чтобы не подтолкнуть оппозицию к такому стратегическому выбору. На языке теории игр такие состояния называются «равновесиями». Это означает не равенство сил, а лишь то, что никто из игроков не заинтересован в смене стратегии. При этом следует учитывать, что электоральный авторитаризм — это игра с нулевой суммой, в которой выигрывает более сильный игрок, а слабый проигрывает, причем выигрыш симметричен проигрышу. Раунды могут заканчиваться со счетом 60 на 40, 90 на 10, но, если побеждающая сторона по каким-то причинам не выберет заведомо проигрышной стратегии, она и дальше продолжит побеждать. Однако, как только слабая сторона находит стратегическое решение, изменяющее соотношение сил, электоральный авторитаризм заканчивается и начинается совсем другая игра; демократизация и классическая диктатура – два полюса возможных режимных изменений.
Как такое случилось? Что и почему делается сейчас? Чего ожидать и, может быть, еще важнее – чего не ждать в обозримом будущем? Двадцатилетие путинского правления – хороший повод поискать ответы на эти вопросы. Он хорош тем и потому, что такой срок уже не позволяет прибегать к набору стандартных умозрительных конструкций при объяснении успешности режима, рассмотрении его нынешнего состояния и перспектив развития в обозримом будущем, а требует обоснованной и внятной увязки политических теорий и российской эмпирики – то есть подхода, позволяющего раскрывать работу механизмов, которые поддерживают существование режима.
1990-е, «нулевые», первая половина 2010-х – что это было?
Почти общим местом является противопоставление путинского авторитаризма ельцинской эпохе как периоду демократии, пусть и несовершенной. Конкурентные выборы, свободные средства массовой информации, множество некоммерческих организаций как ядро гражданского общества, оппозиционный парламент, сильные региональные лидеры, способные отстаивать интересы в отношениях с центром… А потом из-за «ошибки» Бориса Ельцина к власти приходит чекист и начинает закручивать гайки.
Но в то же время многие, конечно, не могут не отмечать, что выборы президента в 1996 году не были честными, да и проводились они спустя почти пять лет после распада СССР – страны, в которой Ельцин был избран руководителем ее самой крупной «губернии», РСФСР, но почему-то продолжил править ею, когда она стала отдельным государством, не прибегая к процедуре подтверждения полномочий в новом качестве. Однако именно главные выборы в стране, а не выборы вообще, являются тестовыми для определения характера режима [2]. И на демократических выборах конкурируют партии, а не СМИ, не НКО и не группы интересов. Но, кроме Коммунистической партии Российской Федерации, в 1990-е ни одна оппозиционная партия не могла бросить вызов правящей группе. Причем последняя к тому же даже в партию оформлена не была, хотя и имела партийно-политическое крыло, которое, нужно подчеркнуть, не номинировало кандидата в президенты и выступало на каждых новых выборах под разными именами.
Анализ российской политики 1990-х как переходного периода показывает, что в тот момент существовала не слабая демократия, а слабая диктатура [3]. После долгих десятилетий классического авторитаризма положение дел в стране многими субъективно ощущалось как приход демократических свобод. Правящей группе после получения власти в 1991 году долгое время не удавалось получить решающего преимущества на политической арене, хотя она к этому стремилась. Отсюда – полицентричность политики, ее конкурентность, существование довольно свободных пространств для политической и околополитической деятельности. Попытки завершить переход от коммунистического режима к капиталистическому авторитаризму после силового устранения в 1993 году перешедшего в оппозицию парламентского большинства встречали сопротивление со стороны не только КПРФ, но и неподконтрольных Кремлю лидеров регионов и бизнес-политических групп, в которые, помимо головных «олигархических» структур, входили небольшие оппозиционные партии, СМИ, губернаторы, собственные силовые команды. На парламентских выборах 1999 года под вывеской блока «Отечество – Вся Россия» в роли оппозиции выступила коалиция нескольких бизнес-политических групп – московского мэра Юрия Лужкова, президента Республики Татарстан Минтимера Шаймиева, руководителя АФК «Система» Владимира Евтушенкова и других региональных и бизнес-деятелей. Потерпев серьезное поражение, блок «Отечество – Вся Россия» предпочел дружественное поглощение победившей бизнес-политической группой, а не продолжение оппозиционного курса. Второй вариант оставлял бы вопрос об авторитарном завершении переходного периода открытым, но теперь полученного победителями превосходства оказалось достаточно, чтобы, используя контроль над государственными ресурсами, в том числе и силовыми, нанести удар по другим «олигархическим» и региональными бизнес-политическим группам. Разгром компании «ЮКОС» Михаила Ходорковского не вызвал сопротивления со стороны его собратьев-«олигархов». И им вскоре так же, как и региональным лидерам, пришлось склонить голову перед правящей коалицией. В свою очередь внутри нее тоже происходила иерархизация, завершившаяся восхождением на самый верх единственной персоны.
