Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2019
Николай Юрьевич Сурков (р. 1981) — старший научный сотрудник Центра ближневосточных исследований Института мировой экономики и международных отношений РАН.
[стр. 28—37 бумажной версии номера]
«Арабская весна» 2011 года в той или иной степени затронула все североафриканские государства, однако результаты этого процесса оказались совершенно разными, несмотря на сходство названных стран между собой. После «арабской весны» многие исследователи пытались разобраться, почему результаты революционных событий в регионе так несхожи. Этот вопрос снова обрел актуальность с началом в 2019 году внутриполитического кризиса в Алжире. Местный политический режим сумел пережить революционную волну 2011-го, однако, как показали недавние события, процесс демократизации идет и здесь — собственными темпами и со своей спецификой. Я попытаюсь проанализировать внутренние факторы, обусловившие различия в динамике демократизации в трех странах Северной Африки.
Выбор Египта, Туниса и Алжира в качестве объектов для сравнения объясняется сходством их социально-экономического и политического развития. В социально-экономическом плане, как свидетельствуют базовые индикаторы, к началу «арабской весны» три рассматриваемых государства находились примерно на одном уровне развития. По данным Всемирного банка, в Египте подушевой ВВП по паритету покупательной способности в 2010 году составлял 9659 долларов США, в Тунисе — 10 225 долларов США, а в Алжире — 12 610 долларов США. Коэффициент Джини, отражающий уровень имущественного неравенства, в этих странах на 2011 год составлял 31,5, 35,8 и 27,6 соответственно. Общая безработица фиксировалась на уровнях 8,6%, 13,1% и 10%, а безработица среди молодежи — 24,3%, 29,4% и 21,5%. Ожидаемая продолжительность жизни, которая может рассматриваться как косвенный показатель качества жизни, составляла 70, 74 и 74 года[1].
Специфика североафриканской демократизации
Все рассматриваемые страны к началу «арабской весны» являлись президентскими республиками с элементами представительной демократии. По уровню демократического развития Египет, Тунис и Алжир в 2010 году также находились примерно в одном диапазоне. В рейтинге «Индекс демократии», который регулярно готовит журнал «The Economist», Египет занимал 138-е (3,07) место, Тунис — 144-е (2,79), Алжир — 125-е (3,44)[2]. Поскольку значение ни одного из показателей не превышало 4, политические режимы во всех трех государствах считались авторитарными.
Демократизация представляет собой комплексный процесс, однако основными критериями ее успеха являются демонтаж авторитарного правления и установление такого режима, который характеризуется широкими политическими правами населения, многопартийностью, регулярными выборами, свободной и открытой электоральной конкуренцией. С этой точки зрения, Египет — иллюстрация провала демократизации в результате фактической контрреволюции (индекс демократии по состоянию на 2018 год составил здесь 3,36), Тунис — единственный успешный кейс (индекс 6,41 соответствует «проблемной демократии» — flawed democracy), а Алжир — пример страны, где попытки демонтажа авторитаризма были погашены еще на начальном этапе (индекс демократии в 2018 году составил 3,50)[3].
При рассмотрении процессов демократизации чаще всего используется подход, в рамках которого принято выделять три фазы: либералbзацию, транзит и консолидацию[4]. Под либерализацией обычно понимается ослабление контроля со стороны авторитарного режима, что позволяет оппозиции начать активную деятельность. Так создаются предпосылки для изменений. Под транзитом имеется в виду непосредственный демонтаж авторитарного режима и создание демократических институтов. Эта фаза может проходить мирно, путем переговоров правительства и оппозиции (диалог), а может сопрягаться с насилием (разрыв). Консолидация же представляет собой окончательное утверждение демократических институтов и укоренение демократических ценностей в сознании общества и политической элиты.
В случае Египта и Туниса классическая схема оказалась нарушенной. В первую очередь следует отметить, что фаза либерализации в этих странах практически отсутствовала. В обоих случаях транзит происходил насильственным путем, через массовые выступления, которые переросли в уличные столкновения и вынудили военных встать на сторону демонстрантов. Что касается фазы консолидации демократии, то главные различия между Египтом и Тунисом проявились именно на этом этапе: если в первой стране консолидация провалилась, то во второй был достигнут заметный прогресс. В свою очередь в Алжире процесс демократизации шел иначе, чем в Египте и Тунисе. Протесты 2011 года не спровоцировали транзита, но зато стартовала частичная либерализация, в стране тогда появились оппозиционные партии и независимые СМИ. Процесс либерализации привел к тому, что весной 2019 года в Алжире началась реализация другого, нежели в Египте и Тунисе, сценария транзита — через диалог.
