Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 2, 2019
Кирилл Рафаилович Кобрин (р. 1964) — историк, литератор, редактор журнала «Неприкосновенный запас», приглашенный преподаватель Сычуаньского университета (Чэнду, Китай), автор (и соавтор) 20 книг.
[стр. 134—142 бумажной версии номера]
В этом городе все двойное. Городской код состоит из двух знаков; с помощью этой простой системы Нижний/Горький посылает миру сигналы. Сигналы о себе, о том, что он есть и каков он есть. Главное — расшифровать их. Нижеследующий текст — предварительная попытка приблизиться к моменту, с которого может начаться понимание.
Сначала о его истории. Кратко, слишком даже кратко. Нижний Новгород основан в 1221 году владимирским князем Юрием Всеволодовичем как форпост русской колонизации Поволжья. На высоком холме, над местом слияния Волги и Оки была построена небольшая деревянная крепость, гарнизон которой зорко следил за обитавшими в Заволжье финно-угорскими племенами. Сейчас на холме стоит каменный Кремль, заменивший деревянный в первой трети XVI века; в том же столетии его несколько раз использовали по прямому фортификационному назначению, однако позже он превратился в идеально расположенный — гораздо лучше, чем в Москве, — центр власти. Московский Кремль не возвышался над окружающими городскими районами; кремлевские башни и колокольня Ивана Великого росли над Москвой, как бы «исправляя» природу, которая ничего не предложила для поддержания величия великих князей и царей. В Нижнем Новгороде власть скромная, местная, однако ей не нужно было спорить с ландшафтом, оттого местный Кремль приземистый, но идеально использующий свое расположение.
До конца XVII столетия Нижний исчерпывался ролью форпоста колонизации. Лишь после продвижения границы Русского государства далеко на восток, в Сибирь, история «колониального Нижнего» подошла к концу. Впрочем, в Заволжье недостатка в противниках условного «Кремля» (власти) не было — вместо финно-угоров появились свои, русские, православные, но старого образца; старообрядцы прятались в заволжских лесах от преследований государства. В XVII веке неожиданно для себя и своих жителей Нижний Новгород оказался городом большой политики, в том числе и религиозной: отсюда вышло второе ополчение, изгнавшее поляков из Москвы в 1612 году, что положило конец гражданской войне и возвело на престол династию Романовых; здесь же, в Нижнем и его окрестностях, выросли два главных оппонента времен великого церковного раскола — патриарх Никон и протопоп Аввакум.
В середине XIX века, после невыразительных для Нижнего 100–120 лет,последовавших за превращением Московского царства в Российскую империю, перед нами уже не административно-военный центр и даже не поле битвы «русской Реформации», а город сугубо торговый и мещанский. В 1817-м из расположенного неподалеку Макарьевского монастыря в Нижний переехала важнейшая для центральной России ярмарка; она и определила образ и жизнь города на ближайшие сто лет. Собственно, вторым — хронологически вторым, а по важности первым — центром города стала Нижегородская ярмарка, которую устроили напротив Кремля, по ту сторону Оки; это подчеркивало обычную для российского государства и общества символику: «наверху» — власть, затворившаяся в кремлевских стенах, «внизу» — реальная жизнь, экономика, общество. По мере того, как ярмарка богатела и расширялась, там возводили постоянные постройки: главный торговый павильон, ярмарочный собор, склады, пристани и так далее. Если символом домодерного Нижнего был Кремль, то в новые времена это уже здание ярмарки, которое, строго говоря, находилось вне тогдашней городской черты; на другом окском берегу — не Нижний, а «слободы»: Канавинская, а чуть позже — Сормовская. Вот так они и смотрели друг на друга, разделенные рекой, — Россия докапиталистическая и Россия раннекапиталистическая.
До 1917-го все самое важное и интересное происходит в Нижнем «внизу», за Окой. Там торгуют, туда съезжаются купцы и публика со всей страны и даже со всего мира (трактат Оскара Уайльда «Душа человека при социализме» можно было купить на Нижегородской ярмарке через несколько месяцев после его публикации в Британии), там — уже в Сормовской слободе — строится первый в истории города большой завод. Революция 1905–1907 годов на местном уровне разыгрывается не вокруг центра политической власти, Кремля, к нему революционеры были равнодушны — зато в Сормово, этом форпосте тяжелой индустрии, строят баррикады. Здесь же происходит действие главной книги дореволюционного Нижнего — романа Максима Горького «Мать».
