Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 4, 2019
Оксана Тимофеева – философ, преподаватель Европейского университета в Санкт-Петербурге, научный сотрудник Института философии РАН.
[стр. 280—293 бумажной версии номера]
Это эссе представляет собой попытку соединить некоторые не вполне очевидные теоретические положения с некоторыми не слишком известными эмпирическими данными и подвергнуть философскому анализу проблему эксплуатации человеческих и природных ресурсов. Используемый мной подход можно было бы назвать новым материалистическим подходом к добывающей экономике, так как именно новый материализм объединяет онтологию и экологию и задается вопросами о нередуцируемой природе природы [1]. Но это также и новый материализм в более традиционной версии материалистической диалектики, заявленной еще Марксом в «Тезисах о Фейербахе» (1845). Маркс не делает материю объектом созерцания (даже если этот объект живой, активный, пульсирующий), не отдает предпочтения субстанции перед субъектом в попытке исключить человеческого наблюдателя из картины материального мира, но ориентирован на человеческую деятельность и практику. Я хотела бы очертить контуры социальной онтологии добывающего производства, в котором человеческое и нечеловеческое прочно переплетены между собой, а политическая экология неотделима от политической экономии.
Высказав некоторые общие замечания по поводу современного понимания природы как вместилища ресурсов, сжигаемых с целью получения энергии, от которой целиком зависит наше общество, я рассмотрю нефтяную промышленность на нескольких уровнях: абстракции; трансформации материального (нефть, труд) в нематериальное, но в то же время реальное (деньги, товар); вытеснения или подавления (как в геологическом, так и психоаналитическом смысле); угнетения и эксплуатации живых и неживых существ или веществ; бессознательного и сакрального. Затем я обращусь к нескольким художественным сюжетам – в частности к произведениям Виктора Пелевина и Резы Негарестани, – а также к современным социально-политическим реалиям, таким, как классовая борьба в нефтяной промышленности Казахстана или проблемы малых коренных народов Севера. В финале проделанного анализа я выделю и сравню три современные машины войны, которые приводит в действие нефтедобыча.
Проблема добычи ресурсов ставит сложные вопросы: сколько можно брать у природы, будет ли она и дальше обеспечивать людей всеми необходимыми ресурсами или существует реальная опасность их истощения? В экологической науке существует понятие долга перед природой: население планеты ежегодно расходует больший объем ресурсов, чем Земля способна воспроизвести. День экологического долга, когда оказывается полностью израсходован годовой запас, наступает все раньше: в 2019 году мы истратили все воспроизводимые ресурсы 29 июля – так что до января, когда откроется новый счет, живем как бы в кредит [2].
Описание отношений человека с природой в терминах долга, то есть перевод экологии на язык экономики, заслуживает отдельного рассмотрения. Я же пока остановлюсь на другом аспекте этого отношения, которое заключает в себе парадокс, лучше всего описанный Овидием в восьмой книге «Метаморфоз». Овидий рассказывает легенду о Филемоне и Бавкиде. Чтобы проверить, насколько человечны смертные, два бога, Юпитер и Меркурий, спускаются на землю в обличье бродяг. Они ходят из дома в дом и стучат в тысячу дверей, но никто не пускает их на порог, принимая за нищих. Наконец, пожилая пара бедняков, Филемон и Бавкида, приглашает их в свою скромную хижину. Им нечего особо предложить гостям, но они проявляют искреннее гостеприимство. На столе появляется простая и скудная еда: капуста, редис, молоко, яйца, фрукты. Подается вино – и тут происходит чудо: вино наливают из кувшина, но кувшин не пустеет. Так Филемон и Бавкида понимают, что их гости не простые смертные:
А между тем, что ни раз, опорожненный вновь сам собою –
Видят – наполнен кратер, вино подливается кем-то!
Диву дивятся они, устрашились и, руки подъемля,
Стали молитву творить Филемон оробелый с Бавкидой [3].
