Нижегородская архитектурная школа 1990-х и нижегородское уличное искусство в 2010-х годах
Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2019
Алиса Савицкая (р. 1986) — куратор, начальник отдела выставок Волго-Вятского филиала Государственного центра современного искусства в составе РОСИЗО «Арсенал» (Нижний Новгород).
Артем Филатов (р. 1991) — нижегородский художник, куратор.
[стр. 167—177 бумажной версии номера]
Искусство есть искусство лишь до тех пор, пока оно есть нечто иное, чем искусство, — сфера, находящаяся одновременно в одном шаге от политики и при этом всегда политическая, поскольку она содержит в себе обещание другого, лучшего мира.
Клер Бишоп
Рассматриваемые в настоящей статье явления — нижегородская архитектура 1990-х и нижегородское уличное искусство 2010-х — две школы и два подхода к художественному взаимодействию с городом. Характерные приметы своего времени и политической ситуации, напрямую не связанные друг с другом, они тем не менее обнаруживают «чисто нижегородскую» общность в «топографической реанимации» городского пространства — раздваивающейся реальности дореволюционного купеческого и индустриального советского города, балансирующего между глубокой провинциальностью и амбициями «третьей столицы», рассыпающегося в сложном ландшафте рек Оки и Волги на отдельные районы, которые определяют его уникальную полицентричную структуру.
Феномен, именуемый «нижегородской архитектурной школой», сформировался в Нижнем Новгороде в 1990-е на волне либеральных реформ, локомотивом которых являлся в то время наш город. Своими корнями профессиональное сообщество архитекторов уходило во времена советского застоя:
«Почти все они прошли одну школу — Горьковский инженерно-строительный институт. Она начала выпускать архитекторов с 1970-х, так что нынешнему поколению архитекторов свойствен кураж первых выпускников. Все они, получив дипломы, проработали в Институте гражданского проектирования, ставшем своеобразной лабораторией профессионализма, где сложились свои лидеры, приемы, вкусы и предпочтения. Сегодня [в 1990-е], поставленные в другие условия, они превратились из сотрудников одного института во владельцев индивидуальных мастерских, бизнесменов, конкурирующих между собой. Но в основе разнообразия мастерских и имен — реальная общность обучения и совместной работы, которая цементирует единство школы»[1].
Появление более десяти лет спустя нижегородского уличного искусства, в отличие от архитектурной школы, стало результатом подчеркнуто неформальных творческих практик художников-автодидактов, не имевших профильного образования. Генезис нижегородского уличного искусства связан с причудливой мутацией города, переживавшего упадок и распад исторической среды, и стрит-арта, отдельные представители которого стали нарушать уличные каноны изобразительности и менять принципы художественной работы. Последовательно накапливавшиеся микроизменения, каждое из которых само по себе было ординарным и имело аналоги в общероссийской или мировой художественной практике, привели к формированию нового направления. Ввиду тесной связи с городским пространством нижегородское уличное искусство, как и архитектуру, можно назвать неповторимым, его «нижегородскость» не поддавалась экстраполяции на уличное искусство в целом и существовала только в своих локальных географических границах.
Оба явления получили общероссийское признания и были описаны, в то время как само их существование и развитие были в большей степени связаны с процессуальными практиками, нежели с научной самоидентификацией. Исследованием архитектурной школы занимались нижегородский архитектурный критик Марина Игнатушко, историк архитектуры Ольга Орельская и искусствовед Любовь Сапрыкина, а также московский критик Григорий Ревзин. Многочисленные статьи в локальных и федеральных СМИ, архитектурный гид «111 проектов и построек. Нижний Новгород: 1990—2001»[2], справочник «Сладкий Горький. Нижегородская архитектура. 1985—2004»[3], монографические издания об отдельных архитекторах, написанные Орельской[4], сформировали пласт исследований, посвященных феномену нижегородской архитектуры. Что касается исследования нижегородского уличного искусства как комплексного художественного явления, то пионером здесь была московский куратор Анна Нистратова. Сегодня авторы этой статьи готовят к публикации книгу «Краткая история нижегородского уличного искусства».