Горький (Алексей Пешков) вырос в деревянных домах мелких мещан, юность провел, бродяжничая по стране, общаясь с люмпенами; его социализм не вычитан из сочинений Маркса и Энгельса — он жизненный, экзистенциальный, взращенный самой жизнью. Горький увидел выход из пригородной тоски русского капитализма в просвещении, рационализме, социальной справедливости. В этом он ближе к британским лейбористам первой половины прошлого века, нежели к своему другу Ленину. Рискну сказать, что всем лучшим советский социальный эксперимент был обязан таким людям, как Максим Горький. Тот факт, что псевдоним писателя стал названием его родного города, можно расценить как торжество справедливости — если, конечно, «справедливость» хоть как-то связана с «прогрессом». Тем печальнее конец Горького-города почти шестьдесят лет спустя.
В начале 1930-х город переживает первую волну социалистической индустриализации — примерно через тридцать лет после предыдущей, досоциалистической. Нижегородская ярмарка закрывается — вместе с уничтожением рыночной экономики как таковой. Теперь «Горький» пытается соответствовать своему новому имени: это город промышленности, высшего образования, пролетариата, а не бородатых купцов и мещан из сочинений Максима Горького о дореволюционной жизни. Новый-старый город оказывается окончательно поделен на верхнюю и нижнюю части, между которыми течет Ока. В верхней осуществляли политический и идеологический контроль, там же давали высшее образование и культурно развлекали. В нижней — строили автомобили, самолеты, корабли. Собственно, смысл существования города решительно поменялся в 1932 году, когда нанятые советским правительством инженеры и архитекторы Генри Форда руками советских рабочих (среди них было немало бежавших от коллективизации крестьян) начали строить гигантский Горьковский автомобильный завод (ГАЗ). Вокруг ГАЗа буквально на пустом месте (там располагалась маленькая деревушка — ничего больше) возник Автозаводский район — первая попытка советского градостроительного эксперимента; в Автозаводском районе до сих пор стоят — пусть и потрепанные жизнью — сталинки первого и второго Соцгорода. Огромный завод, кажется, последний сохранившийся в мире образец индустриальной фордовской архитектуры, завод, на котором в лучшие его годы работали больше ста тысяч человек, сегодня впал в ничтожество, убитый экономической политикой постсоветского периода. Ревущий мотор советской индустриализации превратился в памятник индустриальной эпохи, в усладу любителей архитектуры, в еще обитаемую руину.
Вторая волна социалистической индустриализации города пришлась на вторую половину 1950-х — 1970-е. «Оттепель», этот ремейк лихорадочно-революционных, авангардных, модернистских 1920-х,вернул в советское общество идею справедливости, культ прогресса и видение утопического будущего. Удивительно, насколько точно прогрессистский пафос хрущевского времени и даже первых лет правления Брежнева подражал пафосу 1920-х и первой половины 1930-х:что было начато строительством ГАЗа и других гигантов местной индустрии, было завершено тридцать—сорок лет спустя возведением мостов через Оку, массовым строительством жилья на Автозаводе и в Сормово; и, конечно же, урбанистические «белые пятна» на карте Горького, пустыри, окраины — все это превратилось в спальные районы.