Мишель Серр пересказывает эту историю в книге «Паразит», где вся система мировой экономики описывается в терминах паразитизма. Паразит живет за счет другого, называемого хозяином, прикрепляется к его телу или забирается внутрь и питается им. Таким образом, хозяин обеспечивает паразита и кровом, и пищей. Паразитическое отношение не является взаимным, это не отношение обмена, поскольку паразит ничего не возвращает хозяину, но сам он может стать хозяином для других паразитов. Все живые существа, включая людей, собраны в сложные паразитические цепочки. Универсальный хозяин – природа, на теле которой мы живем и у которой берем все, что нам нужно и не нужно; природные ресурсы чудесным образом не кончаются, совсем как вино в мифе о Филемоне и Бавкиде. Природа – последнее (или первое) звено всеобщей паразитической цепи; сама она ни на чем не паразитирует. Филемон и Бавкида – щедрые хозяева, готовые делиться всем, что у них есть. Но, даже если ресурсы ограничены, они никогда не исчерпываются до конца или снова появляются из самой своей исчерпанности. Серр называет это «ежедневным чудом паразита» [4] и сравнивает хозяина с Фениксом – мифической птицей, которая сгорает и возрождается из своего же пепла:
«Это ежедневное чудо паразита. Всегда есть табльдот [table d’hôte] и хозяин-Феникс. Паразитизм не прекращается. Хозяин снова и снова возрождается из собственного пепла, […] из собственного истощения, из своего истребления огнем, и вино снова и снова льется рекой из его уничтожения» [5].
Примечательно, что задолго до Серра Феникс уже упоминался в аналогичном контексте Гегелем, который в заключительной части «Философии природы» говорит, что целью природы является смерть, причем смерть добровольная – самоуничтожение в пользу духа:
«Цель природы – умертвить саму себя и прорвать свою кору непосредственности, чувственности, сжечь себя, как Феникс, чтобы, омолодившись, выйти из этого внешнего бытия в форме духа» [6].
Феникс приносит себя в жертву, сгорает, но всегда рождается вновь. Духовный (то есть, по Гегелю, общественный) мир таким образом опознает природу как своего рода нежить, чудесное гостеприимство которой не знает пределов. Новое время вводит понимание природы как кладовой, всегда открытой для того, чтобы обеспечить нас всем необходимым – от пищи и тепла до любви и мудрости. Феникс превращает собственное истощение в исток новой жизни – такова циркулярная логика потребления ресурсов.
Особую роль в этой мифической структуре играет огонь, то есть то, что превращает Феникса – природу – в нечто духовное. За гегелевским концептуальным метафорическим огнем стоит элементарная структура жертвоприношения: духовное содержание, которое в традиционных ритуалах жертвоприношения предназначено богам, должно быть получено из материальных форм, предаваемых огню. Огонь – посредник, который превращает материальное в духовное (остается только пепел, из которого материальное должно возродиться). В книге «Пирополитика» философ Майкл Мардер пишет, что эта древняя машина спиритуализации не прекращает и по сей день предавать мир огню:
«В XXI веке миф о птице Фениксе продолжает околдовывать нас. Мы все еще думаем, что пепел – проводник новой жизни, питающий обновленный рост. После того, как разрушительное пламя сделает свою работу, созидательный свет солнца даст растениям знак воскреснуть и вызовет их из остатков горения. Между двух огней жизнь (и надежда) возобновится. Растения сами поднимутся из земли и снова потянутся к небу. В своей растительной конфигурации “комплекс Феникса” лежит в основе уничтожения амазонских джунглей, где подсечно-огневое земледелие преследует цель превратить густые леса в плодородные сельскохозяйственные земли. […] Нечто подобное происходит и на глобальном уровне, когда правительства и отдельные люди игнорируют катастрофические последствия планетарного выгорания и полагаются на слепую веру в способность окружающей среды возрождаться» [7].
