Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2020
Анатолий Рясов (р. 1978) – независимый исследователь.
[стр. 111—118 бумажной версии номера]
Анализ нацизма никогда не следует понимать на манер обычного судебного дела, это, скорее, какая-то деталь в общей деконструкции истории, откуда мы и происходим.
Филипп Лаку-Лабарт, Жан-Люк Нанси [1]
Во втором томе «Черных тетрадей» Хайдеггер начинает разворачивать мысль, которая может показаться не просто странной, но почти безумной. Кульминации она достигнет в самом скандальном и наиболее часто упоминаемом пассаже, который находится в тетради, еще не переведенной на русский язык. Это высказывание о самоуничтожении евреев: «Когда сущностно “еврейское”, понимаемое метафизически, ведет сражение с еврейским, история достигает наивысшей точки самоуничтожения» [2]. На первый взгляд, очевидной интерпретацией этого фрагмента должно быть указание на невероятный цинизм философа, воспринимающего геноцид даже не как заслуженное возмездие, а как некое самодостаточное явление, на которое можно посмотреть отстраненным взглядом. Однако это поверхностное прочтение. Настоящий скандал здесь вовсе не в том, что, присягнув Гитлеру, философ готов закрыть глаза на любые преступления: нет, перед нами не поддающаяся уразумению мысль, которая нарушает всякую политическую логику: евреи и национал-социалисты действуют заодно.
Едва ли здесь удастся провести точную аналогию, но в голову приходит фрагмент из эссе Антонена Арто, утверждавшего, что в смерти его друга – поэта Робера Десноса, умершего от тифа в освобожденном лагере Терезиенштадт, – повинна нацистка, имевшая «за своей спиной или рядом с собой целую армию еврейских или христианских колдунов» [3]. Это эссе было написано в психиатрической лечебнице Родеза, и, как это часто бывает, в шизофренической речи присутствует собственная логика. Период помутнения сознания совпал для Арто не только со Второй мировой войной, но и с погружением в каббалистическую символику, поэтому в конце 1940-х – после освобождения из лечебницы – «еврейство» стало для него синонимом абсолютного зла. Арто называл годы своего помешательства «околдованностью». Хайдеггер пережил околдованность иного рода – идеологию. Этот строгий философ в самом деле был безумнее, чем казался.
Важным сюжетом «Черных тетрадей» является критика субъекта – главного действующего лица эпохи модерна. Однако Хайдеггер постоянно подчеркивает, что атака на субъекта, впервые манифестированная им в работе «Бытие и время», не имеет ничего общего с желанием поставить крест на картезианской философии:
«Напротив, благодаря изначальности атаки атакуемый и подавно обретает историческую непоколебимость, а потому все меньше может считаться, что с ним “покончено”. […] Вот почему эта атака (хотя она с тех пор эксплуатировалась в равной мере евреями и национал-социалистами [4], не будучи понятой в своем сущностном ядре) не имеет ничего общего с расцветшим пышным цветом глупо-нахальным критиканством в адрес Декарта с националистически-политических позиций» [5].
Фигуру масштаба Декарта невозможно опровергнуть – и тем более вычеркнуть из истории философии, проблема должна быть поставлена иначе: либо продолжить мыслить в русле картезианства, либо создать новую систему мышления. К слову, с мыслью Хайдеггера дела обстоят схожим образом: его философия продолжает бросать вызов, и громкая полемика вокруг «Черных тетрадей», разумеется, подтверждает это.
Итак, национал-социалистическая реальность вопреки своему мнимому антикартезианству становится в «Черных тетрадях» наглядной иллюстрацией торжества субъекта и триумфа техники:
«Проповедуют “кровь” и “почву” и осуществляют урбанизацию и разрушение села и крестьянского двора в масштабах, которых еще недавно никто не мог бы предвидеть».
«“Лоэнгрин”, и танки, и эскадрильи самолетов – все это связано друг с другом, является одним и тем же».
«Сущность сегодняшней культуры – культурная политика. Она осуществляется продолжением втянутого в сферу массовости, привычности и шумихи, но при этом планомерного и особым образом организованного “романтизма” под знаменем Рихарда Вагнера» [6].
Центральной проблемой здесь оказывается вытеснение мышления политической идеологией: «лозунги против лозунгов, назначение которых состоит лишь в том, что они являются лозунгами» [7].