Процесс отказа от сталинского «Горького» был непростым, скорее можно говорить о сложной, растянувшейся на десяток лет процедуре, которую иначе, чем «диалектической», не назовешь: разрыв/преемственность. К примеру, Дом культуры ГАЗ, который и сегодня, сопровождаемый теперь невыносимым торговым центром сбоку, отрезанный развязкой от некогда стремившегося к нему проспекта Октября, производит огромное впечатление своим сдержанным, прохладным классицизмом, не был возведен, оказывается, в сталинскую эпоху. Его закончили в 1962-м, когда за архитектурные излишества, столь поощряемые в предыдущий исторический период, проектировщика могли и наказать. Тем не менее ДК ГАЗ построен так, как построен, — и в каком-то смысле является не просто архитектурным оммажем сталинскому ампиру, нет, он «переводит» Автозаводский район «героического периода» во времена уже новые, тогда современные. ДК ГАЗ — знак того, что новая жизнь в заводском районе будет иметь в виду собственную историю, но развиваться уже по-иному. Дворец возводился тогда, когда в километре от него как грибы росли хрущевки, демократизировавшие иерархический Соцгород с его жалкими бараками под величественными стенами сталинок. При этом представление о месте культуры, точнее, Культуры с большой буквы, в советском обществе осталось то же. Достаточно даже сегодня пройтись по главной аллее Автозаводского парка, от малого фонтана к большому, выйти из него через торжественные деревянные ворота и обнаружить себя около ДК. В Парке культуры и отдыха — прежде всего отдых, ну и немного культуры; миновав его, оказываешься уже в Храме Настоящей Культуры, которая вовсе не отдых. Вы совершили восхождение по лестнице идеологических смыслов.
Если хрущевками, а потом брежневками застраивали пустые места на карте города, выравнивая его социальный ландшафт, то «соединить» этот ландшафт, сшить разные районы города должны были мосты. До того постоянный мост был один — как раз между Кремлем и бывшей Ярмаркой, мост символический в каком-то смысле. Вывести — пусть отчасти — процесс пересечения реки Оки из области символической в царство практической обыденности можно было, только построив несколько мостов. Это и сделали — сначала Молитовский (1964), а потом, почти двадцать лет спустя — Карповский. Окончательно «пристегнуть» Нагорную часть к Заречной должно было метро. В 1985 его запустили — но там, в «нижней» части города; план предполагал строительство линии «наверх», что сразу изменило бы урбанистическую жизнь. Но это уже была вторая половина 1980-х, и ничего не вышло. Перекинули метро через Оку только сейчас.
Наконец, если вернуться к «досугу советского человека», именно вторая волна индустриализации в СССР придумала другой тип парка, места отдыха. Вместо иерахически-ориентированного сталинского парка (смесь барокко с классицизмом) с его пирамидой идеологически нагруженных смыслов, пришел парк демократический, даже романтический, бурно поросший всяческими деревьями и кустарниками, нечто вроде Природы для вечно занятого советского человека, такой Природы, что должна у него всегда быть под рукой, рядом. Так в Нагорной части, где и до того были попытки создать парк отдыха, появляется антипод Автозаводского парка — парк «Швейцария». Оттуда, с высокого берега, прогуливаясь по вынырнувшим из березовой рощицы дорожкам, можно было (и сейчас можно) любоваться настоящим Горьким, Заречной частью, ее бесконечными микрорайонами, заводами, высокими трубами, новыми мостами, наконец. Горький без признаков Нижнего.
Как и само послесталинское время, трансформация Горького в этот исторический период была социально-ориентированной. Созданная тогда инфраструктура — транспортная, жилищная, сеть спортивных и развлекательных учреждений — составляет хребет и нынешнего Нижнего. Только сегодня хребет этот состарился и уже с трудом несет на себе бесформенное тело постсоветского города.
В 1990-м, накануне краха всего советского, Горький стал опять Нижним. С тех пор прошли 28 лет, однако нового урбанистического сюжета сочинить не удалось. Единственное, на что хватило местные власти — неважно, были они «демократическими» (как губернатор первой половины 1990-х Борис Немцов) или уже «недемократическими» (все последующие, до сего дня), — уцепиться за ретроспективную утопию. Немцов объявил о воссоздании Нижегородской ярмарки, а кто-то из его пиарщиков придумал бытующий и сегодня лозунг «Нижний — карман России». Ярмарка не возродилась, а карман оказался худым. Промышленный период — три волны индустриализации города (дореволюционная, первая советская в 1930-е, вторая советская в 1960–1970-е) — как бы вычеркивался из городской истории вместе с именем «Горький». Получилась какая-то удивительная смесь трусливого романтического культурного ретроградства с алчным и циничным неолиберализмом; город лишили его современной (modern) истории, лишили «современности» (modernity) как таковой. В сущности это и есть его нынешний урбанистический сюжет, от которого останутся лишь нелепые торговые центры, заменившие в символике Нижнего и Кремль, и Ярмарку, и ГАЗ, и мосты через Оку и Волгу.