Теория модернизации Сеймура Липсета строится на корреляции между экономическим развитием и демократией[5]. Другими словами, чем богаче нация, тем скорее она воспримет демократию. Однако, как показано выше, по своему экономическому развитию все три рассматриваемые страны находятся примерно на одном уровне. Более того, выступления населения были спровоцированы экономическими трудностями (безработицей, ростом цен, инфляцией), причем как в Египте, так и в Тунисе после смены власти экономические проблемы лишь усугубились. Это позволяет утверждать, что успех демократизации в Тунисе и ее провал в Египте нельзя объяснить только экономическими причинами. С точки зрения социальных групп, совершивших «арабские революции», заметных различий так же не наблюдается. Во всех рассматриваемых странах движущей силой протестов и последующей демократизации была и остается молодежь. Средний класс, который для Липсета является важным элементом демократизации, в арабских странах — в Египте, например — оказался скорее контрреволюционной силой, поскольку был напуган размахом выступлений городской бедноты и перспективами дальнейшей дестабилизации[6].
Институциональный подход и армия
Поскольку теория модернизации не дает ответа на вопрос о причинах успеха или провала демократизации в затронутых «арабской весной» странах Северной Африки, следует обратиться к институциональному подходу. Накануне «арабской весны» в трех рассматриваемых государствах существовали весьма схожие политические режимы. Тем не менее можно выделить один институт, по месту и роли которого они сильно различались. Это — вооруженные силы.
Армия в Египте
На протяжении второй половины ХХ века Египет постоянно сталкивался с военными угрозами, поэтому вооруженные силы оказывают значительное влияние на его политику и экономику. По состоянию на 2010 год численность египетских вооруженных сил составляла около 835 500 человек[7]. Со времен революции «Свободных офицеров» (1952), которую возглавил полковник Гамаль Абдель Насер, все президенты страны — за исключением Мухаммеда Мурси — были выходцами из офицерского корпуса. Из числа бывших военных назначаются и губернаторы провинций, министры, послы. Престиж армии в обществе очень высок, а статус офицерского корпуса выше, чем у бизнесменов или интеллигенции[8].
Президент Хосни Мубарак в основном полагался на МВД и спецслужбы, поэтому к началу «арабской весны» армия в глазах населения оставалась непричастной к злоупотреблениям режима. Это позволило ей сыграть роль миротворца в ходе событий 2011 года. Именно военные остановили столкновения между сторонниками и противниками президента на площади Тахрир в Каире; они же убедили Мубарака уйти в отставку и передать власть Высшему совету вооруженных сил. После революции, однако, внутриполитический кризис усугубился, поскольку общество раскололось на исламистов и сторонников светского государства. Демократически избранного президента Мухаммеда Мурси обвинили в попытке провести на все ключевые посты в государстве представителей «Братьев-мусульман». Как отмечает Мартин Нидлер, захват власти военными наиболее вероятен в тех случаях, когда правительство считается нелегитимным или неэффективным: военные как бы заполняют образовавшийся вакуум[9]. Именно такой сценарий переворота был реализован в Египте. В июле 2013 года военные отстранили Мурси от власти, жестко подавили протесты его сторонников и стали безраздельно доминировать в общественной и политической жизни. К 2019 году они сформировали параллельную управленческую структуру и неофициально курируют работу всех министерств и ведомств.
Армия в Тунисе
Тунису не пришлось добиваться независимости силой оружия; страна также не участвовала в крупных войнах и конфликтах. Поэтому вооруженные силы здесь сравнительно немногочисленны: по состоянию на 2010 год в них служили всего 47 800 человек[10]. Тунисские военные традиционно оставались вне политики. Основатель государства Хабиб Бургиба сознательно не допускал излишнего усиления вооруженных сил и не назначал военных на административные посты. Зин аль-Абидин Бен Али продолжил эту политику: его режим опирался на партийные структуры, спецслужбы и МВД. Кроме того, в отличие от Египта или Алжира, военные не играют в стране заметной экономической роли[11].