Однако есть нечто, что лишает эти рассуждения стройности и вносит нотку безумия, – антисемитизм. Этих фрагментов в «Черных тетрадях» значительно меньше, чем пытаются представить критики Хайдеггера (поэтому одни и те же цитаты вынужденно кочуют из статьи в статью), но нельзя и сказать, что они не имеют вовсе никакого значения. Неприятие «культурной политики» нацизма перемежается у Хайдеггера высказываниями подобного рода: «“Культура” как средство власти присваивать себе и тем самым самоутверждаться, демонстрируя превосходство, есть по сути еврейская манера. Что из этого следует для культурной политики как таковой?» [8] Иными словами: даже если национал-социализм и раскрыл свою «расчетливую» природу, евреи все равно виноваты. Но почему, критикуя национал-социалистическую идеологию, Хайдеггер заимствует здесь ее собственный язык? Кажется, единственным внятным прочтением подобных фрагментов будет восприятие их в качестве ультраправых сетований на то, что национал-социализм так и не сумел осуществить радикальных преобразований, а напротив, сам погряз в «еврействе» [9]. Собственно, по этому пути и идет большинство антихайдеггерианцев.
Но существует и более широкий контекст. Виталий Куренной, вспоминая работу Маркса «К еврейскому вопросу», указывает:
«Хайдеггер просто заимствует одно из общих мест, рассматривать которое нужно применительно не к Хайдеггеру, а к огромной традиции, никоим образом с антисемитизмом не связанной. У истоков здесь стоит фигура Маркса, но если говорить об историческом контексте самого Хайдеггера, то следует упомянуть Вернера Зомбарта и его работу “Евреи и хозяйственная жизнь” и множество других сочинений» [10].
Ханна Арендт, впрочем, вряд ли согласилась бы, что упомянутая традиция не имеет никакого отношения к антисемитизму – опосредованно все эти работы вносили свой вклад в усугубление еврейской проблемы. Однако, если Арендт наряду с антисемитизмом рассматривала колониализм как явление, во многом предопределившее нацизм, то одной из задач Зомбарта, напротив, стало указание на то, что значительную роль в колониальной политике сыграла еврейская нация. Так или иначе, Хайдеггер не мог не учитывать этого вектора мысли при разработке собственной версии критики модерна, в русле которой, однако, не только еврейские банкиры, но и нацистские военные оказываются лишь разными проявлениями нацеленной на «успех», «махинационной», «расчетливой», «технической» не-сущности [11]. И хайдеггерианской интерпретацией скандальных фрагментов начала 1940-х оказывается вовсе не указание на отсутствие убедительных доводов об осведомленности философа о деятельности Эйхмана [12] или перечисление авторов еврейского происхождения, испытавших влияние Хайдеггера, но прежде всего рассмотрение соответствующих записей в русле всего корпуса его текстов и многолетней атаки на Subjektum. Пожалуй, это самый подходящий путь для адвокатов Хайдеггера.
И все-таки есть основания полагать, что круг его чтения включал не только книги Зомбарта, но и «Мою борьбу», а также, вероятно, «Протоколы сионских мудрецов» и другие тексты, весьма далекие от философии. И, конечно, в «Черных тетрадях» присутствуют суждения, вовсе не указывающие на крах социально-политических преобразований 1930-х: «Случайно ли, что национал-социализм истребил “социологию” как имя? Почему социологией с особой любовью занимались евреи и католики?» [13] Сидони Келлерер спешит заметить, что едва ли не все тексты Хайдеггера, написанные во второй половине ХХ века, – это лишь тщательное редактирование нацистских агиток с целью придания им видимости философских работ:
«Поразительно, как после войны Хайдеггеру удалось переиначить свои взгляды с помощью, казалось бы, незначительных изменений: тексты, полностью соответствовавшие принципам партии, выдавались впоследствии за доказательство его несогласия с ними» [14].
Интересно, что эту мысль легко перевернуть: если нацизм так же безболезненно вычеркивался из текстов Хайдеггера, как обязательные афоризмы Ленина из книг многих советских ученых, то не подтверждает ли это, напротив, незначительность этих фрагментов в общем корпусе его идей? Однако главный вопрос состоит совсем в другом: каким образом «Черным тетрадям» удается совмещать желчные замечания о возведенном нацистами «христианско-языческом соборе организованного вагнерианства» [15] с рассуждениями о еврейской сущности психоанализа и социологии? Фундаментальная критика модерна могла бы обойтись без уточнений национального характера, но «еврейство» оказывается здесь неустранимым идеологическим излишком.