Таким образом, дело не в чекизме Владимира Путина, а в использовании эффективных стратегий. Сначала – Бориса Березовского и связанных с ним людей из окружения Ельцина: передать полномочия первого лица преемнику, выиграть президентские выборы и захватить власть. Затем – Путина и его сподвижников: перевести на уровень младших партнеров («равноудалить») «олигархов», начиная с архитектора собственной победы, и сильных региональных лидеров. Получив контроль над государственными ресурсами и не имея конкурентоспособных противников, новая правящая группа занялась законодательными и пропагандистскими манипуляциями и электоральными махинациями [4], кооптировала бóльшую часть умеренной оппозиции и превратила ее в системную, отделив от радикальной части, которая оформилась во внесистемную оппозицию. Первая фактически отказалась от политической борьбы, а вторая далеко не сразу смогла обрести способность сколько-нибудь серьезным образом оппонировать режиму [5]. Тем временем довольно уверенные электоральные победы – несмотря на очевидное обирание страны друзьями Путина и их сторонниками – создавали в глазах населения и системных оппозиционеров, а также внутри самой правящей группы и государственного аппарата образ несокрушимой власти, с которой бесполезно бороться [6]. К тому же на власть работала и сырьевая конъюнктура, позволявшая оплачивать политическую лояльность разных групп населения.
Отсутствие внутриполитических угроз, подтвержденное 70,28% Дмитрия Медведева на президентских выборах 2008 года, несколько усыпило правящую группу. В самом конце формального президентства Медведева, для создания «либерального» образа которого были во множестве скуплены околооппозиционные перья и умы, произошел сбой. Так называемая «рокировка» как стратегия возврата Путина к власти помогла внесистемной оппозиции впервые за годы путинского правления эффективно провести массовую мобилизацию. Призыв наиболее влиятельного оппозиционного лидера Алексея Навального голосовать за любую другую партию, кроме «Единой России», а затем выйти на улицу с требованием проведения честных выборов нашел отклик у части общества, пребывавшего до того в политической летаргии. Многотысячные уличные протесты зимы 2011/12 года стали неожиданностью для власти, однако она, включив «на полную катушку» манипулятивные механизмы, пойдя на псевдоуступки и не допустив коалиции внесистемных и системных политических сил, довольно хладнокровно провела президентские выборы 2012 года, после которых массовое протестное движение пошло на спад.
Если рассматривать зимние протесты как начало политической трансформации снизу [7], то процесс противодействия ей со стороны власти можно охарактеризовать как мягкий вариант классической авторитарной нормализации. Власть, сдерживая рост протеста, терпеливо выжидала время, а когда последовал спад, перешла к выборочным репрессиям и усилила давление на структуры гражданского общества и СМИ. Однако масштаб уличной протестной активности удалось лишь уменьшить – возврата к состоянию до начала трансформации снизу не произошло. Это не сулило режиму простой жизни в дальнейшем: существовала опасность нового подъема протестной активности – причем, возможно, такого же скачкообразного, как в 2011 году, – в связи с парламентскими выборами 2016 года, от результата которых в свою очередь зависело развитие ситуации в преддверии президентских выборов 2018-го.
Размышляя об устранении угроз, в кремлевских штабах, видимо, рассматривали варианты в духе теории отвлечения — переноса внимания с внутриполитической арены на внешнеполитическую. Поэтому, когда в Украине началась «революция достоинства» – кампания защиты гражданским обществом демократии от посягательств на нее тогдашнего президента Виктора Януковича, – российская верхушка воспользовалась моментом, организовав военное вторжение на территорию соседа. Если нормализация не давала необходимых результатов, то развернутая на основе военного вторжения и оккупации части территории Украины авторитарная профилактическая мобилизация завершилась полным успехом [8]. Ни на парламентских выборах 2016 года, ни на выборах президента 2018-го режим с серьезными проблемами не столкнулся.
История почти окончательной победы, или Что теперь?