Можно сказать, что сегодня имя для этого круга природного гостеприимства – энергия: природа рассматривается как ее «временное хранилище» [8], а Фениксом, который постоянно сжигается, является, в буквальном смысле, горючее. Если попытаться помыслить эту ситуацию за пределами антропоцентрической парадигмы, следует начать с того, что не только человеческие ресурсы (или, в марксистских терминах, живой труд) непрерывно сжигаются в растущих темпах производства (мы сжигаем калории в процессе труда и эмоционально выгораем на работе), но и ресурсы природные – нежить, нечеловеческая материальная агентность – подвергаются жесткой эксплуатации. Земля – это хозяин, к которому паразитически прикрепляется капитал в соответствии со своей экстрактивной природой. Угольные шахты, нефтяные и газовые скважины – это дыры, которые он проделывает, чтобы погрузиться внутрь, достать из-под земли древние залежи природных ресурсов и предать их огню.
Ханты, населяющие северные территории Сибири, видят в этом действе буквальное нанесение ран Земле, которую они называют Сидящей, а ее собственное имя произносят только в очень редких и специальных случаях, по большим праздникам или в момент беды. Еремей Айпин, хантыйский писатель, вспоминает, как его мать говорила ему, что «у всего живого есть душа, […] у дерева, у травиночки, у цветка» [9]. Земля как живое существо обладает душой и может чувствовать боль. Поэтому его родители всегда старались залечивать раны, если случайно, например, на землю падал топор.
В отличие от этой анимистической перспективы, современная технонаука не видит души в природе, но сосредоточена на способах добывания энергии из инертной материи. Брент Райан Беллами и Джефф Диаманти в предисловии к специальному номеру журнала «Mediations», посвященного материалистической критике энергии [10], пишут, что теория сохранения энергии, в соответствии с которой она не может ни возникать, ни разрушаться, но может только переходить из одной формы в другую, имманентна капиталистической эпохе, а ницшеанская идея вечного возвращения, впоследствии столь важная для Делёза, возникает как ее метафизический двойник. Вечное возвращение энергии (Феникс) создает парадигму, функция которой в том, чтобы иммунизировать мир против ощущения экологической и социальной катастрофы.
Мардер в свою очередь развивает собственную линию критики энергии, отсылая к натурфилософии XIX века, а именно – к Шеллингу, который «делает процесс сжигания центральным для существования каждой органической и неорганической земной сущности» [11]. По мысли Шеллинга, ничто на земле не может появиться на свет, не будучи подвержено горению [12]. Из такого способа мыслить природу Мардер делает далеко идущие выводы:
«Трагедия XXI века в том, что мы взяли на себя задачу актуализовать эту потенциальность и сжечь все, что горит, включая, на определенном уровне, нас самих. Несомненно, добыча энергии при сжигании вещей предвосхищает не только нашу, но и индустриальную эпоху. Но существует настоящая пропасть между огнем, разжигаемым в доисторической пещере, углем, сжигаемым на английских фабриках XIII века, и современным сжиганием биотоплива. Ранние представители человеческого рода поджигали немного настоящего или только что прошедшего; стремительно индустриализирующаяся Европа предала огню далекое прошлое растительной и животной жизни; сегодняшнее пламя тотально — прошлое, настоящее и будущее горят вместе в процессе, неотличимом от испепеленной жизни, от ее производства и воспроизводства, для того, чтобы быть потребленной в качестве энергии» [13].
Добывающая промышленность со своей тотальной зависимостью от энергии, от горения Феникса, определяет развитие капитализма в направлении серьезного столкновения между мировой экономикой и мировой экологией и имеет катастрофические побочные эффекты. Но, кроме того, у нее есть особая онтологическая структура: она оказывает действие не только на мир – как социальный, так и природный, – но и на само бытие, то есть на то, каким образом существуют все вещи этого мира. Меня интересует именно эта онтологическая структура. Один из ее ключевых элементов – абстракция, сопровождающая экстракцию. Мы (люди и машины) добываем не только то, что горит, но и то, что существенно, материально, употребимо в более широком смысле. В процессе капиталистической экстракции, высасывающей энергию из природных ресурсов, на этой конкретной материальности паразитирует абстрактная форма стоимости. Капитализация природы, таким образом, функционирует в рамках той же логики жертвоприношения или предания огню: прибыль является тем самым духовным элементом, который добывается – абстрагируется – из материального.