Ничего не слышавший о «Черных тетрадях», Луи Альтюссер писал:
«Структура, управляющая конкретным существованием людей, то есть формирующая переживаемую ими идеологию из отношений людей с предметами и с другими людьми, никогда не может быть изображена – именно в качестве структуры – явно, в лицах, через позитивный отпечаток, выпукло; она может быть изображена только в виде следов и следствий, через отпечаток негативный, через индикаторы отсутствия, через изъятия» [16].
Идеология никогда не умещается в доктрины, партийные программы, пропагандистские документы и выступления на пленумах — это не учение, зафиксированное в хартиях, а структура, пронизывающая самые разные уровни социальных отношений. Идеология – отнюдь не статичное явление: сохраняя жизнеспособность, она обязана быть более динамичной, чем реальная политика. Когда социально-экономические преобразования застопориваются, а политические системы рушатся, породившая их сила все еще продолжает существовать в виде следа. По этой же причине политические идеологии способны так легко передавать эстафету друг другу, в каком-то смысле множественное число оказывается избыточным для этого понятия [17]. Эта структура способна жить намного дольше, чем конкретные политические акты, и даже полное разочарование в реальной политике не гарантирует освобождения от идеологического фантазма. Ханна Арендт утверждала, что «нацизм как идеология был настолько полностью “реализован”, что содержание его доктрин исчерпало себя; […] поэтому реальная гибель движения почти ничего не оставила от него, в отличие от любого фанатизма верующих» [18], и ключевой проблемой здесь остались слова «почти ничего».
Именно таким негативным отпечатком и оказывается в «Черных тетрадях» антисемитизм, парадоксальным образом сохраняющий связь с идеями пангерманизма (в том числе в их гитлеровской модификации) даже в тех пассажах, где политика национал-социалистов объявляется апофеозом нововременнóго мышления. И здесь в равной степени дают сбой стратегии защиты и обвинения: уравнивание нацистов с евреями сложно назвать приверженностью идеям гитлеризма, но призрак идеологии в хайдеггеровском анализе Нового времени некоторым образом подтачивает основания критики модерна. В свою очередь в биографии Хайдеггера не так уж сложно будет обнаружить примеры «расчетливости» и нацеленности на «успех», и период ректорства – не единственный эпизод такого рода.
Впрочем, едва ли уместна и попытка представить эту ситуацию как тупиковую для мыслителя, не осознававшего очевидной путаницы в собственных суждениях – явных противоречий, на которые сегодня с легкостью укажет любой историк философии. Действительно, в Германии 1930-х далеко не все процессы поддавались четкому пониманию изнутри (особенно теми, чьи убеждения тяготели к правому политическому вектору). Хайдеггер то возлагал на национал-социализм надежды на преодоление модерна, то объявлял его кульминацией европейского нигилизма, то пытался связать два этих взаимоисключающих взгляда. Симпатии к молодой идеологии вступили в конфликт с оформлявшейся Хайдеггером философией техники, и он готов был проводить самые рискованные обобщения, чтобы удержать разные полюсы собственных мыслей. Но значительно важнее, что не публиковавшиеся при жизни автора «Черные тетради» являются многолетним продумыванием этих противоположностей, более того – указанием на ситуацию апории как на необходимое основание философии. По словам Нанси, здесь необходимо не опровержение Хайдеггера, «наоборот: четко показывая каким образом он позволил себе увлечься и одурманиться самыми гнусными и невыносимыми банальностями, мы сможем лучше выяснить, что именно он видел и что в любом случае он нам показывает» [19]. Можно вспомнить, что в этот же период Хайдеггер был погружен в написание многочисленных текстов о Ницше, в которых заблуждения рассматривались как прозрения, сделавшие его философом, завершающим историю новоевропейской метафизики. В свою очередь в «Черных тетрадях» объектами нападок в равной степени оказываются христианство, «еврейство» [20] и «“знатоки Ницше”, достаточно хитрые, чтобы своевременно замаскировать подлинную истину этого мышления под “лозунгом”» [21]. Едва ли то, что среди учеников Хайдеггера не было национал-социалистов, – случайное стечение обстоятельств: фундаментальная онтология – нечто, предельно неэффективное для использования в идеологических целях, разновидность академического заблуждения. Напротив, идеология, которую фюрер именовал истинной, должна была крепнуть и процветать, в крайнем случае перерождаться, но никак не заблуждаться.