Теперь, после исторического очерка, к двоичному коду НН/Г.
В городе две реки — Волга и Ока. Точнее, он стоит на двух больших реках, одну из которых часто называют «великой»; речек было больше, но они уже давно надежно спрятаны под землей. Код «Волга и Ока», их комбинация определяют многое в городе, от истории до нынешней жизни и даже перспектив.
Это очень разные реки по исторической нагрузке. Ока не только короче и меньше, она протекает по бывшей Владимирской Руси, как бы ведет к восточной границе русских княжеств XIII века, чтобы обозначить перетекание локальной, региональной — пусть очень важной, но все же — истории в общую, имевшую стать в будущем российской. Волга дала возможность бывшей окраине Киевской Руси стать метрополией, не только политической, но и — главное — торговой, и культурной. Вниз по этой реке, в которую у Нижнего Новгорода вливается Ока, пошла дальнейшая экспансия. Волга связала русские земли с Югом и Востоком, и эта функция оставалась актуальна до конца XIX века; на Нижегородскую ярмарку купцы, товары и зеваки добирались по реке. Но Волга не только магистраль — она и рубеж. Столетиями Волга была приграничной областью, восточнее которой начиналась другая жизнь, жили другие народы; так что экспансия Владимира, а потом и Москвы — не торговая, а военная, конфессиональная, административная — всегда шла «через Волгу», по ту сторону реки, «в Заволжье и дальше». Первый шаг колонизации Сибири был именно здесь, на Волге, за несколько столетий до Ермака, за многие сотни километров от Урала. Волга и Ока делали Нижний городом одновременно очень русским и очень международным, военным форпостом и открытым для всех гостей базаром.
Сейчас этот код работает по-другому, конечно. И в нем Ока важнее Волги. Волга — граница города, по ту сторону Бор и керженецкие леса. Ока делит город на две части — опять две! — Нагорную и Заречную. При этом по большей части город по-прежнему повернут спиной к этой реке: за исключением набережной возле Ярмарки да автозаводского пляжа в Стригино (уже за городом, собственно). Заречную часть Ока почти не интересует. Нагорную, в общем-то, тоже, хотя не в такой степени. Есть набережная Федоровского, есть парк «Швейцария»; но любителей созерцать с высоты птичьего полета фабричные трубы и спальные районы гораздо меньше, нежели тех, кто имеет обыкновение прогуливаться по Верхневолжской набережной, посматривая на уходящую за горизонт плоскую равнину. Да и судоходства по Оке в Нижнем нет. Впрочем, и на Волге его совсем немного, не то что раньше.
Несправедливость, конечно. Ока — работяга, она была главной рекой Горького, да и сейчас остается — Нижнего Новгорода. Но все внимание — Волге, и это при том, что самое интересное не на ней. Да и набережная с одним из прекраснейших видов в России чаще всего пустынна. Что о многом намекает в самоидентификации города и горожан: мол, мы не в Горьком живем с его невнятной Окой, мы в Нижнем, на великой Волге, только вот она нас тоже как-то не очень интересует, непонятно, что с ней делать, кроме как туристам показывать. Но туристов мало.
Речной код города приводит нас к другому, территориальному. Это пара — «Нагорная часть и Заречная часть». Как и в случае Волги и Оки, здесь чистота оппозиции ложная, однако большинство жителей города предпочитают пребывать в заблуждении. Схема проста. Нагорная часть — центр, со всеми соответствующими прелестями и социальным статусом живущих там. Заречная — место, где работают и спят; все остальное предполагается делать совсем в других местах. Наконец, этот двойной код отбивает нам шифровку о так называемой «Красоте». Да, красоте с большой буквы — Красоте.