Начало нижегородской архитектурной школы можно условно датировать 1990 годом — именно тогда закрытому городу Горькому было возвращено историческое название, — хотя уже во второй половине 1980-х на волне перестройки в городе стали появляться авторские проекты, отличные от типовой советской застройки. Пик развития школы пришелся на 1993—1998 годы: в то время главным архитектором города был лидер и идейный вдохновитель нижегородской архитектуры Александр Харитонов — безусловная звезда общероссийского масштаба. В двух проектах Харитонова — первой и второй очереди банка «Гарантия» — хорошо прослеживается новейшая история нижегородской архитектуры от неомодерна начала—середины 1990-х до разворота к модернизму конца 1990-х. В 1999 году в связи со сменой экономической и политической ситуации в регионе Харитонов был отстранен от должности главного архитектора, ставшей с тех пор и остающейся по сей день номинальной, и вскоре погиб в автомобильной катастрофе. Однако в 2000-е объекты, которые можно безусловно отнести к нижегородской архитектурной школе, еще строились, хотя уже в гораздо меньшем объеме. Одним из последних отголосков оставшейся в прошлом культурной ситуации стал «Зеленый» — спроектированный в 2004-м Алексеем Каменюком и Евгением Пестовым дом, который был сдан лишь в 2014 году.
История нижегородского уличного искусства, которое мы выделяем как самостоятельное явление из множества локальных практик стрит-арта, началась в 2010 году. Именно тогда в Нижегородском государственном выставочном комплексе открылась экспозиция «Crosspoint» (куратор Василий Рагозин), с которой началось активное взаимодействие между молодыми уличными художниками и многочисленные эксперименты, направленные на выработку собственного визуального языка. Расцвет нижегородского уличного искусства пришелся на 2013—2014 годы, когда были созданы большинство монументальных росписей Андрея Дружаева, Андрея Оленева, Артема Филатова, «Команды ТОЙ» и других художников, ставших визитной карточкой новой художественной ситуации в городе. Сегодня состояние нижегородского уличного искусства сопоставимо с нижегородской архитектурой начала 2000-х: отдельные авторы продолжают делать или доделывать свои проекты, однако явление в целом принадлежит уже прошедшему времени, относясь в большей степени к истории, нежели к современности.
Несмотря на профессиональную и временнýю дистанцию, отделяющую художников 2010-х от архитекторов 1990-х, нижегородская архитектурная школа и нижегородское уличное искусство обнаруживают ряд общих черт. Ключевая из них — тесное смысловое и пластическое взаимодействие с локальным контекстом. С этой позиции в качестве произведений искусства можно рассматривать не только работы уличных художников, но и постройки архитекторов, выстраивавших визуальные нарративы в своих проектах и дававших им с подачи Александра Харитонова оригинальные названия: «Айсберг» (архитекторы Виктор Быков, Александр Сазонов, Дмитрий Слепов, 2000—2001), «Башня-репродуктор» (архитекторы Игорь Гольцев, Евгений Пестов, Сергей Попов, Александр Харитонов, 1993—1994), «Зеленый бегемот» (архитекторы Юрий Болгов, Олег Шаганов, 1996—1998), «Титаник» (архитекторы Александр Харитонов, Евгений Пестов, 1999), «Реликварий» (архитекторы Валерий Никишин, Андрей Рубцова, Мария Седова, 1994—1996) и многие другие.
«Идея среды заключается в том, чтобы поставить здание так, как будто его тут нет и не было, вписаться в контекст, так сказать, тихой мышкой притаиться среди других построек. Но в городе эта столь бросающаяся в глаза на фотографиях экспрессия архитектуры выглядит совершенно иначе. Как ни странно, рациональной программой нижегородской школы является своеобразное “вчувствование”, “влипание” в контекст. Просто этот контекст сам по себе безумный. […] Главным качеством архитектуры в этом контексте становится своеобразная “прозрачность” ее структуры. Сквозь нее как бы просвечивает структура города, она превращается в оформление духа места»[5].