Возможно, здесь и пролегает одна из важнейших разделительных линий между философией и идеологией. Внутри феноменологической традиции проблема заблуждения занимала немаловажное место (можно вспомнить, например, работы Дитриха фон Гильдебранда и Балдуина Шварца [22]), но, порвавший с католицизмом, Хайдеггер рассматривает ее совсем иначе. В седьмой тетради «заблуждение» вынесено в ключевые слова, но в действительности размышления о «мужестве заблуждения», и даже «страсти к заблуждению», рассеяны по всему тексту:
«Глубина той или иной философии измеряется – если имеется какая-нибудь мерка – ее способностью заблуждаться. А поскольку заблуждение никогда не может быть сознательным и деланным, но проистекает из затягивающего потока самого Бытия и является неизбежным, сила заблуждения, свойственная мышлению, кое-что говорит о близости мышления к Бытию» [23].
Итак, продумывание бытия требует ошибки философа [24]. Эту мысль сложно назвать рецидивом идеологии, здесь задним числом оказывается различим поворот, предопределивший появление послевоенных работ о технике и языке. Распространенное прочтение «Черных тетрадей» – восприятие этих записей в качестве задокументированного настоящего, однако они обнаруживают не меньший потенциал в качестве манифестов будущего [25]. Это, конечно, и собственное экзистенциальное будущее философа, и все, что может случиться с Германией (рискованные фрагменты, разумеется, не избавленные от присутствия идеологии), но прежде всего – территория рождения истории, потому что сущность исторического не может проявляться лишь в прошлом и настоящем. Кажется, ни в одной другой работе Хайдеггер не уделил столько внимания проблеме будущего, она раскрывается здесь как необходимость рождения нового способа мыслить время:
«Знать сущность истории – то есть, созидая, пребывать в истине ее сущности, быть постоянным в этой настойчивости – это значит быть будущим в историческом смысле. Это будущее не имеет ничего общего с историографически рассчитывающим прилипанием к грядущим и не грядущим “лучшим” временам, которое колеблется туда-сюда между мечтательностью и отчаянием» [26].
В каком-то смысле «Черные тетради» – это признание в том, что будущие работы, определившие контекст европейской философии второй половины ХХ века, появились ценой срыва в идеологию. И если аналогия с Арто хоть чем-то оправдана, то лишь указанием на то, что и здесь перед нами мысль, выросшая из срыва.
[1] Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж.-Л. Нацистский миф. СПб.: Владимир Даль, 2002. С. 63.
[2] Heidegger M. Anmerkungen I–V (Schwarze Hefte 1942–1948) // Idem. Gesamtausgabe. Frankfurt am Main: Klostermann, 2015. Bd. 97. S. 20.
[3] Арто А. «Площадь Звезды» Робера Десноса // Театр и его двойник. М.: ABCdesign, 2019. С. 370.
[4] Снова эта бросающаяся в глаза диада в заметке, записанной еще в 1938 году.
[5] Хайдеггер М. Размышления VII–XI. (Черные тетради 1938–1939). М.: Издательство Института Гайдара, 2018. С. 203.
[6] Там же. С. 418, 159, 135.
[7] Там же. С. 226.
[8] Там же. С. 380.
[9] Здесь можно вспомнить и о куда более скандальных высказываниях других людей. В мемуарах Жака Бенуа-Мешена упоминается следующий эпизод: в 1944 году на ужине в немецком посольстве Луи-Фердинанд Селин шокировал присутствующих заявлением, что Германия теряет мощь, потому что евреи подменили Гитлера «одним из своих» (Benoist-Méchin J. À l’épreuve du temps. Tempus Perrin, 2019). К слову, в биографиях Хайдеггера и Селина можно обнаружить кое-что общее: несмотря на обвинения в сотрудничестве с нацистами, оба сохранили статус культовых авторов, чье влияние в 1950-х распространилось далеко за пределы Европы. Впрочем, если недавняя идея переиздания «Галлимаром» антисемитских текстов Селина спровоцировала широкую полемику во французской прессе, то публикация русского перевода «Школы трупов», в отличие от «Черных тетрадей», парадоксальным образом не вызвала никакого медийного скандала (Селин Л.-Ф. Школа трупов. М.: Опустошитель, 2018).