Единственным неблагоприятным для режима побочным эффектом очередной победы на президентских выборах стал рост популярности и влияния главного его оппонента Алексея Навального и развитие организационных структур его незарегистрированной партии. Не допустив оппозиционного политика к президентским выборам, власть бросила много сил на противодействие объявленной им «забастовке избирателей». В результате именно это противостояние стало главной интригой выборов, а Навальный, получив беспрецедентный объем (анти)рекламы от Кремля, приобрел множество новых последователей. Соответственно, перед ним и его сторонниками встал вопрос: каким образом конвертировать новый статус в реальную массовую поддержку в перспективе парламентских выборов 2021-го и президентских выборов 2024 года?
Вдобавок режим словно преподнес подарок оппозиции, повысив пенсионный возраст. Правда, проведение протестной кампании не дало реальных результатов. Тем не менее опыт «забастовки избирателей» и выступлений против пенсионной реформы оппозиционеры все-таки проанализировали. Следствием этого стал запуск новых проектов. Один из них был анонсирован как «зарплатный»: его первым этапом стала кампания «Профсоюз Навального». Другой проект получил название «Умное голосование». Вряд ли до выборов в Государственную Думу, которые пройдут в сентябре 2021 года, внесистемная оппозиция сумеет выдвинуть новые инициативы, которые отодвинут эти проекты на задний план, и, вероятнее всего, именно от их развития в ближайшие годы будет зависеть, что произойдет с режимом. Поэтому стоит рассмотреть оба проекта более детально.
Политическая кампания «Профсоюз Навального» и проект «Умное голосование», по всей видимости, призваны сделать более эффективным влияние внесистемной оппозиции на результаты парламентских выборов 2021 года, хотя ее кандидаты вряд ли будут допущены к ним непосредственно. В ноябре 2018-го было объявлено о запуске «умного голосования», а в январе 2019-го – «Профсоюза». Суть «умного голосования» заключается в создании коалиции не партий, а избирателей, объединяющихся не на идеологической платформе, а по принципу негативного консенсуса. В настоящее время думская фракция партии «Единая Россия» состоит из наибольшего количества членов за весь период ее существования. В нее входят 340 депутатов, из которых 200 – победители в одномандатных округах. В региональных парламентах и муниципальных собраниях крупных городов наблюдается похожая картина. В 2014 году, после относительной неудачи «Единой России» на выборах 2011 года, проходивших по пропорциональной системе, произошел возврат к системе смешанной (это, кстати, яркий пример законодательных манипуляций). В итоге на выборах 2016 года оппозиция не сумела эффективно противостоять кандидатам от власти в мажоритарных округах. В проекте «Умное голосование» предлагается решение этой проблемы. Его цель – разрушить монополию «Единой России» за счет консолидированного голосования за кандидатов от оппозиции именно в одномандатных округах [9].
В пользу такой стратегии на фоне падения рейтинга «Единой России» и в перспективе тяжелых для власти президентских выборов 2024 года говорят не только общие соображения, но и опыт некоторых стран, в которых состоялись переходы от режимов электорального авторитаризма к демократии. Так, в Мексике и Сенегале этот процесс начинался с потери властью сверхбольшинства в парламентах, что придало системной оппозиции больше уверенности в политической борьбе, повысило цену ее кооптации режимом, снизило создаваемые властями барьеры между системной и внесистемной частями оппозиции. Вспомним также, что в 2011 году неспособность «Единой России» получить квалифицированное большинство в Государственной Думе стало одной из причин возникновения массового протестного движения. Впрочем, тогда парламентские оппозиционные партии не воспользовались ситуацией для автономизации и побоялись бросить вызов режиму. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что de facto две трети мест в парламенте власть сохранила: 238 депутатов от «Единой России» плюс 64 – от «Справедливой России» [10].
«Умному голосованию» власть противопоставила репрессии против активистов, обыски и изъятие оборудования в Фонде борьбы с коррупцией, заведение дела о финансовых нарушениях, вводящие избирателей в заблуждение контрпроекты, манипуляции с электоральными процедурами. Так, на пилотном этапе «умного голосования» – на выборах в Московскую городскую думу – кандидаты от власти выдвигались не от «Единой России», а как самовыдвиженцы. Подписные листы кандидатов от внесистемной оппозиции, близких ей групп и частично от полусистемного «Яблока» безосновательно браковались. На муниципальных выборах в Санкт-Петербурге, где также реализовывался проект, кандидатам от оппозиции не позволяли регистрироваться, блокируя входы в избирательные участки, а после подсчета голосов попросту отнимали победу, исправляя протоколы.