Нижегородские архитекторы 1990-х стремились не просто решить существующий в городском пространстве конфликт старого и нового, что зачастую предполагает выхолащивание контекста — проще говоря, снос старых построек, — но разрешить этот конфликт с помощью сложных постмодернистских построений и освоения имеющейся архитектурной ткани города. В нижегородском уличном искусстве произведения также конструировались не через присущий граффити конфликт с городом, но через диалог с городской средой и местным сообществом. Художники создавали в городе активные визуальные поля, существовавшие по собственным пластическим и тематическим законам: сложные смысловые системы, многослойные сюрреалистические или, наоборот, подчеркнуто примитивистские изображения, не имевшие очевидной практической (оформительской, повествовательной или провокативной) функции, были неотделимы от фактур и архитектурных элементов города, через работу с фоном и перспективой вплетавшихся в живописную ткань.
Нижегородских архитекторов и художников не пугали покосившиеся деревянные дома начала ХХ века, хаотически расположенные дворы, разрушающиеся хозяйственные постройки — многочисленные городские руины, причудливо сочетавшие в себе ностальгическую красоту романтических руин с новыми руинами[6], появившимися вследствие катастрофического разрушения. Авторы открывали город не через конструирование новых утопий, но через реальность окружающей среды.
«Представьте себе Нижний Новгород — с его раздраем, деревянными домами, остатками процветания начала века в виде стиля модерн пополам со сталинизмом “закрытого города” и типовой хрущевской и брежневской застройкой. […] Харитонов ухитрялся эту материю, хаос и раздрай русской провинции переводить в рафинированную европейскую форму. Он умел любить эту материальность. Все его здания подхватывают бесформенность города и переводят ее в точно найденные фигуры изысканного авангардного натюрморта. Отсюда — поразительное свойство этих зданий, которые выглядят уникально уместными, вырастающими из структуры места. Все постройки рядом, все изгибы рельефа кажутся специально созданными, чтобы аккомпанировать его зданиям»[7].
Нижегородское уличное искусство, как и сами руины, оказалось неразрывно связано с архитектурой, драма старения и разрушения которой становилась неотъемлемой частью создаваемых произведений. Искусство одновременно и проявляло травму городских развалин, и, подобно природе, смягчало ее, и даже идеализировало — масштабные росписи с изображениями растений, камней, животных, птиц и выдуманных персонажей проявляли в городском пространстве распадающиеся следы прошлого и делали этот распад предметом созерцания.
Для нижегородского уличного искусства была характерна нарочитая эстетизация — замысловатое и чрезмерное приукрашивание художественного высказывания, — и архаичность культурного кода, проявлявшаяся в приверженности традиционным медиа и в многочисленных отсылках к истории искусства и культуры. В нижегородской архитектурной школе исследователи отмечали ее эстетическую всеядность и предельную постмодернистскую эклектичность:
«Вроде бы классицизм, но детали мелковатые и грубоватые, фронтоны невозможной остроугольности, порой по три колонны на портике. Вроде бы историзм, но источник вдохновения — местная эклектика и модерн, которые к числу шедевров истории архитектуры не относятся. Вроде бы авангард, но столь неожиданно он смотрится в русской провинции, что может показаться неуместным. Весь спектр западной архитектурной моды, но как-то странно препарированный. Эта странность как раз и составляет местную специфику»[8].
В круг задач нижегородских художников не входило высказывание «на злобу дня», динамике изменений и скорости реакции на них они противопоставляли фиксацию состояния безвременья и его медлительное, раздумчивое осмысление. Отношения искусства с пространством можно описать как попытку удержать на месте время и понять его, выражение необходимости твердо стоять на земле и что-то перед собой видеть, желание следовать ходу событий и верить в причинно-следственные связи[9]. Хронотоп нижегородской архитектуры олицетворял собой неадекватность времени самому себе, где парадоксально сплетаются старое и новое, прошлое и воображаемое будущее, а настоящее тщательно изолируется от суетности и быстротечности внешнего мира[10].
Внутри общей парадигмы и архитекторы, и художники создавали собственные визуальные и смысловые конструкты. Авторское и подчеркнуто субъективное высказывание доминировало внутри отдельно взятых проектов, однако под давлением местного контекста, выведенного в топ общей локальной повестки, центральным звеном всего разнообразия творческих высказываний стала риторика наследия. Именно это сроднило искусство в городе с культурной политикой, одной из ключевых задач которой зачастую является сохранение культурного наследия.
