Перевод с французского Сергея Рындина
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 6, 2019
Перевод Сергей Рындин
Сара Грушка (р. 1985) — историк и филолог, постдокторант Университета Сорбонна, автор диссертации и публикаций о дневниках блокадного Ленинграда.
[стр. 119—141 бумажной версии номера]
Спустя почти 80 лет с тех пор, как сомкнулось кольцо вокруг Ленинграда, несмотря на существенные попытки оградить память о Великой Отечественной войне от пересмотра, блокада остается острой темой, объектом разногласий, средством извлечения политической и экономической выгоды. Сегодня, как никогда, она снова волнует как гражданское общество, так и средства массовой информации, вокруг нее регулярно возникают скандалы, если что-то выходит за рамки героического канона. В то время как свидетелей тех событий становится все меньше, деидеологизированное и взвешенное отношение к этому историческому факту все еще не достигнуто. Предметом этой статьи станет современное состояние памяти о блокаде Ленинграда, рассмотренное через ряд коммеморативных и музейных практик. Основным материалом нашего анализа являются музейная сценография и различные издания (буклеты и брошюры) о музеях, выставках, мемориалах и памятниках, статьи в прессе и в Интернете, собственные наблюдения во время памятных дат, интервью с петербуржскими деятелями культуры, дневники, написанные во время блокады.
Живая память
Несмотря на то, что уходит поколение блокадников, память о блокаде Ленинграда жива. Можно даже сказать, что она режет по живому, о чем свидетельствует усиливающаяся в последние пять лет полемика вокруг этого события. Один из самых известных скандалов разгорелся в январе 2014 года вокруг телеканала «Дождь», в одной из передач которого прозвучал вопрос: «Надо ли было сдать Ленинград, чтобы сохранить сотни тысяч жизней?». В том же году министр культуры Владимир Мединский (автор книги «Война: мифы СССР», в которой проводится довольно характерная генеральная линия: «Если вы любите свою родину, свой народ, то история, которую вы будете писать, будет всегда позитивна») обвинил писателя Даниила Гранина во лжи и представлении истории блокады Ленинграда в чрезмерно мрачных тонах [1]. Осенью 2018 года в связи с анонсом фильма Алексея Красовского «Праздник» разгорелась новая полемика, поскольку фильм показал историю привилегированной семьи, живущей в оголодавшем городе на спецобеспечении. Заявления некоторых депутатов Госдумы и реакция пользователей Интернета – не на фильм, которого тогда еще никто не видел, а на сам факт такого подхода – дает понять, что некоторые темы остаются закрытыми [2]. Возник ряд фундаментальных вопросов, которые уже вставали перед европейским или американским зрителем после выхода фильмов о жертвах Холокоста: допустимо ли рассматривать трагедию такого масштаба в художественных произведениях, тем более в комическом, сатирическом или критическом ключе? [3] Совсем недавно возмущение вызвала статья петербуржской писательницы Елены Чижовой, вышедшая в швейцарском журнале, где излагалась ее собственная концепция блокады Ленинграда [4]. Так или иначе, характер обвинений не меняется: авторов уличают в фальсификации, очернении или дискредитации истории блокады.
Если высказывание о блокаде принадлежит иностранцу, это является отягчающим фактором. В 2011 году голландский документальный фильм режиссера Джессики Гортер, основанный на интервью с блокадниками, обвинили в дегероизации истории [5]. В 2017 году вышла серьезная работа американской исследовательницы Алексис Пери, анализировавшей дневники блокадников, тоже вызвавшая весьма оживленную реакцию. (Один думский депутат увидел в ней провокацию и оправдание фашизма и призвал к запрещению этой книги на тех же основаниях, на которых запрещена книга Гитлера «Майн кампф» [6]). Я тоже, работая над этой темы, не раз сталкивалась с недоверием [7]. «Я не думаю, что иностранцы могут понять, что с нами происходило», – считает блокадница, которой на момент войны было 10 лет [8]. Вместе с тем можно было бы задуматься над позицией, предложенной Полиной Барсковой: иностранный исследователь, изучающий этот исторический период, может привнести взгляд на произошедшее, не обусловленный каноном идеологического дискурса, воспроизводимого десятилетиями. Тем более, что о блокаде Ленинграда на Западе знают мало или совсем ничего [9].
Память военизированная и героизированная: мемориальные практики
Изучение современных российских музеев и мемориалов показывает, что их подход к истории и памяти блокады до сих пор находится под влиянием идеологического дискурса, уходящего корнями в сами события и воспроизводящего упрощенную и ограниченную картину блокады. Особенное внимание следует уделить используемой ими терминологии, которая является не просто вопросом формы: терминология отражает суть дела, она неотделима от определенного прочтения событий, и это прочтение транслируется через использование соответствующего языка.
Память военизированная
Специфика истории блокады заключается в том факте, что речь идет о гуманитарной катастрофе, затронувшей не только военных, но и огромное число мирных жителей города, однако милитаризация этой истории является константой с начала самих этих событий и по сегодняшний день. В историографическом и коммеморативном дискурсе два аспекта военного Ленинграда зачастую смешиваются друг с другом, тогда как на самом деле они требуют разных подходов, использования разного исторического, концептуального и языкового инструментария. Битва за Ленинград является военным событием, а блокада Ленинграда – прежде всего опытом гражданского населения, хотя жители города тоже принимали участие в обороне города и являлись целью обстрелов. Вот как говорил о зиме 1941/42 года в осажденном городе Даниил Гранин: «Фактически война перестала быть войной» [11]. Но битва за Ленинград затмевает собой блокаду. Это достаточно наглядно показывает используемая прессой терминология. Во время войны ленинградцев называли не «осажденными» и, конечно, не «жертвами» трагических обстоятельств, а «защитниками города» или «бойцами трудового фронта». В 1941–1942 годах слово «блокада», если и встречалось в прессе, то только вскользь, в середине газетных статей. Лишь в 1943 году этот термин появился в заголовках ленинградской прессы и в сообщениях от Совинформбюро [12]. У такого терминологического выбора есть свои причины: понятия порождают ассоциации. Слово «защита» милитаризирует блокаду и отсылает нас к активному сопротивлению, к позиции, деятельной и тем самым обладающей идейной и идеологической ценностью, тогда как термины «блокада» или «осада» заостряют внимание на вынужденной ситуации, возникшей в результате колоссального военного просчета, в котором не так-то просто признаться. Главное, что слово «блокада» наводит на размышления о гражданском, бытовом измерении события – об условиях существования и выживания. И если приглядеться к самоощущениям осажденных, то окажется, что они вовсе не рассматривали себя в качестве «защитников» города. Об этом свидетельствуют дневники блокадников, где термин «защитник» встречается крайне редко [13].