Надо отметить, что проект «Умное голосование» появился в тот момент, когда власти требовалось поднимать рейтинг, пошедший вниз после повышения пенсионного возраста. Власти, вероятнее всего, были к этому готовы, рассчитывая после затухания протестной волны принять меры по возвращению былого уровня поддержки в оставшееся до парламентских выборов время. Однако проект внесистемной оппозиции нарушил эти планы. Выборы в Москве, Санкт-Петербурге, Хабаровском крае продемонстрировали его реалистичность. Разумеется, точно оценить вклад проекта в протестное голосование невозможно, но – особенно на московском примере, где впервые в гордуму были избраны 19 «неединороссов» (при списочном составе корпуса 45 депутатов) – «умное голосование» продемонстрировало способность влиять на исход выборов. Кроме того, отчаянное противодействие стратегии Навального вновь добавило ему политический вес. Режиму в свою очередь теперь придется демонстрировать, насколько он готов и каким образом будет противодействовать «умному голосованию» в дальнейшем.
В связи с другим – «зарплатным» – проектом Навального необходимо сделать краткий экскурс в историю вопроса, как использовались оппозицией социально ориентированные лозунги и посылы. Для обозначения запроса на социальную справедливость КПРФ использует унаследованную от советского периода формулу «чаяния народа». На последних президентских выборах она также была у коммунистов в ходу: «Программа “20 шагов” […] полностью отвечает чаяниям нашего народа», – сообщалось в агитационных материалах партии [11]. Подобные пункты имеют в повестке и другие оппозиционные партии. «Левый поворот в судьбе России столь же необходим, сколь и неизбежен», – утверждал еще в 2005 году Михаил Ходорковский [12], полагая, в частности, что трансляция идеи социальной справедливости не только левыми, но и другими оппозиционными партиями должна найти отклик у избирателей. В 2017 году основатель партии «Яблоко» Григорий Явлинский «предложил решительно расширить социальную базу партии». Работа партии, по его мнению, должна быть ориентирована на большинство жителей России» [13].
Очевидно, что один из способов увеличить массовую поддержку оппозиционных партий – работа по проблемам, волнующим большинство населения. «Социальная справедливость» – понятие довольно абстрактное, плохо вписывающееся в образ мысли избирателей. Но в опросах населения среди источников социального беспокойства устойчиво первенствуют вполне конкретные проблемы: рост цен, низкие доходы, бедность. «Топовые» ответы на вопрос «Левада-центра» «Какие из следующих проблем нашего общества тревожат вас больше всего и вы считаете их самыми острыми?» [14], представлены в таблице.
На вопрос: «Скажите, пожалуйста, что в настоящее время больше всего осложняет жизнь вашей семьи?» – наиболее частым ответом в 2004–2016 годах был ответ: «Низкие доходы, нехватка денег» – его выбирали от 61% до 66% респондентов [16].
Что и как предлагали по этой проблематике на последних выборах, а также делали в межвыборный период, такие оппозиционные партии, как КПРФ и «Яблоко»? В 2016 году в предвыборной программе КПРФ, состоявшей из десяти пунктов, о ценах и доходах говорилось в шестом пункте: «В прошлом году цены на продовольственные товары подскочили более, чем на 20 процентов. Реальные доходы населения при этом резко снизились» . Про зарплаты и бедность не было сказано ни слова. В программе кандидата в президенты Павла Грудинина в 2018 году в преамбуле содержались слова о «преодолении бедности», но пункты о ценах и зарплатах значились лишь седьмым и девятым. Между выборами КПРФ занималась законопроектом о контроле над ценами и повышении зарплат, который гарантированно не мог быть принят; делала соответствующие заявления; проводила митинги и пикеты, собирающие «почему-то» небольшое количество людей. В целом эта тематика, как ни странно, находилась в повестке левой партии далеко не на первом плане. «Яблоко» и Явлинский как кандидат в президенты так же говорили о ценах, бедности и зарплатах в числе других проблем, не ставя их на первые места. Не будучи парламентской партией, «Яблоко» тем не менее разрабатывало законопроекты – но не по этой тематике. Уличные акции также проводились по иным поводам.
Таким образом, о проблемах, волнующих большинство населения, системная и полусистемная оппозиция, во-первых, в основном только говорит и, во-вторых, говорит далеко не в первую очередь. Это можно объяснить наличием довольно слабых стимулов к тому, чтобы добиваться расширения массовой поддержки. Отсутствие перспектив прихода к власти и постоянная оглядка на Кремль заставляют оставаться там, где привычно и комфортно, и отказываться от очевидных, казалось бы, направлений собственного развития.