На практике культурную политику 1990-х и 2010-х в Нижнем Новгороде можно описать как бездействие, которое в одном случае имело позитивный, а в другом — негативный характер. Позитивное бездействие 1990-х отразилось в известном высказывании губернатора Нижегородской области Бориса Немцова (1991—1997), многократно воспроизводившемся в СМИ: «Видимо, моя главная заслуга в том, что я не мешал»[11]. Подробнее в интервью Григорию Ревзину эту позицию раскрыл Иван Скляров (в 1994—1997 годах — мэр Нижнего Новгорода, в 1997—2001 годах — губернатор Нижегородской области):
«Архитектура — это соединение многих вещей. Денег. Строительной индустрии. Инженерии. Архитектура — это зеркало всего состояния региона, и экономики, и политики — всего. Да и в конце концов, чтобы архитектору не мешали, чтобы его не задавили заказчики, подрядчики, строители — это тоже нужно организовать. Это все управленческие задачи. Борис Ефимович, может быть, так прямо ими и не занимался, хотя я думаю, что общий дух немцовского времени — он, конечно, отразился в этом расцвете нашей архитектуры»[12].
Нижегородская архитектурная школа была порождением не только локального культурного, но и политического контекста: уникально большой спектр полномочий главного архитектора, деятельность которого на протяжении многих лет не регламентировалась Генеральным планом или иными установочными документами, позволял реализовывать комплексный и исключительно творческий подход к осмыслению городской среды. При этом культурное наследие — историческая застройка в центре города — принималось архитекторами как незыблемое условие, которое учитывалось в большинстве проектов. Ключевой целевой аудиторией архитектурной программы развития города, реализуемой под руководством главного архитектора Александра Харитонова, было воспитание нового, «просвещенно-капиталистического», типа заказчика:
«Я ставил себе задачу противостоять такому дикому капитализму, к которому мы сейчас пришли. Город в большей степени застраивается за счет частного капитала. Причем, в отличие от социализма, строительство сейчас — в центре города. И уникальность ситуации в чем: с одной стороны, частные деньги, а с другой, — историческое наследие, сохранение города. Задачи культуры в большом масштабе с частными деньгами совместить — это сложное мероприятие. […]
Инвестора надо воспитывать. Бывает, думают, что это новые русские заказывают такую архитектуру. Как раз наоборот, архитектура — это волевое усилие архитектора. И мы здесь поддерживаем, у инвестора получается, что если классный проект, то ему легче согласуют. С другой стороны, постепенно инвесторы начинают понимать ценность архитектуры. Когда о ней не на словах рассказываешь, а вот уже стоят здания, стараются что-то перенять и сделать лучше. Постепенно, когда архитектуры современной прибавляется, здесь эффект критической массы настает. Или настанет. Я просто чувствую — здесь все меняется»[13].
Политика невмешательства закончилась в Нижнем Новгороде в 1998 году, когда на волне стремительно развивающегося экономического кризиса новоизбранный мэр города Юрий Лебедев отстранил Александра Харитонова от должности главного архитектора. К началу 1999-го была полностью изменена система принятия градостроительных решений и реанимирован генплан города 1990 года. Внедренная в то время практика конкурсного распределения городской земли между потенциальными застройщиками и последующее появление крупных девелоперов, сменивших частных инвесторов средней руки, изменили стратегию работы с городом на десятилетия вперед.
В 2000-х историко-культурное и музейное наследие города занимало маргинальное место в политическом векторе развития Нижнего Новгорода. Исторический центр рассматривался городскими и региональными властями всего лишь как потенциальная стройплощадка для аффилированного бизнеса. Уплотнительная застройка «откусывала» от старых купеческих кварталов деревянные усадьбы и доходные дома, жители которых нередко сопротивлялись принудительному расселению. Умышленные поджоги не только уничтожали постройки, но и уносили человеческие жизни. Активисты и градозащитники отстаивали отдельные здания, дальнейшая судьба многих из которых — реставрация и использование — оставалась под вопросом. Непоследовательная и часто осуществляемая по устаревшим советским стандартам перепланировка привела к обособлению небольших пространств и территорий, где сохранялся дух старого города. На фоне переживающего кризис локального градозащитного движения, открытой установки властей на уничтожение историко-культурного наследия и сворачивания общественной дискуссии о культурных возможностях города образовавшиеся пустоты заполнились аффективными, не фиксируемыми с позиций исторической науки или городских исследовательских практик произведениями. В городе, лишенном комплексных механизмов культурной политики, нижегородское уличное искусство на некоторое время заместило собой функции культурных и управленческих институтов. Отдельные художественные инициативы складывались в альтернативную культурную инфраструктуру: арт-объекты в городском пространстве, фестиваль уличного искусства «Новый Город: Древний», городские экскурсии, выставки, взаимодействие с локальными СМИ не просто заполняли пробелы официальной культурной политики, но переводили ее в публичное поле.