Позднее эта милитаризация события блокады поддерживалась официальной историографией, музеями и мемориалами блокады, коммеморативными практиками. Так, все мемориалы, открытые в брежневский период, говорят о «защитниках» города или об «обороне Ленинграда», те же слова использовались и на первой посвященной этому событию выставке, прошедшей в 1944 году и превращенной в музей, который был ликвидирован в 1949–1953 годы. На сохранившихся фотографиях этого первого музея можно увидеть, что перед входом в него стояли военные орудия. Лишь в 1989 году, на волне перестройки возрожденный Музей обороны Ленинграда, хранитель и носитель истории и памяти блокадников, стал Музеем обороны и блокады Ленинграда. Тем не менее до настоящего времени первый шаг знакомства с историей этих событий, который он предлагает сделать своим посетителям, все же военного порядка: на входе экскурсантов встречает галерея парадных портретов генералов и маршалов. Казалось бы, можно было ожидать, что обновление экспозиции, проходившее во время реконструкции музея в 2018—2019 годах – на что из Президентского фонда были выделены 150 миллионов рублей, – пойдет по пути переосмысления прежнего военного нарратива и сделает упор на гражданской и трагической стороне блокады. Но оказалось, что у милитаризации коллективной памяти о блокаде впереди еще долгая жизнь [14].
Сегодня милитаризация памяти о блокаде – как в историческом дискурсе, так и коммеморативных практиках – усиливается еще больше, особенно в контексте государственного поощрения военно-патриотического воспитания. В некоторых мемориальных пространствах складывается впечатление, что часть публики не столько интересуется памятью об этом событии, сколько восхищается экспонируемой военной техникой, на которую могут залезать дети, что охотно фотографируют родители. Наблюдается что-то вроде культа оружия, далеко выходящего за пределы простой экспозиции исторических артефактов и отводящего на второй план трагические аспекты блокады и битвы за Ленинград.
Так, в Музее-заповеднике «Прорыв блокады Ленинграда», выставляющем танки и артиллерию, можно купить шоколадку с танком на обертке. Во многих мемориалах, связанных с битвой за Ленинград, открыты тиры, где дети, поощряемые родителями, могут научиться обращаться с оружием (Музей прорыва блокады, крепость Орешек). В других подобных местах предлагают переодеться в красноармейца и сфотографироваться с оружием в руках.
Сценография выставки Патриотического объединения «Ленрезерв» является отличным полем для наблюдения за этим феноменом. И хотя она не называется «музеем», эта огромная частная экспозиция о войне и блокаде (кстати, самая большая в России) выполняет именно такую роль. Она набирает популярность и принимает все больше школьных групп. Ее основатель, на свои средства собравший на огромной территории Калининского района весьма впечатляющую коллекцию артефактов, получает информационную поддержку со стороны государства, да и сам Путин посетил эту экспозицию 27 января 2019 года. Бесплатная и открытая в дни праздничных дат, экспозиция функционирует благодаря безвозмездной помощи курсантов МВД. На площадке для игр стоят танки и самолеты для всех возрастов: война, превращенная в пространство для игр, совершенно теряет свой трагический аспект.
Все эти места памяти оказываются в значительной мере оторванными от события, которое они призваны увековечить, зачастую служа игровой площадкой, на которой можно закрепить военно-патриотическое образование подрастающего поколения. Основатель «Ленрезерва» с гордостью подчеркивает, что зал, посвященный «юным героям войны», призван объяснять детям, что героические поступки можно совершать даже в возрасте 10–12 лет [15].
Таким образом, современные практики коммеморации поощряют игру в войну, делают ее обычной и привычной, что может привести к небезопасным последствиям. Как показал в своем исследовании Джордж Мосс на примере европейских стран и особенно Великобритании 1920–1930-х, присутствие военных сувениров времен Первой мировой войны в семейном обиходе, восхищение всем военным, ритуальное обыгрывание сохранившихся следов войны, их вплетение в повседневную ткань жизни привели к тому, что Мосс называет «брутализацией» общества, когда опыт насилия, переданного через игру с его атрибутами, стало нормальным, привычным, а война сделалась объектом желания [16].
Память героизированная
Героизация блокады Ленинграда тоже восходит к времени самих событий. Она возникает в сталинской период и непрестанно воспроизводится историографией советского, а также в значительной степени и постсоветского периодов. Применительно к этой истории массовый героизм, по умолчанию, представляется столь же очевидным, как и формулировка «Великая Отечественная война», которой многим не приходит в голову подвергать сомнению. Но в результате этой героизации блокада Ленинграда застывает в тех неподвижных рамках, которые диктует канонизированный мемориальный дискурс. Героическая репрезентация блокады не является ложной, но она подавляет целый ряд других аспектов и тем самым предлагает нам искаженную и неполную версию событий. Помимо этого, она подразумевает нормативную морализацию этой истории. Героизировать во что бы то ни стало – значит судить поступки и чувства осажденных в соответствии с предустановленными идеологическими или этическими нормами.