«Профсоюз Навального» – проект иного рода, не риторический, а действующий. В его рамках организуется поток требований работников сферы образования, здравоохранения и культуры по выполнению так называемых «майских указов» Путина в части поднятия зарплат до среднего по региону уровня или – для отдельных категорий – двукратно его превосходящего. Этот проект вводит в политический оборот новый подход: чтобы достучаться до целевой аудитории, можно действовать реально (пусть и виртуальными инструментами), непосредственно контактируя с индивидами, входящими в широкие социальные группы, и приоритетно занимаясь проблемой, которая имеет для них первостепенную важность. Трудно представить применение такого подхода к росту цен, хотя нельзя исключать, что и эта проблема каким-то образом может быть выведена из плоскости риторики в сферу реальной политической деятельности.
Пока можно только гадать, как «Профсоюз Навального» и инициируемые им новые «левые» кампании (в случае их запуска) будут восприняты системными партиями. Возможно, кто-то постарается использовать новый подход, так как это может способствовать росту массовой поддержки. Но скорее всего использование будет лишь частичным: в предвыборных программах проблема доходов просто поднимется ближе к верхним строчкам, и ей станут уделять чуть больше внимания. Деятельностный же аспект будет проигнорирован: создать самостоятельный проект такого типа довольно непросто, а перспектива его осуществления включает не только возможное увеличение числа сторонников, но и недовольство Кремля. Тем более что «зарплатный» проект Навального в случае его успешной реализации подарит голоса системной и полусистемной оппозиции без каких-либо усилий, так как ее кандидаты смогут воспользоваться благами «умного голосования». Однако в любом случае подход к парламентским выборам 2021 года в свете развития новых проектов Навального системным партиям придется изменить.
Таким образом, эти проекты способны повлиять на поведение партий системной оппозиции и снизить воздвигнутый Кремлем барьер между ней и оппозицией внесистемной. В свою очередь это может способствовать потере квалифицированного, а то и простого большинства «Единой Россией» на парламентских выборах 2021 года. Но ключевую роль здесь будет играть стратегический ответ правящей группы.
Окончание очередных «двух сроков подряд», или Куда направляемся?
До сегодняшнего дня режим всегда находил гибкие формы самосохранения. «Засушивание» политики, то есть полное приручение системной оппозиции и устранение оппозиции внесистемной, как показал опыт Египта и Туниса, чревато потерей обратной связи с населением, утратой понимания реального положения дел и, как следствие, восстаниями, причем мирными и успешными в плане свержения старого режима. (Тот факт, что в Тунисе установился демократический строй, а в Египте после переходного периода власть взяли в свои руки военные, не связан с успехом этих восстаний.) Путь расширения уступок системной оппозиции тоже опасен для режима: в Мексике и Сенегале, к примеру, это закончилось поражениями правящих партий сначала на парламентских, а потом и на президентских выборах [17].
В России сейчас, казалось бы, не видно иных способов ответить на стратегию внесистемной оппозиции, кроме усиления репрессий против нее и устрашения «системщиков», либо, напротив, расширения политической автономии последних, чтобы не допустить нарастания массовой поддержки Навального и его незарегистрированной партии. Однако сказанное не значит, что Кремль не сможет – в который уже раз – проявить изобретательность и гибкость, продолжая лавировать между потенциально наиболее опасными для него стратегиями. Нужно помнить, что неограниченность имеющихся у него государственных ресурсов позволяет власти идти на шаги, которые трудно будет понять не только обычным гражданам, но также политическим активистам и другим оппозиционным деятелям.
К тому же оппозиция может облегчить Кремлю поиск правильного решения. Для эффективной работы проекта «Умное голосование» в общенациональном масштабе ей потребуется полноценный выход из режима «онлайн» в реальный мир. Такого опыта у оппозиции нет, и если выход не удастся, то вряд ли влияние «умного голосования» на исход парламентских выборов окажется более чем просто заметным. С «левым поворотом» подобных проблем, очевидно, будет еще больше. Кроме необходимости выхода в реальный мир, потребуется концептуальное и организационное развитие «зарплатного» проекта – ведь пока это только «Профсоюз Навального», причем в течение года кампания проходила не слишком заметно. Не забудем также, что другие группы внесистемной оппозиции, полусистемное «Яблоко» и, разумеется, руководство системных партий, по традиции, будут критиковать проекты Навального с бóльшим ожесточением, нежели деятельность Путина и «программу» «Единой России».