В ходе революционных событий 2011 года армия заняла нейтральную позицию и отказалась открывать огонь по протестующим. Считается, что именно генералитет вынудил Бен Али бежать из страны. В дальнейшем военные также отказывались вмешиваться во внутреннюю политику, позиционируя себя исключительно как защитников нации от внешних угроз. К осени 2013 года недовольство светской части тунисского общества достигло пика: исламистов обвиняли в «краже революции» и попытках захвата государственной власти. Ситуация, казалось, благоприятствовала перевороту. Однако тунисские военные не пожелали последовать примеру своих египетских коллег. Специалисты по-разному объясняют причины такого поведения. Так, одна версия исходит из корпоративной культуры, которая, как предполагается, не приемлет вмешательства в политику и нарушения Конституции[12]. Другая, более прагматичная, объясняет сдержанность генералитета тем, что после революции президент Монсеф Марзуки продвигал на командные посты выходцев из бедных регионов страны, которые раньше имели мало шансов на повышение[13]. Невмешательство армии заставило исламистов и светские силы искать компромисс, который позволил сохранить гражданское правление, а в дальнейшем и продолжить процесс консолидации демократии.
Армия в Алжире
Алжир располагает одними из сильнейших вооруженных сил на Африканском континенте. По состоянию на 2010 год их численность достигала 317 200 человек[14], причем власти страны не жалеют средств на закупку современной боевой техники. В этой стране армия на протяжении всей современной истории оказывала большое влияние на политику. Это объясняется долгой антиколониальной борьбой, а также тем, что после обретения независимости именно люди в погонах выступали основным кадровым резервом для гражданских структур. Алжирские военные позиционируют себя в качестве «стражей революции» и гаранта стабильности. В 1988-м и 1992 году они открыто вмешивались в политику, чтобы подавить протесты и отстранить от власти исламистов, победивших на парламентских выборах. Особенно ощутимым влияние армии было в ходе гражданской войны 1992—1999 годов. В дальнейшем алжирский генералитет пытался демонстративно дистанцироваться от политики, но тем не менее накануне «арабской весны», по оценкам западных наблюдателей, реальная власть в стране принадлежала 10—15 военачальникам, которые также контролировали ключевые секторы экономики, включая добычу нефти и газа[15]. Президент Абдель Азиз Бутефлика в этой системе играл роль «гражданского фасада».
В силу отмеченных обстоятельств во время протестов зимы и весны 2011 года алжирские вооруженные силы, в отличие от армий Египта и Туниса, позволили полиции разогнать выступления оппозиции. При этом значительная часть населения оставалась пассивной, опасаясь новой гражданской войны. Но к 2019 году ситуация изменилась. Выросло новое поколение, которое гражданской войны не застало; в глазах молодежи Бутефлика из символа послевоенной стабилизации превратился в символ паралича власти. В результате молодежные протесты приобрели невиданный прежде размах, оставаясь при этом подчеркнуто мирными. Чтобы не допустить дальнейшей дестабилизации, командование вооруженных сил решилось инициировать смену главы государства. Начальник генерального штаба Ахмед Гаид Салах предложил признать президента Бутефлику недееспособным и провести внеочередные выборы. Однако этот шаг был воспринят обществом как попытка помешать процессу демократического транзита: протесты возобновились, на этот раз под лозунгами полного отстранения старой элиты от управления страной и проведения свободных выборов. В свою очередь командование армии открыто пригрозило применить для разгона демонстраций силу, намекнув, что беспорядки могли быть инспирированы внешними силами. Такой ход событий показывает, что армия остается решающей силой на алжирской политической сцене, причем в реальных переменах она не заинтересована. В подобной ситуации демократический транзит на основе диалога крайне затруднен, зато вероятность всплеска насилия заметно возрастает.
Влияние элит и гражданского общества
При всей важности вооруженных сил их роль была бы гораздо менее заметной, если бы они не взаимодействовали с элитами, которые в конечном счете формулируют политический курс и принимают политические решения[16]. Как известно, для успеха демократизации элиты должны быть готовыми играть по демократическим правилам — например признавать в случае необходимости свое поражение на выборах и идти на компромисс с оппонентами.