[10] Новая ясность в деле Хайдеггера: круглый стол // Логос. 2019. № 3. С. 54. Несколькими годами ранее эти почти буквальные совпадения в текстах Хайдеггера и Маркса отметил Жан-Люк Нанси (Nancy J.-L. Banalité de Heidegger. Paris: Éditions Galilée, 2015. P. 83). Аналогии с Марксом также уделяет внимание Сандер Гилман, а Майкл Мардер, напротив, пишет о двух принципиально разных логиках мышления при внешнем сходстве отдельных фраз (Gilman S.L. Cosmopolitan Jews vs. Jewish Nomads: Sources of a Trope in Heidegger’s Black Notebooks // Mitchell A.J., Trawny P. (Eds.). Heidegger’s Black Notebooks. Responses to Anti-Semitism. New York: Columbia University Press, 2017. Р. 18–35; Marder M. The Other «Jewish Question» // Ibid. P. 98–113).
[11] Кстати, одно из размышлений о евреях Хайдеггер сопровождает «примечанием для ослов», поясняющим, что его мысли никоим образом не соотносимы с антисемитизмом (Heidegger M. Anmerkungen I–V… S. 159).
[12] Первое упоминание Хайдеггера о геноциде относится к 1945 году, и это пассаж, рассматривающий «зверства “газовых камер”» и послевоенную политику союзников как этапы одного и того же исторического процесса (Ibid. S. 99). См. также комментарий Петера Травни: Trawny P. Heidegger and the Myth of a Jewish World Conspiracy. Chicago; London: The University of Chicago Press, 2015. P. 82–85.
[13] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 195.
[14] Келлерер С. «Черные тетради» и их борьба с еврейской махинацией // Хайдеггер, «Черные тетради» и Россия. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2018. С. 270.
[15] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 129.
[16] Альтюссер Л. Об искусстве. М.: V-A-C press, 2019. С. 84.
[17] В этой связи любопытен казус Алексея Глухова — одного из самых активных в российском философском пространстве сторонников радикального пересмотра «дела Хайдеггера». Комментируя высказывание о самоуничтожении еврейства, он замечает: «Процитированная фраза — образец уличной пошлости, слово, снятое с уст толпы, высказывание das Man. Философский скандал заключается в том, что слова толпы повторяет в дневнике философ, принимая уличную пошлость за прозрение своей мысли». Здесь сложно проигнорировать встречное соскальзывание в уличную пошлость, характерным примером которой является уже заголовок статьи («Хайдеггер равно Гитлер»), который представляется автору подкрепленным незыблемой философской аргументацией. Однако именно присутствие идеологии, а не повествовательная логика и делает этот текст столь ярким и страстным антихайдеггерианским высказыванием (Глухов А. Философская ясность: Хайдеггер равно Гитлер // Логос. 2019. № 3. 2019. С. 92).
[18] Аренд Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 478.
[19] Nancy J.-L. Op. cit. P. 65.
[20] Характерно, что в «Черных тетрадях» почти нет упоминаний об иудаизме как религиозной традиции, парадоксальным образом она оказалась практически вычеркнута из размышлений о «махинации» и «расчетливости».
[21] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 292.
[22] Гильдебранд Д. Cogito и познание реального мира // Антология реалистической феноменологии. М.: Институт философии, теологии и истории св. Фомы, 2006. С. 200–222; Шварц Б. Проблема заблуждения в философии // Там же. С. 419–438.
[23] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 487.
[24] Петер Травни проанализировал греческие корни этих тезисов: Trawny P. Freedom to Fail: Heidegger’s Anarchy. Cambridge: Polity Press, 2015.
[25] Увы, эта тема редко попадает в фокус высказывающихся о «Черных тетрадях», см.: Михайловский А.В. Хайдеггер будущего и будущее Хайдеггера // Horizon. Феноменологические исследования. 2018. № 2. С. 337–364.
[26] Хайдеггер М. Указ. соч. С. 140–141.