Конечно, нельзя полностью исключить того, что Навальный и его команда за год до проведения выборов предложат более эффективную или радикальную стратегию, сумев организовать невиданную прежде в России кампанию ненасильственного сопротивления – и тогда нынешние его проекты окажутся лишь камуфляжем и маскировкой действительных намерений внесистемной оппозиции. Понимаю, что на фоне распространенных представлений о таких движущих силах политического процесса, как потеря режимом легитимности или возникновение элитных расколов, предложенные объяснения и прогнозы могут показаться приземленными, лишенными ореола высокой научности, которой свойственно абстрагироваться от мелких подробностей деятельности конкретных индивидов. Однако напомню, что некогда казавшиеся многим самоочевидными концепции перемен со временем подверглись маргинализации. Именно это произошло с укорененными в различных теориях модернизации [18] построениями, связанными с ожиданиями изменений в политической культуре российского общества из-за смены поколений, политизации «среднего класса», развития НКО и других форм общественной активности.
Что же касается надежд на то, что крах режима может быть обусловлен утратой им легитимности, ограничусь здесь лишь одним замечанием (отсылая к статье, в которой этот вопрос рассматривается более пространно [19]). Адам Пшеворский полагает, что такое объяснение является либо тавтологичным, либо ложным. Возникновение коллективно организованных альтернатив, в котором и видят потерю легитимности, означает, что режим уже распадается – налицо тавтология. А если «легитимность» или ее отсутствие определять через согласие/несогласие с режимом на индивидуальном уровне, то понятие обнаруживает свою ложность при сопоставлении с фактами: некоторые нелегитимные в этом смысле режимы были таковыми с момента их возникновения, но существовали тем не менее десятилетиями [20].
Несколько сложнее обстоит дело с представлением о том, что предпосылкой падения режима может стать раскол элит. Его признаки часто обнаруживаются в конфликтах между «башнями Кремля», ведомствами, значимыми режимными фигурами. Однако дело даже не в том, что естественная для авторитаризма разделенность на группировки и неизбежные конфликты между ними произвольно возводятся в ранг расколов, а в том, что современные теории, основанные на сравнительных исследованиях, не поддерживают применения концепции элитных расколов к режимам электорального авторитаризма.
Концепция элитных расколов создавалась в 1970–1980-х годах. В этот период от модернизационных исследований, считавших исторические и структурные факторы первопричиной для смены режимов, отпочковывается направление, которое во главу угла ставит стратегическое взаимодействие политических сил. Первенство в этом отношении по праву принадлежит Данкворту Растоу [21], но концепцию элитного раскола впервые развил Гильермо О’Доннелл. Он использовал термины «сторонники твердой линии» (hardliners) и «сторонники мягкой линии» (softliners) для обозначения властных групп, образовывавших до определенного времени единый альянс [22].
Концепция основывалась на материале военных авторитарных режимов, но впоследствии использовалась и для анализа политических трансформаций в других контекстах [23]. Ее ядром стало теоретико-игровое понимание ситуации, предшествующей началу политической трансформации и развивающейся в ходе собственно перехода. Сторонники мягкой линии полагают, что авторитарное правление больше не отвечает их главным интересам, и видят в либерализации или демократизации режима собственные выгоды. При этом им нужно каким-то образом убедить сторонников твердой линии, что процесс трансформации не несет угрозы для них, или сломить их сопротивление. Следует понимать, что речь идет не о смене идеологических приверженностей, а об изменении представлений о желательном положении вещей для собственной политической карьеры и благополучия. Участниками процесса трансформации являются также группы, находящиеся в оппозиции: умеренные и радикалы. Между группами во власти и группами в оппозиции идет сложный процесс стратегического взаимодействия, в результате которого позиции всех участников подвергаются изменениям. Тут возможны различные варианты исходов: либерализация авторитарного режима с последующей демократизацией или без нее, возвращение к status quo, ужесточение режима.
Таким образом, простого указания на некий признак раскола, даже с отсылкой к соответствующей научной концепции, недостаточно. Чтобы установить факт внутриэлитного раскола, необходима демонстрация возможных расстановок сил с реалистическими объяснениями. При этом следует помнить, что сама по себе эта концепция является только частью более общей теории переходов и внутренне довольно сложна, если не сказать запутанна.