Египетскую элиту события «арабской весны» застали врасплох. В результате она была оттеснена новыми силами — исламистами, которые прежде находились на полуподпольном положении. Используя выборные механизмы, «Братья-мусульмане» пытались монополизировать власть, установив контроль над законодательной и исполнительной ветвями, и не желали делать уступок светским силам, которые к 2012 году оправились от постреволюционного шока. Президент Мухаммед Мурси был сторонником жесткого курса и, вместо диалога со светской оппозицией, пошел на углубление раскола, что в итоге спровоцировало военный переворот, поскольку Мурси воспринимали как узурпатора[17]. Бескомпромиссный подход исламистской элиты привел к тому, что светские политики выбрали меньшее из зол и поддержали военный переворот 2013 года, несмотря на его антидемократический характер.
В Тунисе революция тоже вызвала поляризацию общества и противостояние секулярных и религиозных сил. Однако там светские и исламистские элиты оказались способными на компромисс, что позволило в 2013 году преодолеть кризис и продолжить процесс консолидации демократии. Ива Беллин в этой связи особое внимание обращает на роль тунисских лидеров. Она отмечает, что лидер религиозной партии «Ан-Нахда» Рашид Ганнуши продемонстрировал гибкость и сумел наладить сотрудничество со светскими оппонентами, включив их в состав коалиционного правительства[18]. Он не стал добиваться исламизации и не цеплялся за власть в 2013 году, что позволило обеспечить одно из ключевых условий демократизации: мирную передачу власти посредством выборов.
В Алжире в 2011 году правящая элита тоже обнаружила определенную пластичность, снизив цены, отменив режим чрезвычайного положения и разрешив деятельность оппозиционных партий. Но при этом бюрократические и деловые круги поддерживали режим даже после его обращения к силовым мерам, направленным на прекращение протестов. Сплочение элит, пусть и временное, позволило в тот период преодолеть кризис и не допустить разрыва. В 2019 году, на новом витке противостояния, былое единство элит уже утрачено, хотя они демонстрируют приверженность диалогу, опасаясь повторения негативного сценария, реализовавшегося в Ливии и Сирии.
На ход демократизации в Египте, Тунисе и Алжире также повлиял разный уровень развития институтов гражданского общества. При этом необходимо учитывать то обстоятельство, что региональная специфика этой сферы способна серьезно затруднить процесс транзита. Дебора Джернер и Филип Шродт пишут:
«Перенос западных институтов гражданского общества на Ближний Восток, выступающий целью многих американских и европейских проектов развития, напоминает попытку налить кофе в чашку, которая уже полна: в ней окажется очень мало нового кофе, зато на столе будет лужа»[19].
Здесь имеется в виду, что в традиционных обществах Ближнего Востока исторически сложилось широкое разнообразие различных институтов, которые выполняют те же функции консолидации граждан за пределами государственного контроля, что и институты гражданского общества на Западе. В частности, велика роль семейных и клановых связей, деревенских общин, религиозных структур и объединений. Но их наличие затрудняет внедрение элементов либеральной демократии западного образца, поскольку природа их взаимоотношений с государственной властью принципиально иная. Из трех рассматриваемых стран больше всего присутствие традиционных социальных структур заметно в Египте, и в результате там хуже всего приживается демократия.
Анализируя процессы демократизации на Ближнем Востоке, следует также учитывать исламский фактор. С одной стороны, ислам не выступает против демократии, более того, считается, что принцип совещательности присутствует в нем изначально. В то же время с исламом связаны по большей части консервативные тенденции — например в плане ограничения прав женщин или религиозных меньшинств. Как отмечалось выше, начавшаяся в условиях «арабской весны» в Египте и Тунисе исламизация стала причиной раскола в обществе. В случае Египта это закончилось кризисом, потребовавшим вмешательства военных, и срывом консолидации демократии. В случае Туниса противостояние исламистов и сторонников светских ценностей привело к тому, что в стране с 2011-го по 2018 год сменились одиннадцать правительств. Наконец, в Алжире угроза исламизации и рецидива гражданской войны используется как веский аргумент против любых попыток смены режима.
Промежуточные итоги
Сравнительный анализ случаев Египта, Туниса и Алжира показывает, что в Северной Африке ход демократизации предопределялся прежде всего вмешательством (или невмешательством) военных. Но если в Египте раскол общества, вызванный неспособностью противоборствующих сил договориться друг с другом, послужил для армии сигналом к захвату власти и последующему ограничению демократии, то в Тунисе армия, столкнувшись с противостоянием исламистов и секуляристов, пошла по иному пути, вынудив политических оппонентов искать компромисс и сохранив тем самым демократию. В Алжире же, как показали события весны 2019 года, в условиях сращивания режима и армии военные блокируют транзит, причем как через диалог, так и через разрыв, желая ограничить демократизацию стадией частичной либерализации.