Лишение памяти о блокаде Ленинграда ее героической составляющей расценивается как посягательство на честь блокадников, и даже попытка по-настоящему разобраться в этом понятии мгновенно кажется подозрительной. Что конкретно можно считать героизмом? Может ли героизм быть коллективным? По каким критериям кого-то можно лишить статуса героя? Сопоставимо ли с героизмом простое отсутствие выбора? Если сам факт выживания в условиях блокады считается героизмом, как относиться к тем, кто не выжил? Героизация устанавливает ряд цензурных механизмов, провоцирует чувство вины и боязнь подвергнуться осуждению. Некоторые петербуржцы говорили, что предпочитают «на всякий случай» не отвечать по электронной почте на мои вопросы относительно памяти о блокаде Ленинграда, отдавая предпочтение личной встрече, чтобы поделиться своим неприятием официальной героической модели памяти.
Заметим, что дневники, оставленные самими осажденными, показывают, что большинство из них не принимало этой героизации как совершенно чуждой по отношению к произошедшей трагедии оптики [17]. Впоследствии в опубликованных воспоминаниях блокадников их критическое отношение не столь ясно выражено, и порой они включают некоторые элементы героизации, поощряемые официальным дискурсом.
В Санкт-Петербурге героизация памяти о блокаде является неотъемлемой частью городского ландшафта. Как бы вы ни попадали в город – на машине, поезде или самолете, – вы обязательно встретите огромные панно или мемориалы, чествующие героизм города: впечатляющий монумент героическим защитникам Ленинграда по дороге в аэропорт, огромная надпись «Ленинград – город-герой» рядом с Московским вокзалом, стоящее на автотрассе панно «Слава героическим защитникам Родины». Вы столкнетесь с этим и в центре города (мемориальная доска на Невском проспекте, одна из первых, посвященных блокаде, установленная в 1957 году) и на его окраине, где находится знаменитое Пискаревское мемориальное кладбище, созданное в 1961 году в качестве «памятника героям, отдавшим свою жизнь за счастье, свободу и независимость нашей Родины» [18]. Об этом подходе свидетельствуют и многочисленные надписи на стенах кладбища («Вечен ваш подвиг», «Беззаветные защитники»). Конечно, эти мемориалы были возведены в советское время, но примечательно, что в сегодняшнем официальном и музейном дискурсе не заметно существенных перемен.
Так, брошюра, рассказывающая о монументе Героическим защитникам Ленинграда, открытом в 1975 году, является хорошим примером незыблемости героического представления блокады Ленинграда. Кажется, в тексте этой брошюры с тех времен ничего не изменилось и она по-прежнему несет в себе хорошо узнаваемую советскую риторику: блокада Ленинграда описывается не как трагическая история голодного, холодного и умирающего города, но как «символ мужества и священной любви народа к своей Родине», а мемориал является «символическим воплощением подвига защитников Ленинграда» и «данью памяти героям». Во всей брошюре есть только одна страничка, где говорится о голоде, и ничего – об уровне смертности среди мирного населения. Такое весьма выборочное представление сильно напоминает характерные для советской историографии фигуры умолчания: первое упоминание о голоде в советской прессе появляется только летом 1942 года [19]; даже в энциклопедии «Великая Отечественная война», изданной в 1985-м, в статье о Ленинграде мы не найдем таких слов, как «потери», «плен», или статистику смертности во время блокады [20]. Отметим, что автором этой брошюры является новый директор Музея обороны и блокады Ленинграда Елена Лезик [21]. Даже новые памятники, возведенные в последние годы, в большинстве остаются верны этой героизирующей тенденции [22], а единственный проект памятника, в котором хотели увековечить муки голода, не получил одобрения властей [23]. Таким образом, в России по-прежнему точка зрения жертв, взгляд тех, кто не считал себя борцами, воинами и героями, остается вытесненными за пределы публичного дискурса, по крайней мере в его официальной версии.
Музеи тоже не часто отходят от установившейся героизирующей риторики. Исключение составлял амбициозный проект нового музейно-выставочного комплекса «Оборона и блокада Ленинграда», в концепции которого даже использовалось понятие «гуманитарной катастрофы». Архитектурный проект, выбранный для нового музея, предполагал посвятить целый зал экспозиции рационов хлеба, отводя тем самым центральное место роли голода, – в то время как в других музеях эти хлебные пайки совершенно теряются среди других артефактов. Предполагалось также возвести огромную стену с именами жертв, чтобы дать почувствовать посетителю весь масштаб произошедшей катастрофы и тем самым индивидуализировать память о блокаде. Еще один зал должен был быть посвящен теме скорби. Авторы этого музейного проекта стремились уйти от сложившейся в России музейной традиции, ориентируясь на практику мемориальных музеев, посвященных другим историческим катастрофам (Холокост, Хиросима, геноцид армян, 11 сентября 2002 года) [24]. Однако в начале 2019 года было принято решение прекратить работу над созданием этого музея.
Так что уже упомянутая выставка «Ленрезерва» отражает собой господствующий дискурс, направленный на позитивное и глорифицированное представление прошлого и оставляющий в стороне его трагические аспекты. Еще один показательный пример: на всем огромном пространстве этой выставки единственным упоминанием о числе жертв войны и блокады является количество гитлеровских потерь – прямо как в сводках Совинформбюро. Посетители видят огромную инсталляцию «Потери немцев на Ленинградском фронте», в которой перечисляются утраты немецких солдат, танков, самолетов и прочего вооружения, а внизу сложена пирамида из немецких касок, напоминающая собой известную картину Василия Верещагина «Апофеоз войны», написанную в 1871 году, как раз и призванную показать весь ужас войны. Посетитель «Ленрезерва» так и не узнает о цене победы и масштабе потерь среди мирного населения. И это хороший пример того, каким образом современный дискурсивный и сценографический выбор музеев может вписываться в незыблемость недосказанности и стереотипов, восходящих к сталинской эпохе.