В дальнейшем, после значительного увеличения числа режимов электорального авторитаризма в 1990–2000-е годы, стало понятно, что имеющиеся объяснения причин падения авторитарных режимов необходимо пересматривать. В результате концепция раскола элит отошла на второй, если не третий, план. Успешность режимов электорального авторитаризма стали связывать со способностью правящих групп управлять политическим процессом, в том числе с умением поддерживать внутреннее единство во власти за счет использования государственных ресурсов и широчайших организационных возможностей [24]. Кооптация оппозиции, получение сверхбольшинства на выборах, конструирование разделяющих оппозицию конфликтов, всевозможные манипуляции (о чем говорилось в первой части данной статьи) становятся эффективными стратегиями самосохранения подобных режимов. В таких условиях политическая трансформация не может начаться с внутриэлитных конфликтов и трещин. Намного вероятнее, что раскол элит, если он вообще произойдет, станет следствием оппозиционного давления снизу, которое сломает механизмы реализации властных стратегий [25]. Впрочем, власть может сделать ошибки в собственной манипулятивной игре, и тогда оппозиции выпадет шанс воспользоваться ими. Обе точки зрения можно считать отражениями двух сторон медали.
Дополнительным ограничителем для элитного раскола выступает персоналистский характер российского режима. Как отмечала Барбара Геддес, верховный правитель в таких режимах пристально следит за членами ближнего круга и делает все возможное, чтобы не допустить появления конкурентов. В свою очередь приближенные, понимая, что для них нет ничего хуже, чем исключение из числа инсайдеров, предпочитают довольствоваться имеющимся местом и не помышляют о большей самостоятельности [26]. Пример Ходорковского, отклонившегося от такой линии поведения, стал весьма показательным в этом смысле.
В свете некоторых прежних теорий российский и подобные ему режимы электорального авторитаризма находятся в состоянии затянувшейся, порой на десятки лет, трансформации. Власть принадлежит сторонникам мягкой линии, которые добились своей цели – либерализовать (в смысле «смягчить», а не установить некие либеральные порядки), но не демократизировать режим, хотя аналоги демократических институтов при этом все-таки используются [27].
Кстати, их использование не означает сосуществования институтов демократии и авторитаризма. Поэтому обсуждение темы имитации демократии или «гибридности» российского режима уводит анализ в сторону оценочного сравнения с неким идеальным образом так называемых «либеральных демократий», что становится почти непроницаемым фильтром, мешающим наблюдению за реальными процессами и их реалистичному объяснению. Режимы электорального авторитаризма остаются институционализированными диктатурами (в терминологии Дженнифер Ганди), имеющими собственную институциональную логику, о которой применительно к России, собственно, и шла речь в этой статье.
Точка зрения, согласно которой западные санкции и российские контрсанкции вызывают внутри нашей элиты недовольство, работающее на внутриэлитный раскол, верна только в психологическом плане. В политическую плоскость это недовольство не переходит. Все приближенные и сторонники Путина, как и аппарат власти, вынуждены принимать санкционную действительность и приспосабливаться к ней. Их интересы, подвергшись заметному искажению из-за санкций, ответных санкций, финансовых и репутационных потерь, стали еще в большей степени, чем ранее, неотделимы от судьбы режима. Любые либерализаторские поползновения для них при сохранении имеющегося баланса между властью и оппозицией могут привести лишь к самоуничтожению.
[1] Знание и использование «правил, как править» (rules to rule by) позволяет политикам и в авторитарном, и в демократическом контексте «вечно» оставаться у власти, так как механизмы ее сохранения почти не поддаются наблюдению со стороны – в силу их неочевидности и изменчивости, а порой и парадоксальности. Эта макиавеллистская тема в современной интерпретации является одной из основных в трудах Брюса Буэно де Мескита и его соавторов: De Bueno de Mesquita B., Smith A. Dictator’s Handbook: Why Bad Behavior Is Almost Always Good Politics. New York: Public Affairs, 2011; Bueno de Mesquita B., Smith A., Siverson R., Morrow J. The Logic of Political Survival. Cambridge: Massachusetts Institute of Technology, 2003.
[2] Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J., Limongi F. Democracy and Development: Political Institutions and Well-Being in the World, 1959–1990. Cambridge: Cambridge University Press, 2000. P. 15–17.
[3] См.: Рыженков С. Российская трансформация: политическая конкуренция и демократические институты // Пути России: двадцать лет перемен / Под ред. Т. Ворожейкиной. М.: МВШСЭН, 2005. С. 200–208; Он же. Динамика трансформации и перспективы российского политического режима // Неприкосновенный запас. 2006. № 6(50). С. 46–59; Он же. Российский политический режим: модели и реальность. Публичная лекция 1 ноября 2007 года (https://bit.ly/39hirHY).
[4] Описание всевозможных манипуляций, связанных с электоральным процессом, представлено в работе: Schedler A. The Politics of Uncertainty: Sustaining and Subverting Electoral Authoritarianism. New York: Oxford University Press, 2013. P. 259–294.