Институциализация художественных процессов в городе происходила параллельно снижению их активности, которое каждый из художников объяснял личными мотивами: перенасыщенностью городского пространства искусством, изменением ощущения города, интересом к другим художественным практикам. Если раньше отношения с городом составляли общее явление, называемое нижегородским уличным искусством, то к 2017 году они превратились в индивидуальные практики отдельных художников, а многие из ранее созданных произведений оказались утрачены. Спад художественной активности символически совпал с отставкой губернатора Нижегородской области Валерия Шанцева, более десяти лет определявшего маргинальное место культурной политики региона. Пришедший ему на смену Глеб Никитин совершил резкий разворот в сторону актуализации культурного потенциала территории, сохранения памятников архитектуры, развития музеев и творческих индустрий. Опыт нижегородского уличного искусства пришелся как нельзя кстати: его мгновенно подхватили градозащитники, архитекторы нового поколения, городские экскурсоводы. Например, ранее приговоренная к сносу застройка нескольких деревянных улиц в центре Нижнего Новгорода получила статус объектов культурного наследия, а на фасадах расселенных домов, вместо привычных принтов на баннерной ткани, появились работы нижегородских уличных художников, созданные в рамках фестиваля «О’Город. Окно», организованного местными активистами при поддержке городской администрации. Да и сама риторика новой власти, возвращающей горожанам их город — историю, современность, общественные пространства, — оказалась созвучна тем практикам, которые развивало искусство в 2010-х.
Эстетическая диктатура нижегородской архитектурной школы была остановлена властным решением, «мягкая сила» нижегородского уличного искусства сошла на нет тогда, когда застой 2000—2010-х сменился активным включением официальных властей в культурную политику города и региона. Как позитивное, так и негативное бездействие властных структур определяло не только свободу творчества отдельных авторов, но и возможность архитектуры и искусства в целом быть частью культурной политики, в то время как любое действие власти ограничивало их влияние.
[1] Сапрыкина Л. Мужской постмодернизм // Независимая газета. 1996. 3 декабря.
[2] 111 проектов и построек. Нижний Новгород: 1990—2001. Архитектурный гид / Под ред. Л.М. Сапрыкиной, М.В. Игнатушко. Нижний Новгород: Издательство Государственного центра современного искусства, 2001.
[3] Сапрыкина Л.М., Игнатушко М.В. Сладкий Горький. Нижегородская архитектура. 1985—2004. Нижний Новгород: Издательство Государственного центра современного искусства, 2004.
[4] См., например: Орельская О.В. Архитектурный дуэт: Александр Харитонов и Евгений Пестов. Нижний Новгород: Промграфика, 2001.
[5] Сапрыкина Л. Мужской постмодернизм.
[6] Macaulay R. Pleasure of Ruins. New York: Walker and Company, 1953.
[7] Ревзин Г. Погиб лучший архитектор России // Коммерсант. 1999. № 112. 30 июня.
[8] Он же. Кризис идентичности // Независимая газета. 1997. № 72. 19 апреля.
[9] Аккончи В. Публичное пространство в личное время // Художественный журнал. 2013. № 89. C. 21—29.
[10] Сапрыкина Л. Exteriora Intra // Каталог выставки творческой мастерской Виктора Зубкова. Нижний Новгород, 1994.
[11] Ревзин Г. Генеральный план по требованию трудящихся // Коммерсант. 1999. № 57. 7 апреля.
[12] Интервью Ивана Склярова Григорию Ревзину // 111 проектов и построек… С. 31.
[13] Интервью Александра Харитонова Барту Голхоорну // Проект Россия. 1996. № 4. 4 апреля (http://art.nnov.ru/archoteca/publications.php?id=15).