Новые способы коммеморации блокады Ленинграда как отражение динамического и конфликтного характера памяти
Как в сегодняшней России отмечают дни памяти этой исторической катастрофы? Как в этом контексте, где воспоминание о Великой Отечественной войне идеализируется, сакрализируется и инструментализируется, отдать дань памяти жертвам одного из самых трагических эпизодов этой войны?
Коммеморативная пустота
В советское время из трех дат, связанных с историей блокады, только 18-е и 27 января, празднующие победы [25], а значит, хорошо вписывающиеся в официальную риторику культа войны, являлись предметом государственных празднований. 8 сентября 1941 года (то есть начало полного окружения) даже не упоминалось в прессе: эта дата напоминала о колоссальном военном провале и о начале нечеловеческого существования двух с половиной миллионов человек гражданского населения. Такая памятная дата могла посеять сомнение в способности государства защитить своих граждан. Эта избирательность прекрасно иллюстрирует манипуляции с памятью о войне, которая оказалась замещена памятью о победе, причем, что особенно важно, «памятью о победе, не знающей цены этой победы» [26]. Лишь незадолго до развала СССР 50-летие начала блокады было отмечено молчаливым и скорбным шествием выживших блокадников (8 сентября 1991 года). Но коллективное отмечание этой годовщины так и не закрепилось, за исключением традиционного возложения венков на многих кладбищах и у городских памятников, которое характерно не только для этой даты. 27 января остается единственной официальной датой, относящейся к блокаде Ленинграда, в отмечании которой принимают участие высшие эшелоны власти города и области, а также представители вооруженных сил. Путин приезжал на 70-летие и 75-летие снятия блокады в 2014-м и 2019 годах. Устраиваемые в эти дни мероприятия, как и в советское время, проходят в праздничной (с концертами и салютом) и военной тональности (орудийные залпы, реконструкции сражений, демонстрация военной техники, фанфары, организация спортивных событий). На последнем праздновании снятия блокады Ленинграда, в январе 2019 года, на Дворцовой площади состоялся военный парад. А параллельно этому собирались подписи под петицией, адресованной губернатору Санкт-Петербурга и поддержанной более чем двумя тысячами человек, выражавшими протест против милитаризации памяти о блокаде.
В последние годы все больше петербуржцев недовольны слабо выраженным и периферийным мемориальным вниманием к блокаде и особенно мемориальной пустотой, образовавшейся вокруг столь значимой для судеб миллионов ленинградцев даты – 8 сентября. По их мнению, эту пустоту мемориальной политики государства необходимо заполнить. 2016–2018 годы оказались отмечены появлением новых мемориальных практик. Отметим два наиболее известных способа коммеморации блокады, радикально противоположные друг другу как по форме, так и по содержанию и иллюстрирующие конфликт между различными представлениями этой памяти.
«Бессмертный Ленинград»: коммеморация блокады или урок патриотизма?
8 сентября 2016 года впервые прошел марш «Бессмертный Ленинград», инициированный одноименной «гражданско-патриотической» организацией, созданной в том же году. Шествие начинается на Марсовом поле и завершается на Дворцовой площади праздничными речами и концертом. «Бессмертный Ленинград» целиком финансируется его основателем Федором Туркиным – выходцем из семьи блокадников и успешным бизнесменом, – но имеет и организационную поддержку властей, предоставляющих для этого шествия центральные улицы Петербурга.
Озвученной целью названной организации является защита памяти о блокаде не столько от забвения, сколько от попыток «ревизионизма», исходящего изнутри страны или «враждебного» Запада. Транспаранты и знамена шествия «Бессмертный Ленинград», как и бюллетень этой организации, дают представление о концепции подлинной истории блокады Ленинграда, которую она продвигает: это была не катастрофа, а «славный» и «великий» подвиг, «пример храбрости и стойкости нашего народа». Но миссия этой организации не ограничивается одной лишь памятью о блокаде, ее задача – «воспитывать на примере наших героев» юное поколение. Тем самым блокада Ленинграда используется как пример для подражания, служа военно-патриотическим целям и приводя молодежи пример «преданных» и «готовых пожертвовать своей жизнью ради Победы» блокадников, чей опыт говорит о «важности защиты своей Родины» [27].
Некоторые существенные изменения, произошедшие во время третьего шествия «Бессмертного Ленинграда» в 2018 году, намекают на то, что эта изначально независимая организация, судя по всему, находится теперь под контролем властей. Это в свою очередь указывает на растущую политизацию памяти о блокаде. Теперь бюллетень организации, который немногое отличает от брошюр сталинской эпохи (терминология, стиль, регулярные темы), открывается небольшим вступлением – и портретом – губернатора Санкт-Петербурга. На шести страницах первого номера вы ни разу не встретите упоминания о голоде и его жертвах. Страдания осажденных сводятся к бомбардировкам и обстрелам, и нигде не упоминается о нехватке продовольствия или масштабе смертности. Ленинградцы предстают не как голодающие и замерзающие мирные люди, а как «героические защитники», выполнявшие свой «долг» на фронте (боевом или трудовом) [28]. Подобная милитаризация блокады проявлялась и в мероприятиях, проведенных 8 сентября 2018 года, на которых можно было встретить больше людей в военной форме, нежели гражданских. Под звуки фанфар и военных маршей собиралась молодежь из военно-патриотического движения «Юнармия», курсанты военных и морских училищ. Когда я задавала им вопросы, они не всегда могли ответить, в чем именно они принимали участие («Нам сказали прийти сюда, вот и все»). Но еще более симптоматичным является смена названия этого шествия на третий год его проведения: это был уже не «Бессмертный Ленинград», а «Вечно живые». Таким образом, блокада Ленинграда теряет свое неповторимое историческое лицо и превращается в «часть совершенных народом подвигов» [29] от Александра Невского до наших дней. В этом смысле присутствие на марше 8 сентября делегации молодежи с Донбасса и сражавшихся там российских граждан представляется совершенно неслучайным.