В современном мире форма стоимости связывает все существующее и прикрепляется к любому элементу живой и неживой, мертвой и немертвой материи. Это позволяет нам сделать первый шаг к феноменологическому анализу нефти как предмета одновременно добывающей и абстрагирующей промышленности. Капиталистический мир состоит из товаров, а среди товаров есть один товар, на который обмениваются все другие товары, – деньги. Деньги одновременно абстрактны и реальны, это реальная абстракция, которая, хотя на самом деле и не существует, производит реальный эффект.
Однако это еще не вся правда об экономической структуре человеческого мира. Правда в том, что деньги не являются предельным товаром, не являются автономным сущим. Всегда есть что-то еще, еще какой-то элемент, за который деньги цепляются чтобы доказать, что они реальны. Именно этот прибавочный элемент не дает миру схлопнуться в реальной абстракции, предупреждает его замыкание в финансовом пузыре. Необходимый материальный избыток капитала открывает мир как не-все. Будучи материальной стороной всеобщего эквивалента, он исторически стоит за весь материальный мир, обмениваемый на деньги. В прошлом всеобщий эквивалент имел выражение в золоте. Сегодня, хотя это и происходит отчасти негласно, таким материальным товаром является нефть.
Добыча нефти из недр предполагает ее полную капитализацию, то есть абстракцию, но ее избыточные проявления, такие, как нефтяные разливы или попутный газ, сжигаемый на месторождениях, создает разрывы в ткани абстракции. Эти разрывы обнажают не какую-то объективную реальность по ту сторону капитала, но скорее его материальное бессознательное. Разлив нефти или газовый факел одинаково жутки (во фрейдовском смысле) и возвышенны (в шеллингианском): оба означают то, что должно было оставаться скрытым, но внезапно вышло на поверхность.
Внезапный нефтяной фонтан, вырывающийся из земли, может произвести эффект, сходный с кровью, текущей из раны. Именно так нефтедобычу воспринимают ханты и другие малые народы, само существование которых она ставит под угрозу. Противопоставляя характерный для анимистической культуры баланс с окружающей средой и традиционные способы использования природных ресурсов в условиях Севера экологической катастрофе, которую влечет за собой нефтяная и газовая промышленность, именно они оказываются теми, кто действительно принимает всерьез экологическую повестку. Так о раненой земле пишет поэтесса Елена Ермакова (Тарлина) в стихотворении «Пророчество шамана», в котором она описывает беды своего народа (и предсказывает рождение девочки-мессии, которая положит им конец):
А еще старик увидел
Много ран на теле Бога,
Что землей у тех зовется,
Кто ей боли причиняет.
Грудь сковали всю железом,
Острых копий ей вонзили
Прямо в печень, прямо в сердце.
Кровь ее они качают,
Продают и богатеют [14].
Сравнение нефти и крови – повторяющийся мотив культуры петрокапитализма. Рассмотрим несколько примеров такого сравнения, начиная с одного из самых мрачных эпизодов недавней постсоветской истории.
«Казахская нефть содержит кровь трудящихся» – баннер с таким текстом можно было увидеть на акции памяти жертв трагедии, разыгравшейся 16 декабря 2011 года в городе Жанаозен Мангистауской области Казахстана. Жанаозен – это степное поселение с тяжелыми климатическими условиями и плохой экологической ситуацией. Из-за жары там почти ничего не растет, лишь дует пыльный ветер. «Грешники из Жанаозена после смерти снова попадают в Жанаозен», – шутят местные жители. Большинство взрослого мужского населения работает на крупном нефтедобывающем предприятии «Озенмунайгаз». Весной 2011 года рабочие этого предприятия случайно обнаружили, что они получали на руки меньше половины той суммы, которая указывалась в отчетных документах – то есть значительная часть их зарплаты просто уходила в чьи-то карманы. Нефтяники устроили забастовку, которая длилась семь месяцев, после чего местные власти организовали провокацию, приведшую к уличным столкновениям, жестокому подавлению рабочего протеста и массовому расстрелу бастующих. По официальным данным, были убиты более 50 человек, но некоторые утверждают, что на самом деле погибли более 60. Елена Костюченко дважды ездила в Жанаозен: в первый раз сразу после трагедии [15], а во второй – через полгода, чтобы найти могилы жертв трагедии. Никто, однако, не признавался, где и как их похоронили, и вообще жители города – включая родственников и детей погибших – отказывались говорить о расстреле, делая вид, будто ничего не случилось. Журналистке удалось обнаружить только холмики на заброшенном русском кладбище, а еще ходили слухи, что тела убитых бросали в скважины [16].