[5] О кооптации оппозиции в режимах электорального авторитаризма в теоретическом и сравнительном аспектах см.: Gandhi J. Political Institutions under Dictatorship. New York: Cambridge University Press, 2008; Gandhi J., Przeworski A. Authoritarian Institutions and the Survival of Autocrats // Comparative Political Studies. 2007. Vol. 40. № 11. P. 1279–1301. О политике разделения оппозиции см.: Lust-Okar E. Structuring Conflict in the Arab World: Incumbents, Opponents, and Institutions. New York: Cambridge University Press, 2005.
[6] Теория завоевания сверхбольшинства в режимах электорального авторитаризма развивается в следующих работах: Magaloni B. Voting for Autocracy: Hegemonic Party Survival and Its Demise in Mexico. New York: Cambridge University Press, 2006; Geddes B. Why Parties and Elections in Authoritarian Regimes? Revised Version of a Paper Prepared for Presentation at the Annual Meeting of the American Political Science Association. Washington, 2005.
[7] Подробно об этом см.: Рыженков С. Улица, власть и оппозиция: от протестной «движухи» к режимной трансформации? // Неприкосновенный запас. 2012. № 4(84). С. 44–59.
[8] Анализ этого процесса представлен в статье: Рыженков С. Россия, наши дни: ultima ratio диктатора в логике обратного отсчета // Неприкосновенный запас. 2016. № 4(108). С. 91–104.
[9] Навальный А. Как мы будем побеждать «Единую Россию» на выборах. Умное голосование // Навальный. 2018. 28 ноября (https://bit.ly/2UxgamH).
[10] Одна из очевидных проблем «умного голосования» состоит в том, что кандидаты от «Справедливой России», несмотря на ее очевидную природу партии-сателлита, выступают потенциальными (а на выборах в Московскую городскую думу в сентябре 2019 года – и реальными) получателями рекомендаций Навального по оппозиционному консолидированному голосованию, хотя голосование за них равносильно поддержке власти.
[11] Павел Грудинин: Власть РФ перехватывает идеи, заложенные в программе «20 шагов» (https://bit.ly/2Jfl6Hy).
[12] Ходорковский М. Левый поворот // Ведомости. 2005. 1 августа (https://bit.ly/39ecuvx).
[13] Явлинский предложил масштабную реформу «Яблока» (https://bit.ly/2Je1J1U).
[14] См.: https://bit.ly/2xkm9Uc.
[15] См.: https://bit.ly/3ajiCnu.
[16] Десять шагов к достойной жизни. Предвыборная программа КПРФ (https://bit.ly/3afkH45).
[17] Подробнее об этом см.: Рыженков С. Электоральный авторитаризм: превратности метода // Неприкосновенный запас. 2018. № 5(121). С. 48–61.
[18] О модернизационных концепциях в критическом ключе см.: Przeworski A., Alvarez M., Cheibub J., Limongi F. Op. cit. P. 88–89.
[19] Рыженков С. Электоральный авторитаризм: превратности метода.
[20] Przeworski A. Democracy and the Market: Political and Economic Reforms in Eastern Europe and Latin America. Cambridge: Cambridge University Press, 1991. P. 54.
[21] Rustow D. Transitions to Democracy: Toward a Dynamic Model // Comparative Politics. 1970. Vol. 2. № 3. P. 337–363.
[22] O’Donnell G. Reflections on the Patterns of Change in the Bureaucratic-Authoritarian State // Latin American Research Review. 1978. Vol. 13. № 1. P. 3–38. См. также дальнейшее развитие концепции: O’Donnell G., Schmitter P. Transitions from Authoritarian Rule: Tentative Conclusions about Uncertain Democracies. Baltimore: The Johns Hopkins University Press, 1986. P. 15–36.
[23] Przeworski A. Op. cit. P. 51–95.
[24] Концепция устойчивости и падения режимов «соревновательного авторитаризма» в зависимости от их организационных свойств и способностей развивается в работе: Levitsky S., Way L. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes After the Cold War. New York: Cambridge University Press, 2010.
[25] Политические трансформации начинаются либо сверху, либо снизу. Военный переворот часто является прологом трансформационных изменений, но вряд ли кто-то станет спорить с тем, что в России такой сценарий невозможен.
[26] Geddes B. What Do We Know about Democratization after Twenty Years? // Annual Review of Political Science. 1999. Vol. 2. P. 130, 132–134.
[27] Подробнее о перспективах элитного раскола в России см.: Рыженков С. Не дождетесь! Стоит ли рассчитывать на раскол элит в России? // Republic. 2018. 14 декабря (https://bit.ly/3bnBLEY).