Заметим, однако, что общественный успех акций «Бессмертного Ленинграда» весьма относителен. Несмотря на внимание со стороны СМИ, марш не вызывает большого интереса у самих блокадников и петербуржцев, если судить по их участию в нем (в 2018 году их было не больше трехсот). Масштаб этого марша несопоставим с массовой мобилизацией «Бессмертного полка» 9 мая, собирающего сотни тысяч людей и ставшего самым мощным общественным мемориальным движением в современной России. Почти все петербуржцы, с которыми мне удалось поговорить, никогда даже не слышали об акциях «Бессмертного Ленинграда».
Чтение имен: дань памяти погибшим вместо празднования
Вместе с тем в том же году появляется еще один тип отмечания этой годовщины, первоначально выросший из личной инициативы. В 2016 году Юрий Вульф, сын блокадника, заинтересовался судьбами жертв блокады из числа жителей своего дома. Он занялся составлением полного списка погибших на основе существующих баз данных и архивов актов гражданского состояния [30], одновременно ища способ коллективного поминовения. Вдохновившись двумя существующими традициями («Возвращением имен» у Соловецкого камня в Москве и церемонией 11 сентября в Нью-Йорке), он пришел к идее коммеморации, практикуемой в России лишь по отношению к жертвам репрессий, но очень распространенной на Западе, – публичному чтению имен погибших. Это интересный пример, как практики коммеморации подпитываются друг от друга и перекидывают мемориальные мостики даже между теми трагедиями, которые мало что связывает между собой. В случае с государственным террором, как и в случае с блокадой Ленинграда, вопрос об именах погибших тем важнее и сложнее, что численность и личности жертв, благодаря цензурным и прочим манипуляциям советского периода, все еще полностью не известны. По словам Вульфа, «памяти без имен не бывает» и «постыдное умолчание имен […] оскорбляет память погибших» [31]. Поэтому он учредил ритуал публичного поименного чтения у своего подъезда: «услышать мертвых можно, только называя их имена». Это созвучно словам одной блокадницы: «Произнесение имени – это общение с человеком, который погиб» [32]. Весьма активный в том, что для него стало целью всей жизни [33], Вульф не хочет замыкать память об этих блокадных именах в узкие рамки годовщин, желая увековечить их в городском пространстве. Поэтому он установил на свои средства экран, на котором проплывают имена свыше 600 тысяч жертв блокады, а также начал осуществлять аудиозапись публичных чтений. Вульф сожалеет, что его проект не находит широкого отклика в массмедиа или достойной поддержки со стороны местных властей.
Все в том же 2016 году группой петербургской интеллигенции, в составе которой журналисты, писатели, историки и музейные работники, создается «Комитет 8 сентября». Его задача – найти новый способ коммеморации блокады и сделать из этой даты День памяти жертв исторической катастрофы. Комитет заявил об открытом неприятии официальной практики отмечания годовщины блокады, критикуя в первую очередь ее карнавальность. «Праздновать мы умеем, а скорбеть – нет», – сокрушался в 2018 году глава комитета Лев Лурье [34]. Комитет объявлял своей целью предложить альтернативные существующим мероприятия, где ставился бы акцент на трагическом измерении этих событий. Эта концепция также строится в диалоге с коммеморациями других трагедий ХХ века [35]. Так что становится хорошо видно, как расширение исторического поля за пределы национальных границ позволяет выйти за рамки героической модели.
Два года спустя, то есть в сентябре 2018 года, комитет подхватил идею Вульфа, организовав публичные чтения имен во всем городе. Они были повторены в сентябре 2019 года, став уже традиционными. Индивидуализируя память, эти чтения «дают почувствовать масштаб катастрофы, смерть нескольких сотен тысяч человек» [36]. С практической точки зрения преимущество такой практики заключается в том, что она не требует участия властей и весомых финансовых расходов, тем более, что все делают волонтеры. Охватывая примерно пятьдесят площадок по всему городу, эта коммеморация, вопреки «Бессмертному Ленинграду», не ограничивается каким-то определенным маршрутом. Она призвана занять все городское пространство. Чтения не пытаются быть исчерпывающими: какие-то имена могут быть произнесены дважды, какие-то могут быть не произнесены. Это открытые чтения, основывающиеся на общественной активности: на основе существующих архивов каждый может составить свой список, организовать свое чтение или принять в нем участие. Комитет берет на себя только логистику. Такой тип коммеморации позволяет проявлять индивидуальную инициативу. Смена чтецов предстает чем-то вроде живого монумента, присутствием прошлого в непрестанном движении, а не бездвижной и молчаливой статуей. Правда, и тут кое-что может вызывать вопросы: например, участие православного священника, председательствовавшего на некоторых чтениях и молившегося об упокоении погибших. В этом есть риск унифицировать жертв (среди которых были атеисты и верующие других конфессий), хотя изначальной задачей была как раз индивидуализация. Кроме того, это отвращает от участия тех, кому не нравится такая приватизация памяти, и, соответственно, желаемый консенсус оказывается нарушен.
Успех этой новой коммеморативной практики, к которой присоединились несколько десятков общественных институтов (музеи, библиотеки, учебные заведения), трудно измерить, поскольку общее число участников остается неизвестным: в зависимости от места чтения где-то насчитывалось несколько десятков человек, а где-то – один. И хотя инициаторы надеются, что это станет массовой традицией, не все опрошенные мною петербуржцы выразили акции свою поддержку. Так, например, некоторые сожалели, что блокада Ленинграда до сих пор не обрела собственной формы коммеморации, поскольку в данном случае была скопирована практика чтения имен жертв репрессий. Другие не исключают, что существует риск политического использования этой гражданской инициативы, как это уже произошло с «Бессмертным полком». Но, так как эта коммеморация никак не связана с официальным патриотическим каноном, она не вызывает у властей никакой тревоги, ведь вопрос об ответственности режима за масштаб катастрофы остается вне поля ее зрения.