«Нефть – это кровь, пульсирующая по артериям войны», – говорит Гитлер в романе Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» [17]. В этом высказывании сходятся две линии, каждая из которых заслуживает отдельного рассмотрения: линия крови и линия войны. Линия крови хорошо описана в литературе – например, у Виктора Пелевина. Главный герой его повести «Македонская критика французской мысли» (2003), сын богатого нефтяного магната, с детских лет размышляет о нефти. Сначала он думает, что это кровь земли, затем узнает из учебников, что нефть – скорее «что-то вроде горючего перегноя, который образовался из живых организмов, в глубокой древности населявших планету». Его удивляет, что динозавры вымерли, но в то же время продолжают посмертно существовать в этой новой форме черной субстанции, извлекаемой из-под земли.
Признаюсь, что мои первые мысли о нефти были того же рода. Когда я была маленькой, моя семья жила в Сургуте – одном из центров нефтедобычи в Западной Сибири. Со школьных лет я была знакома с мифом о динозаврах. Мама рассказывала мне, что нефть образуется из их разлагающихся под землей и слоем вечной мерзлоты тел. По дороге в школу было мелкое болотце. Раз за разом, проходя через него, я привыкала к ощущению, что на самом деле под ногами вообще нет твердой почвы – ни здесь, ни где бы то ни было еще, даже там, где мы думаем, что она есть, – она лишь покрывает эту вязкую черную субстанцию, которой наполнено подземное кладбище гигантских животных, обитавших на Земле задолго до нас. Я даже фантазировала, что огромный динозавр может однажды восстать из черного болота, образованного на месте нефтяного разлива. Каким-то образом нефть в моем воображении удерживала нечто из той органической жизни, смерть которой стала ее истоком. Нефть моего детства была органической, ни живой, ни мертвой, жуткой и совершенно бесчеловечной после-жизнью ископаемых древних животных [18].
Герой Пелевина вырастает, становится философом и раскрывает «тайну денег»:
«Деньги, по его мнению, и есть остающаяся от людей “нефть”, та форма, в которой их вложенная в труд жизненная сила существует после смерти. Денег в мире становится все больше, потому что все больше жизней втекает в этот резервуар».
Деньги, или человеконефть, – это форма, в которой посмертно сохраняется энергия живого труда. Забавно, что меня, как и этого героя (у Пелевина он сумасшедший), размышления о нефти и динозаврах привели к похожим выводам. Деньги как человеконефть – это реальная абстракция, сопровождающая процесс экстракции. Прежде всего на ум здесь приходит Марксова метафора живого труда, высасываемого вампиром-капиталом. Горючее и рабочая сила – это индустриальная составляющая постиндустриального, цифрового общества, в котором, казалось бы, эта материальность должна была быть преодолена, уступив место виртуальному, аффективному, интеллектуальному содержимому. Однако она скорее оказалась вытесненной и в качестве таковой сохраняется где-то под землей: нефть – между геологическими слоями, а рабочая сила – в подвальных помещениях потогонных фабрик, где эксплуатации подвергаются люди развивающихся стран.
В романе «Циклонопедия» Реза Негарестани излагает ряд идей о природе и происхождении нефти. Среди них и популярное сравнение ее с кровью, связанное с «мифом об ископаемом топливе, в соответствии с которым нефть происходит из углеводородов» [19]. И нефть, и кровь содержат порфирин – органическую смесь, которая служит «доказательством общего происхождения, углеводорода» и в глазах «приверженцев мифа об ископаемом топливе» подтверждает, что нефть как кровь Земли не просто метафора. Политико-экономические экспликации мифа об ископаемом топливе заключаются в том, что запасы нефти ограничены и во время войн за эти запасы расплачиваются кровью. Попросту говоря, теория ископаемого топлива, охарактеризованная Негарестани как миф, предполагает, что нефть произошла из органической материи, из разложения живых (вернее, уже неживых) организмов – от бактерий до динозавров.