Нагорная часть — «красивая», ибо «старая». Там — Кремль. Там — бывшее Дворянское собрание, где сейчас показывают котиков и прочих зверюшек. Там — множество деревянных домов, старинных, пусть и полуразрушенных и нещадно разрушаемых. Романтика. Наконец, там все та же Верхневолжская набережная, где в дореволюционных особняках и исторический музей, и художественный, и даже литературный — все того же Горького. Люди попродвинутее вспомнят, конечно, конструктивизм. Верно, он в Нагорной части есть — и Дом связи на площади Горького, и еще кое-что. Однако 90% Нагорной части (если не больше) состоят из совсем других домов — иногда сталинок, чаще хрущевок, брежневок и даже архитектурных следов постсоветского периода. Более того, все это застроено так — особенно в самом центре города, — что возникает ощущение скученности, визуальной замусоренности и пустоты одновременно. Тут та же проблема с идентичностью, что и с реками. Нагорной части хочется представить себя так, будто она стоит на Волге — на символической Волге; но она, конечно, по большей части — на условной Оке. Истинный образ Нагорной части — это скорее вид на окский ее берег с площади Ленина, от Ярмарки, из бывшей Канавинской слободы — пара дюжин разностильных зданий, небрежно рассыпанных по склонам холмов на противоположном берегу. Двойной код города вновь сбивает с толку.
А вот Заречная часть эстетически более монолитная, хотя там — передвигаясь пешком или даже проезжая на авто — опытный глаз отметит множество историко-архитектурных слоев. Автозаводский район вообще прекрасен: с его фордовским заводом, ампирными сталинскими Соцгородами I и II, с совершенно фашистским кинотеатром «Мир», на крыше которого рабочие и студентки выделывают механические па в духе работ Гриши Брускина, с районами впавших в убожество хрущевок, за огромными деревьями вытертых пятиэтажек не увидать, получается мещанская лирика в духе Лескова, именем которого отчего-то назвали проходящую там улицу. Ну и, конечно, брежневки — панельные девятиэтажки, краснокирпичные девятиэтажки, бетонные башни конца 1980-х, — какие-то псевдодеревенские церкви, которыми утыкали этот выросший в атеистические времена район. Строили на пустом месте, потому виден и расчет, и размах; массивы жилых комплексов говорят о том, что, да, город есть и город здесь. Любой другой район Заречной части тоже за себя постоит — и эстетически, и историко-архитектурно; не говорю уже о Канавино, где и ярмарочное здание с собором, и собор Александра Невского в фабричном духе, кирпичный, и грузовой порт, уже скорее меланхоличная руина советского индустриализма. И, конечно, на площади имени себя стоит гигантский Ленин — думаю, один из самых больших в бывшей его огромной стране.
Наконец, имя. Точнее — имена. Их два — Нижний Новгород и Горький. В каком-то смысле: Волга и Ока. Нагорная и Заречная части. Казалось бы, все верно, сигнал о городе послан. Сигнал такой: домодерное и раннемодерное время versus индустриализация (-ции). Кремль versusГАЗ. Университет versus ПТУ. Наука versus производство. Но на самом же деле имен три: Нижний Новгород — Горький — Нижний Новгород. Причем, второй НН далеко не равен первому; по сути это совсем другой город, истинного названия которому пока нет. Первый НН тоже не монолитен, как кажется; в реальности (хотя и не административно) он располагался на обеих берегах Оки, в нем был Кремль, в нем был Сормовский завод, в нем была Ярмарка. В нем была революция между прочим, почитайте «Мать». Горький в свою очередь тоже был самый разный. В 1930–1940-е это вообще два разных города по те же самые стороны Оки, и связь между ними не была прочной. Только вторая волна советской индустриализации, если угодно, вторая волна советской модерности, начавшаяся с «оттепели» и закончившаяся предсмертными хрипами товарища Черненко, сделала два «Горьких» одним, соединив их мостами, инфраструктурой и даже намеревалась перекинуть через Оку метро.
Второй, нынешний НН, неотчетливый, неотрефлексированнный. Никакой гегелевской диалектики — это не синтез после схватки тезиса с антитезисом, это что-то другое, не знающее себя. Это другое архитектурно начиналось в 1990-е странным местным вариантом модерна, точнее — странным местным вариантом памяти о модерне из книг по истории; но сейчас время умиления и мечтаний прошло. На площади Лядова построили огромный шопинг-молл. Кажется, он и есть Кремль второго НН. В конце концов, он ведь тоже там, наверху, в Нагорной части.