Таким образом, для того, чтобы публичная коммеморация начала блокады стала регулярной, понадобились около 80 лет. Долго ли удержатся эти новые и находящиеся в зародышевом состоянии формы памяти? Будут ли они сосуществовать наряду с различными – а порой и противоречащими друг другу – дискурсами о блокаде или, в конце концов, останется только одна из них? Пока что их появление указывают на то, что память о блокаде Ленинграда является предметом разногласий и найти точку объединения не удается. Но все эти практики также говорят о скрытом потенциале новых форм коммеморации, способных придать новую динамику памяти о давнем событии. Таким образом, память о блокаде Ленинграда, неоднородная и неоднозначная, находится в постоянном движении.
Коммерциализация и карнавализация памяти о блокаде Ленинграда
Случается, что память о блокаде Ленинграда продается и покупается. Нам уже хорошо известна коммерческая активность, существующая вокруг памяти о войне, когда к 9 мая в магазинах продается множество самых разнообразных товаров, так или иначе эксплуатирующих военную тематику. Так что война уже стала востребованным брендом. Эта коммерциализация, пусть в значительно меньшей степени, касается и блокады Ленинграда. Если блокадники в дни годовщин получают скидки на некоторые продукты, то в местах памяти о блокаде и битвы за Ленинград в эти дни появляются торговые стенды, на которых можно купить, например, игрушечные танки [37]. Небольшое кафе Музея прорыва блокады Ленинграда привлекает клиентов «солдатской кашей» (это, впрочем, единственное блюдо, которое оно предлагает).
Наблюдая за памятными местами, можно заметить как искажение самих событий, так и десакрализацию мест скорби. 9 мая у памятника «Разорванное кольцо» многочисленные группы туристов и несущаяся из огромных колонок оглушительная музыка претили любой форме воздаяния памяти сотням тысяч погибших в сражениях, которые привели к прорыву блокады. Пискаревское мемориальное кладбище, где покоятся около миллиона жертв, превращается в праздничную сцену для салюта 27 января. Некоторые девушки принимают немыслимые позы среди братских могил, чтобы выложить потом фотографии в своем Инстаграме. Разумеется, это касается не только блокады Ленинграда и не только России: в Освенциме-Биркенау тоже можно увидеть группы шумных подростков, делающих селфи или приятно проводящих время на траве. В местах памяти, связанных с военной судьбой Ленинграда, игровая сторона начинает иногда преобладать над исторической памятью. Выше мы уже говорили о стендах для стрельбы и играх детей с военной техникой. На такое же развлекательное потребление рассчитана и находящаяся рядом с Музеем прорыва блокады площадка «Путь к победе», предлагающая «командную игру, в которой участники пройдут фронтовые испытания и узнают Цену Победы!».
Еще одна из последних коммеморативных тенденций – возрастающий интерес к реконструкции исторических событий. В Волгограде разыгрывается арест Паулюса (31 января), тогда как в Новгороде проходит колонна загримированных «немецких военнопленных» (20 января), являющаяся частью официальной программы празднований. Так мы сталкиваемся с карнавализацией войны. Что касается блокады Ленинграда, то здесь историческая реконструкция, затрагивающая сразу несколько сфер (сражения, городская повседневность [38]), может пониматься как потребность самой памяти компенсировать пустоту, оставленную уходом живых свидетелей событий. Так во время годовщин блокады тематика голода эксплуатировалась посредством акции «Дегустация блокадного хлеба» (это выражение использовалось и в 2018 году, пока вокруг него не разгорелся скандал [39]). Каждый год во многих городах России организовываются так называемые «памятные» или «патриотические» акции под названием «Блокадный хлеб Ленинграда», на которых раздают 125 граммов хлеба, «выпеченного по рецепту и технологии 1942 года». Некоторые такие акции имели место… на Пискаревском кладбище (в частности в феврале 2018-го и 2019 годов). Завершалась реконструкция жизни блокадника раздачей талонов на питание, идентичных тем, что выдавались во время блокады Ленинграда [40]. Иными словами, участникам предлагали что-то вроде игры в голод.
Мода на исторические реконструкции исходит в том числе и от городских властей: так, во время годовщины 27 января 2019 года недалеко от проходящего военного парада люди могли посетить «блокадную улицу», названную почему-то… «Улицей жизни». Название более чем удивительное, потому что в дневниках блокадников Ленинград предстает как одно гигантское кладбище, или морг под открытым небом, или разверзшийся гроб, а его улицы описываются как улицы смерти, улицы мертвых. «Он уже начинает пахнуть, как труп», – писала Ольга Берггольц в марте 1942 года [41]. Развлекательный характер такой реконструкции достаточно ясно описывается словами председателя Комитета по культуре Константина Сухенко: «Надеемся, что акция привлечет туристов и позволит прикоснуться к блокаде вживую» [42].