По поводу этой теории Негарестани коротко отмечает, что сама идея, что «нефть была образована как теллурическая сущность под невообразимым давлением и жаром в отсутствие кислорода между геологическими стратами, в абсолютной изоляции», представляет собой «типичный фрейдовский Эдипов случай». Негарестани этот случай явно не слишком интересен, поскольку, как подчеркивает Мелани Доэрти в посвященной «Циклонопедии» статье [20], его целью является разработка – скорее в постделёзианском ключе – теории неэдипального, неорганического бессознательного или теории неорганических демонов, которые «проникают в антропоморфного агента» и «внедряют свое неорганическое сознание в человека-хозяина» [21]. Таким образом, по мысли Негарестани, сама нефть, а не добывающая ее промышленность, действует как паразит. Она вписана в некий нечеловеческий космический заговор, стоящий за планетарной экономикой и мировой военной политикой, – заговор хтонических сил (или скорее веществ) против господства патриархального солярного мифа.
Что касается линии крови, то именно нефть, как утверждает Негарестани, помогает понять войну как машину, или скорее как две машины: с одной стороны, авраамический монотеизм, или джихад, а с другой, – технокапитализм, или война против террора:
«Чтобы осознать войну как машину, или, иными словами, исследовать авраамическую машину войны в ее отношении к технокапиталистической, мы должны прежде всего понять, какие компоненты позволяют технокапитализму и авраамическому монотеизму обмениваться друг с другом даже на уровне синергетической вражды. Ответом служит нефть: война против террора не может быть радикально и технически понята как машина, если не принимать в рассмотрение нефть, которая смазывает ее части и восстанавливает ее течение; такое рассмотрение должно начинаться с углеводородных сумерек на самой заре Земли» [22].
Смазанные одной и той же нефтью, джихад и война против террора сталкиваются друг с другом в пустыне. Номадическая горизонтальность пустынного ландшафта характерна для ближневосточных нефтяных сценариев, описываемых Негарестани. Связан ли ландшафт каким-то образом с той формой, которую принимают военные машины, порождаемые нефтедобычей? Жанаозенская нефть, добываемая в степи, порождает не столько религиозный, сколько классовый конфликт: рабочие встают на борьбу за свои права и оказываются раздавлены государственно-корпоративной машиной. Сибирская нефть родом из тайги, лесотундры и тундры, и здесь есть своя машина войны – колониальная.
Сургутский район, хотя и не находится за полярным кругом, является территорией, приравненной к северным. Русские пришли сюда после завоевания Сибири в XVII веке, но настоящая урбанизация началась в 1960-х, когда под слоем вечной мерзлоты были обнаружены огромные залежи нефти. На Север прибыли геологи и нефтяники; началось строительство советских промышленных городов. Однако задолго до их прибытия на этой земле жили (и до сих пор живут) коренные народы – ханты и манси.