Вторым по значению фактором демократизации выступили элиты североафриканских стран. В Египте светская элита обнаружила готовность пожертвовать демократией ради нейтрализации исламистов, дав дополнительный стимул военным. В Тунисе элиты, напротив, продемонстрировали стремление к сохранению демократических механизмов. А в Алжире элитарные группировки скорее солидарны с армией в стремлении не допустить реальных перемен, чреватых нестабильностью. Таким образом, можно сделать вывод, что без ориентированной на демократию элиты трудно ожидать реальных политических сдвигов, поскольку даже после свержения народом авторитарного режима существует возможность его быстрой реставрации под разными предлогами и в разных формах. Ситуация усугубляется тем, что в силу сохранения в Северной Африке традиционной специфики гражданского общества его структуры зачастую не способны влиять ни на военных, ни на политиков.
[1] Data for Egypt, Arab Rep., Tunisia, Algeria (https://data.worldbank.org/?locations=EG-TN-DZ&name_desc=true).
[2] Democracy Index 2010: Democracy in Retreat. A Report from the Economist Intelligence Unit(https://graphics.eiu.com/PDF/Democracy_Index_2010_web.pdf).
[3] The Retreat of Global Democracy Stopped in 2018. Or Has It Just Paused? // The Economist. 2019. January 8 (www.economist.com/graphic-detail/2019/01/08/the-retreat-of-global-democracy-stopped-in-2018).
[4] См.: Растоу Д.А. Переходы к демократии: попытка динамической модели // Полис. 1996. № 5. С. 10.
[5] См.: Lipset S.M. The Social Requisites of Democracy Revisited: 1993 Presidential Address // American Sociological Review. 1994. № 1. P. 2—3.
[6] Подробнее см.: Сурков Н.Ю. Сиси рискует повторить ошибки «фараона» // Российский совет по международным делам. 2018. 30 марта (https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/analytics/sisi-riskuet-povtorit-oshibki-faraona/).
[7] Armed Forces Personnel (https://data.worldbank.org/indicator/MS.MIL.TOTL.P1?locations=EG-TN-DZ).
[8] См.: Сурков Н.Ю. Вооруженные силы в политике и экономике современного Египта // Армии на современном Востоке / Под ред. Д.В. Стрельцова. М.: Аспект Пресс, 2018. С. 50—61.
[9] См.: Needler M.C. The Concepts of Comparative Politics. New York; London: Praeger, 1991. P. 60.
[10] Armed Forces Personnel.
[11] См.: Lindsay J.B. Tunisia // Gasiorowski M., Yom S. (Eds.). The Government and Politics of the Middle East and North Africa. Boulder: Westview Press, 2016. P. 481—482.
[12] См.: Bellin E. The Puzzle of Democratic Divergence in the Arab World: Theory Confronts Experience in Egypt and Tunisia // Political Science Quarterly. 2018. Vol. 133. № 3. P. 435—474.
[13] См.: Grewal S. How Tunisia’s Military Has Changed During Its Transition to Democracy // The Washington Post. 2018. March 8 (www.washingtonpost.com/news/monkey-cage/wp/2016/03/08/how-tunisias-military-has-changed-during-its-t…).
[14] Armed Forces Personnel.
[15] См.: Spencer K. Powerful Military Makes Regime Change in Algeria Unlikely // Deutsche Welle. 2011. February 14 (https://p.dw.com/p/10h3A).
[16] См.: Whitehead L. Democratization: Theory and Experience. Oxford: Oxford University Press, 2002. P. 34, 65.
[17] Подробнее см.: Zogby Research Services. After Tahrir: Egyptians Assess Their Government, Their Institutions, and Their Future. Washington, D.C., 2013 (https://d3n8a8pro7vhmx.cloudfront.net/aai/pages/9778/attachments/original/1438876330/After_Tharir.pd…).
[18] Bellin E. Op. cit. P. 466.
[19] См.: Gerner D., Schrodt P. Middle Eastern Politics // Schwedler J., Gerner D. (Eds.). Understanding the Contemporary Middle East. Boulder: Lynne Rienner Publishers, 2008. P. 99.