Но существуют продуманные и тонкие театральные репрезентации блокады, такие, как недавнее представление «Гекатомба. Блокадный дневник» [43]. Хотя чаще случается, что представление блокадного опыта Ленинграда оборачивается горьким фарсом. На одной из официальных церемоний 9 мая 2019 года, на которую пригласили блокадников, показали сцену, изображающую ясли во время блокады, с детьми и Дедом Морозом, который весело прыгал и танцевал. Одна из приглашенных блокадниц с горечью отзывалась об этом зрелище, совершенно противоречащем реалиям блокады. Она вынуждена была объяснять организаторам, что в блокаду ни у кого не было сил совершать такие телодвижения [44]. Выставка «Ленрезерва» также является довольно показательным примером подобной театрализации. На свежем воздухе воссоздана траншея, в которую можно залезть и почувствовать себя в роли солдата, подержать винтовку или пулемет. Как дети на вышеупомянутой детской площадке, взрослые тоже могут поиграть «в войнушку». А внутри музея есть пространство, отведенное для реконструкции в масштабе один к одному улицы блокадного Ленинграда, с его магазинами, мастерскими, инфраструктурой, бомбоубежищем, квартирами. Разумеется, в этой городской декорации забота о реализме имеет свои границы: трупов, лежавших на улицах блокадного Ленинграда, здесь нет. Театрализация доходит до пароксизма на лицах актеров, одетых по эпохе и играющих различные роли: офицер НКВД, рабочий, швея, дворник. Выше этажом посетителям предлагают походить по жилым комнатам времен блокады, где, опять же, сидят актеры, исполняющие роли блокадников. Это неподходящее время и место для скорби. Вам предлагают ускорить шаг и не останавливаться, чтобы не мешать сменяющим друг друга экскурсионным группам. Успеваешь, однако, заметить еще одно расхождение с блокадной реальностью: актеров не заставили похудеть для сходства с дистрофиками.
***
Наш обзор различных мемориальных практик, связанных с блокадой Ленинграда, показывает, что в каких-то аспектах они вписываются в глобальные тенденции (например в том, что касается театрализации). И все же именно российской спецификой представляется тот факт, что коммеморации блокады чаще всего не могут выйти за рамки героической модели и даже усиливают ее. В этом они сильно отличаются от своих западноевропейских аналогов, уже давно не практикующих героизации и милитаризации трагических событий Второй мировой войны. Тем не менее стремление выйти из этого канона и предоставить больше места травматическому измерению войны все больше дает о себе знать.
Перевод с французского Сергея Рындина
[1] Передача «Цена Победы» на радиостанции «Эхо Москвы» 31 января 2014 года (https://echo.msk.ru/programs/victory/1248990-echo/).
[2] См., например: Галеева В. Ю«Это очень грустно и страшно». О чем на самом деле фильм Красовского «Праздник» // Фонтанка.ру. 2018. 15 октября (www.fontanka.ru/2018/10/15/109/).
[3] См. комментарии читателей, оставленные под опубликованной на сайте «Фонтанка.ру» статьей: «Не надо никаких фильмов о блокаде, кроме документальных»; «Снимать фильмы про блокаду в разных жанрах так же “аморально”, как и вообще про войну»; «Тема блокады в таком фильме очень неуместна»; «Блокада – это трагедия и только слезы»; «Очень не хочется, чтобы новоявленные “режиссеры” очерняли прошлое». Для подкрепления сказанного многие опираются на рассказы своих семей (Там же).
[4] Tchijova E. Das doppelt verriegelte Gedächtnis — die Wahrheit über die Blockade Leningrads war in Russland lange ein strikt gehütetes Tabu // Neue Zurcher Zeitung. 2019. 6 mai (см. эту статью на русском языке в: Новая газета. 2019. № 50. 13 мая).
[5] «900 Days: The Myth and Reality of the Leningrad Blockade».
[6] Peri A. The War Within: Diaries from the Siege of Leningrad. Cambridge: Cambridge University Press, 2017. См. реакцию на эту книгу депутата Виталия Милонова (https://eadaily.com/ru/news/2016/12/28/milonov-kniga-peri-o-blokadnikah-deshyovoe-opravdanie-fashizma), а также: Звягинцева М. «Блокадники возмущены публикацией об осажденном Ленинграде в журнале “The Guardian”» // Лайф.ру. 2016. 26 декабря (https://life.ru/t/life78/952561/blokadniki_vozmushchieny_publikatsiiei_ob_osazhdionnom_lieninghradie_v_zhurnalie_the_guardian).
[7] Так, человек, который ребенком пережил в блокаду Ленинграда, несмотря на то, что я посвятила семь лет изучению блокадных дневников, настаивал на том, чтобы я, «на всякий случай», показала свою диссертацию какому-нибудь «русскому специалисту», а то вдруг я что-то «не так поняла». Не говоря уже о прямых нападках типа: «Париж-то отдали немцам», «Собор Парижской Богоматери сгорел, а в Ленинграде даже во время блокады продолжали сохранять культурное наследие».
[8] Крылова А. Блокадница Ирина Скрипачева – «Комсомолке»: «Мы думали не только о еде» // Комсомольская правда. 2017. 25 января (http://kp.ru/daily/266354/3653602).
[9] См.: Каково оправдание нашего сегодняшнего нежелания смотреть? // Cogita.ru. 2018. 13 июня (www.cogita.ru/news/novye-knigi/kakovo-opravdanie-nashego-segodnyashnego-nezhelaniya-smotret).
[10] В связи с темой памяти о блокаде Ленинграда см.: Воронина Т. Помнить по-нашему: соцреалистический историзм и блокада Ленинграда. М.: Новое литературное обозрение, 2018; Kirschenbaum L.A. The Legacy of the Siege of Leningrad, 1941–1995: Myth, Memories, and Monuments. New York: Cambridge University Press, 2006.
[11] Выступление в Бундестаге 28 января 2014 года.
[12] См.: Ленинградская правда. 1943. 20 января. № 16. С. 1 (в момент объявления о прорыве блокады); затем это слово снова возникнет в заголовке 4 марта 1943 года (Там же. № 52. С. 3) и 28 января 1944 года, уже в конце блокады (Там же. № 24. С. 1). См.: Peri A. Op. cit. P. 35, 267.
[13] Gruszka S. Voix du pouvoir, voix de l’intime. Les journaux personnels du siège de Leningrad, 1941–1944. Thèse de doctorat. Sorbonne Université. Paris, 2019.
[14] Галеева В. Гордость и преодоление: что не показали в обновленном Музее обороны и блокады Ленинграда // Фонтанка.ру. 2019. 6 сентября (www.fontanka.ru/2019/09/06/163); Шувалов В. Ни Сталина, ни ужасов. Новая блокадная экспозиция в Соляном городке // Город-812.ру. 2019. 7 сентября (http://gorod-812.ru/ni-stalina-ni-uzhasov-novaya-blokadnaya-ekspozitsiya-v-solyanom-gorodke).