Чтобы защитить их уникальную традиционную культуру и народные промыслы, были приняты некоторые законодательные меры: специальные комитеты региональных администраций несут ответственность за обеспечение малых народов всем необходимым, включая землю, которая поделена на родовые угодья. Численность этих народов, однако, стремительно уменьшается, и владеют эти люди только поверхностью земли, а то, что находится в ее недрах, принадлежит государству, которое передает его в распоряжение корпораций. Традиционные формы жизни хантов – оленеводство, охота и рыбалка – несовместимы с нефтяной промышленностью. Добыча нефти и газа на Крайнем Севере – процесс, технологически сложный и имеющий тяжелые экологические последствия. Месторождения вытесняют стойбища, частые нефтяные разливы загрязняют общие реки, леса и болота, делая их непригодными для рыбалки и выпаса оленей. Чем дальше продвигается промышленность, тем дальше на Север, в тундру уходят кочевники-оленеводы со своими редеющими стадами. «Ты узнаешь, что напрасно называют Север Крайним, ты увидишь – он бескрайний», – пел советский артист Кола Бельды. Но мы-то знаем, что Север не бескрайний. Сегодня малые народы вынуждены двигаться к самому краю Севера. Как пишет все в том же стихотворении Ермакова:
Нет для ханты больше солнца,
Нет для ханты больше жизни,
Нет для ханты больше места
Ни в тайге, ни в дикой тундре! [23]
История знает яркие примеры сопротивления сибирских народов колонизации: например, Казымское вооруженное восстание остяков и вогулов (хантов и манси) 1931–1934 годов. Сегодня случаи сопротивления гораздо более редки и локальны, однако и их некоторые рассматривают как форму войны.
«Ханты объявили войну “Сургутнефтегазу”», – гласил подзаголовок одной из статей, вышедшей в 2013 году [24]. Речь шла о случае Сергея Кечимова, который – через несколько месяцев после этой публикации, в сентябре 2014 года – действительно взял ружье и застрелил собаку, принадлежавшую нефтяникам; эта (или какая-то другая) собака задрала до смерти одного из его оленей и ранила другого. Нефтяники повесили на его стойбище таблички: «Осторожно!!! Хант Кечимов вооружен и опасен», – и подали в суд: в заявлении говорилось, что оленевод угрожал убийством им самим. В январе 2015 года на Кечимова завели уголовное дело, осенью 2016-го признали виновным и приговорили к исправительным работам, а в феврале 2017-го амнистировали [25].
Сергей Кечимов не обычный человек – он потомственный шаман, хранитель священного озера Имлор, которое сегодня окружено множеством нефтяных и газовых скважин: прямо под озером, где расположено Федоровское месторождение, обнаружили новые запасы, оцениваемые более, чем в миллион тонн нефти. Представитель «Гринпис» Мария Фаворская описывает ситуацию следующим образом:
«Год за годом нефтепромыслы подступали все ближе к селениям хантов, а с ними – токсичная грязь, мусор, пожары. Пастбищ для оленей почти не осталось, дарами леса уже не прокормиться. Люди уезжали один за другим в новенькие “нефтяные поселки”, а Сергей решил остаться. Это его земля, и он несет за нее ответственность – перед родом и перед богами» [26].
Ссылаясь на мнение местных жителей, Фаворская предполагает, что история с уголовным делом является попыткой со стороны нефтяников «припугнуть слишком строптивых коренных, а заодно и избавиться от Кечимова, который буквально встал у них на пути» [27].
Эта невидимая война в Сибири не похожа на описанную Негарестани гигантскую машину джихада, направленную против технокапитализма, которая действует в аравийской или иранской пустыне, или на машину классовой войны, раздавившую рабочих в Жанаозене. Назовем эту третью конфигурацию военной машины «шаман против системы» – колониальной, экстрактивной. В отличие от авраамических воинов, действующих во имя трансцендентных религиозных принципов, или от рабочих Жанаозена, выражающих собственные классовые интересы, шаман является посредником имманентных природных сил, которые в анимистической перспективе являются живыми существами, обладающими душой. За одиночкой, таким образом, стоит большой и разнородный нечеловеческий коллектив – олени, ягель, торфяник, лес. Шаманизм, как пишет Эдуарду Вивейруш де Кастру, «по сути представляет собой космическую дипломатию» [28]. На месте шамана в сходной ситуации мог бы быть любой одиночка или группа людей. Такую же роль дипломатов, посредников, отстаивающих интересы природы, играют экоактивисты – например, защитники леса в Шиесе, борющиеся против строительства мусорного полигона. Хантыйский шаман выступает посредником земли, пытаясь защитить ее от насилия и залечить раны, нанесенные бурильными установками.
Примечательно, что запасы нефти обнаружены прямо под священным озером ханты. Почти как в моих детских фантазиях о не совсем умерших динозаврах, разлагающихся под нетвердой болотистой почвой, нефть – материальное бессознательное современного капитализма — находится в глубине, буквально под водной поверхностью архаического сакрального. Священная земля – вернее, вода – прячет под собой бессознательное земли и при посредничестве шамана препятствует его экстракции и абстракции, то есть добыче и капитализации. Система, конечно, побеждает в этой войне, но смысл происходящего еще долго будет оставаться за пределами этой очевидной победы.
[1] См., например: Coole D., Frost S. (Eds.). New Materialisms: Ontology, Agency, and Politics. Durham: Duke University Press, 2010; Barad K. Meeting the Universe Halfway. Quantum Physics and the Entanglement of Matter and Meaning. Durham; London: Duke University Press, 2007; Беннет Дж. Пульсирующая материя. Политическая экология вещей. Пермь: Hyle Press, 2018.
[2] См.: 29 июля – день экодолга (https://wwf.ru/ecodolg/).
[3] Овидий. Метаморфозы. Кн. 8. Фр. 680 (цит. по: www.wysotsky.com/0009/225.htm#08).
[4] Serres M. The Parasite. Baltimore; London: Johns Hopkins University Press, 1982. Р. 99.
[5] Ibid. P. 99.
[6] Гегель Г.В.Ф. Философия природы // Он же. Сочинения. М.; Л.: Соцэкгиз, 1934. Т. 2. С. 548.
[7] Marder M. Pyropolitics: When the World Is Ablaze. London; New York: Rowman & Littlefield, 2015. Р. 155.
[8] Ibid. Р. 93.
[9] Айпин Е. Я слушаю землю // Литературное наследие обских угров. Хантыйская литература / Сост. Е.В. Косинцева, С.С. Денисламова, Л.Н. Панченко, Л.А. Андреева. Ижевск, 2016. Т. 2. С. 76.
[10] Mediations. Journal of the Marxist Literary Group. 2018. Vol. 31. № 2 (www.mediationsjournal.org/articles/critique-of-energy).
[11] Marder M. Op. cit. P. 93.
[12] Ibid. P. 94.
[13] Ibid. P. 95.
[14] Ермакова Е.Н. Пророчество шамана // Литературное наследие обских угров… С. 216.
[15] Жанаозен. Репортаж Елены Костюченко // Новая газета. 2011. 20 декабря (www.novayagazeta.ru/articles/2011/12/20/47465-zhanaozen).
[16] Костюченко Е. Ненаписанный текст из Жанаозена (https://batenka.ru/protection/war/zhanaozen/).
[17] Цит. по: www.e-reading.club/bookreader.php/51352/Semenov_08_Semnadcat%27_mgnoveniii_vesny.html.
[18] Подробнее об этом: Тимофеева О. Черная материя // Опыты нечеловеческого гостеприимства: Антология / Под ред. М. Крамара, К. Саркисова. М.: V-A-C press, 2018. С. 166–179.
[19] Nеgarestani R. Cyclonopedia: Complicity with Anonymous Materials. Melbourne: re.press, 2008. Р. 28.
[20] Doherty M. Non-Oedipal Networks and the Inorganic Unconscious // Keller E., Masciandaro N., Thacker E. (Eds.). Leper Creativity: Cyclonopedia Symposium. New York: Punctum books, 2012. Р. 122.
[21] Ibid.
[22] Nеgarestani R. Op. cit. Р. 16–17.
[23] Ермакова Е.Н. Указ. соч. С. 216.
[24] Завьялова В. «Богданов убедил Комарову покуситься на святое» // Znak. 2013. 27 февраля (www.znak.com/2013-02-27/hanty_obyavili_voynu_surgutneftegazu_pust_gubernator_ih_dokumentam_ne_verit).
[25] Оленевод Сергей Кечимов: «вооружен и очень опасен» (http://storm24.media/news/1835).
[26] Фаворская М. Старик и море нефти // Сноб. 2015. 25 июня (https://snob.ru/profile/29449/blog/94445/).
[27] Там же.
[28] Де Кастру Э.В. Кристальный лес // Опыты нечеловеческого гостеприимства… С. 124.