[15] Петербургский коллекционер, «построивший» ленинградскую синагогу. Интервью с Анатолием Бернштейном (https://news.jeps.ru/lichnaya-istoriya/lenrezerv-intervyu-s-sozdatelem-vyistavki.html).
[16] О банализации ужасов войны и интериоризации насилия через военизированную культуру и героическую модель памяти, см.: Mosse G. Fallen Soldiers. Reshaping the Memory of the World Wars. Oxford: Oxford University Press, 1990.
[17] Gruszka S. Op. cit.
[18] См.: https://pmemorial.ru/memorial; см. также Памятник юным героям обороны Ленинграда в Приморском районе (1962) и Аллею героев в Парке Победы.
[19] Известия. 1942. 10 июля; Peri A. Op. cit. P. 267.
[20] Адамович А., Гранин Д. Блокадная книга. СПб.: Лениздат, 2014. С. 539.
[21] Год издания на брошюре не указан, но она появилась в продаже в сентябре 2018 года.
[22] См. памятный знак блокадному репродуктору, открытый в 2002 году, где блокада упоминается в качестве «героической обороны Ленинграда»; в январе 2018-го в сквере Блокадников на пересечении проспекта Мориса Тореза и Политехнической улицы открыт памятник «Мужеству ленинградцев, отстоявших наш город».
[23] Речь идет о проекте памятной доски, которую хотели установить на музее-библиотеке «Книги блокадного города» (проспект Гагарина, 17). Проект был запущен в 2005 году, согласно «Плану общегородских мероприятий по подготовке и проведению празднования в Санкт-Петербурге 65-й годовщины Победы советского народа в ВОВ». Скульптор Герман Хонин (1931—2010) предложил сделать доску с барельефом измученной голодом блокадницы, окруженной бордюром из колючей проволоки. См.: Какие памятники установили в Петербурге в 2010 году? // 812’Online. 2010. 1 октября (https://online812.ru/2010/10/01/008/).
[24] Оборона и блокада Ленинграда. Архитектурный конкурс на концепцию нового музейно-выставочного комплекса. Центральный государственный архив кинофотофонодокументов Санкт-Петербурга. СПб., 2018.
[25] Прорыв блокады в 1943 году и снятие блокады в 1944-м.
[26] Roginski A. La mémoire du stalinisme dans la Russie contemporaine // Amacher K., Heller L. (Dir.). Le Retour des héros. La reconstitution des mythologies nationales à l’heure du postcommunisme. Louvain-la-Neuve: Academia Bruylant, 2009. P. 257.
[27] Все цитаты можно найти на сайте leningradbessmerten.ru, где также выложен бюллетень этой организации.
[28] Бюллетень № 5 от 16 января 2018 года (с. 1, 2, 4).
[29] Из бесед с Федором Туркиным. Санкт-Петербург, 8 сентября 2018 года.
[30] В частности, речь идет о 35-ти томах издания: Блокада, 1941–1944, Ленинград: Книга памяти. СПб.: Правительство Санкт-Петербурга, 1998–2006; а также об архиве «Возвращенные имена» при Российской национальной библиотеке (руководитель Анатолий Разумов). Этот архив посвящен составлению списков жертв блокады: http://visz.nlr.ru.
[31] Вульф Ю.И. Конная, 10. Память и имя. СПб., 2017. С. 4.
[32] Из беседы с Изабеллой Светлосановой в мае 2019 года.
[33] Помимо всего прочего, Вульф издал книгу и создал сайт, посвященный этой коммеморативной практике. В настоящее время он размышляет о составлении списков имен детей блокадного Ленинграда, которым, как он с сожалением отмечает, в Петербурге до сих пор не существует достойного памятника.
[34] Kozin D. As Russia Remembers the Leningrad Siege, Some Are Fighting for the Right to Mourn // The Moscow Times. 2018. Septembre 10 (https://themoscowtimes.com/articles/as-russia-remembers-leningrad-siege-some-fighting-for-right-to-mourn-62825).
[35] Манифест «Комитета 8 сентября» опубликован 22 ноября 2016 года, см.: www.colta.ru/news/13138.
[36] Из бесед с Натальей Соколовской, писательницей, издательницей и членом этого Комитета, в сентябре 2018 года.
[37] Например, рядом с памятником «Разорванное кольцо», которое символизирует собой прорыв блокады, или рядом с Музеем прорыва блокады.
[38] Такие спектакли рекламируются на различных экскурсионных сайтах, например, на сайте «Серебряного кольца».
[39] См.: http://informpskov.ru/news/269926.html; https://rg.ru/2018/01/27/reg-szfo/v-godovshchinu-sniatiia-blokady-v-peterburge-poiavilsia-novyj-pamiatnik.html.
[40] См.: https://leningradbessmerten.ru/works/akciya-pamyati-blokadnyj-hleb-leningrada; https://pmemorial.ru/news/blokadnyi_hleb-2019.
[41] Берггольц О.Ф. Блокадный дневник (1941–1945). СПб.: Вита Нова, 2015. С. 174 (запись от 23 марта 1942 года).
[42] Климентьева В. В Петербурге на Манежной площади в честь 75-летия снятия блокады появится экспозиция «Улица жизни» (https://spbdnevnik.ru/news/2018-12-25/v-peterburge-na-manezhnoy-ploschadi-v-chest-75letiya-snyatiya-blokady-poyavitsya-eskpozitsiya-ulitsa-zhizni).
[43] Режиссер Яна Тумина в соавторстве с Наталией Соколовской, в театре «На Литейном» в 2018–2019 годах.
[44] Из бесед с Изабеллой Светлосановой в мае 2019 года.