Опубликовано в журнале Неприкосновенный запас, номер 1, 2019
Валерий Владимирович Савчук (р. 1954) — философ, теоретик искусства, руководитель Центра медиафилософии, профессор института философии СПбГУ.
[стр. 83—96 бумажной версии номера] [1]
Кто не знает про первые две беды в России? Но если не оставаться «двуперстниками», а спросить себя, какова ее третья беда, то ответ будет далеко не очевиден. Кажется, первые две исчерпывают всю абсурдность исторического горизонта нашей жизни, объясняя многое и сейчас. И все же основание прочно, не только когда под ним струится кровь, но когда оно имеет по меньшей мере три точки опоры. Решимость назвать третью беду питается желанием добавить к перечню еще одну, проливающую свет на первые две. Итак, на почетное третье место русских бед могут претендовать: лень, пьянство, воровство, коррупция, неуважение к личности (как и реакция на него: каждый умнее всех); неприязнь к власти, политике, богатству (представление, что оно результат обмана); безответная любовь к Западу, необъятность территории, безграничность и безответственность; неискоренимый идеализм, проявляющийся в безоглядной увлеченности то западными, то восточными идеями. Но всех их опережают заборы. В этом (мнится, далеко не полном перечне бед, который каждый волен дополнить по усмотрению) вполне очевидном ряду странно на третьем месте видеть заборы, которые на Руси либо покосившиеся и ничего не ограждающие, ни от чего не оберегающие или даже представляющие опасность[2], либо удручающе высокие, непроницаемые и вдобавок увенчанные колючей проволокой. Высота и надежность забора — знак состояния общества: «Все приходило в упадок. / Даже разговоры о том, что все приходит в упадок. / Пространство двоилось, гнили заборы, / консервные банки гудели от ветра», — такую безрадостную картину рисует петербургский поэт Аркадий Драгомощенко[3].
Это — частная, но постоянно досаждающая деталь, загрязняющая визуальное пространство столь же действенно и необратимо, сколь и мы склонны не замечать ее, не принимать во внимание. Посему активная борьба не ведется: не создан еще реестр предельно допустимых норм визуального загрязнения, что в данном случае означает отсутствие критериев допустимых норм забороемкости пространства, превышение которой ведет к тому, что каждый следующий взгляд, брошенный на нескончаемую серийность высоких заборов, ведет к «пытке забором», к изумлению такого рода, каковой могли вызывать разве что мастера сыска на Руси: оные на бритую голову лили «холодную воду, но только что по капле, от чего [допрашиваемый. — В.С.] в изумление приходит»[4]. Забор — слепое пятно пейзажа, он есть видимость того порядка, который видимое делает невидимым, а невидимое — силу и власть — видимым, забороустроитель задолго до появления профессии «дизайнер эмоций» таковым по сути уже был. Борьба с высокими и глухими заборами — это борьба за чистоту визуальной среды, загрязнение которой угнетает человека тем сильнее, чем менее осознается ее влияние, при этом — не стоит забывать — угнетает по обе стороны забора. Вспомним, как еще в конце XVIII века аристократы, борясь с закрывающими пейзаж заборами, использовали тип забора «ха-ха» — низкую ограду, заглубленную в ров, — что позволяло и созерцать открывающийся пейзаж, и ограждать территорию от скота[5]. Вспомним также способ борьбы с ограниченностью пространства в японских садах, в маленьких участках которых деревьями, кустарниками и вьющимися растениями маскировали ограду, создавая таким образом иллюзию безграничности открывающегося пейзажа.
Приведу пример заборозасорения визуального пространства в самом центре культурной столицы. Этот, воздвигнутый на улице Добролюбова в апреле 2012 года, забор существенно ухудшил визуальную экологию всего близлежащего пространства.
Но есть и исключения. Голландский художник Тейо Реми (Tejo Remy) придумал забор, в котором вывернул наизнанку привычную его суть: этот забор не столько разделяет и запрещает, сколько остроумно предлагает остановиться и отдохнуть. Забор здесь одновременно служит и скамейкой, и детской игровой площадкой, и сложно организованной, но дружелюбной средой.
При всей неказистости предмета и странности выбора на роль третьей беды на Руси у забора есть на то свои веские основания. В компании дураков и плохих дорог заборы выглядят органично; всегда неожиданно возникая и преграждая путь, являя после разора и ограбления всенепременные дыры, они соответствуют ответной силе досады. При этом заборы воздвигаются не там, где в них есть нужда, — там же, где они объективно оправданы, их нет, либо они призрачны. Есть исключения, где заборы остаются заборами, где о них неусыпно заботятся и регулярно правят, — это ограды монастырей[6], тюрем и прочих режимных объектов: кремлевская стена, например. Но всему приходит конец. Берлинская стена — символ разделения — пала, а Великая Китайская, как сетуют археологи, была тихо разворована местным населением на строительство своих домов и восстановлена лишь ныне как туристический аттракцион. Ничто не вечно ни под забором, ни за забором… ни даже сам забор.
Но вернемся к своим бедам: и первая, и вторая, и третья беда имеют свои причины. Общее у них — безграничность: безграничное терпение рождает бессмысленный и беспощадный русский бунт, необъятность территории — «мистическую аморфность» (Федор Степун), таящую не только неопределенность границ, медвежьи углы и плохие дороги, но и чисто экстенсивное отношение к миру. Идеализм противится интересам топоса, традиции, а широта души соседствует с неумением и нежеланием делать совместные усилия в этом месте и в это время, при этом последняя — широта души — удивительным образом уживается с мелочной завистью и междоусобицей. Безграничность рождает особую форму идеализма — безграничного и неуместного идеализма, всех разъединяющего более, чем сплачивающего; он лежит в основе многих закоренелых бед России. Безбрежность ли, безмерность, неоформленность, отсутствие как внутренних, так и внешних границ, границ своего и чужого, правового и неправового реагирования определяют наше нетерпение в воплощении идеалов или, напротив, наш неискоренимый идеализм, а если применить более компромиссную форму, «склонность к идеализму, а отсюда и нетерпение» — причина неограниченности и безграничной глупости в решении задач обустройства жизни? Если понятие духовности выработало свой ресурс окончательно, перестав что-либо объяснять в нашей современной жизни, то установление новых оград, призванных спасти нас от Запада, соседей, самих себя, побуждает продумывать «русскую душу» в понятиях, определяемых понятиями закрытости, атомизации и разобщенности. Налицо обострение партикуляризма и деградации культурной общности.
Есть одно соображение: победив третью беду на Руси — заборы (в сравнении с другими бедами самая достижимая, финансово наименее затратная и, по совести говоря, малокровная победа): отказав человеку в возможности руководствоваться предрассудками безопасности и эгоизма, дав соседям и прохожим видеть свой ухоженный сад, двор, территорию, — быть может, появится надежда на возможность со временем превозмочь и другие беды. Все начинается с малого: с демонтажа высоких и сплошных, без щелочки, заборов — символа разобщенности между людьми. Именно такую мечту лелеют урбанисты: «В идеальном постсоветском городе не будет заборов на улицах, жесткой иерархии в социальных отношениях, появятся много локальных городских сообществ»[7].
И последнее, почему третью беду победить легче: законодательно запретить вольное заборостроительство и невольное соревнование в высоте и неприступности заборов, регламентировав места, где их необходимо или можно строить, определив высоту и степень прозрачности заборов. И делать это необходимо как можно быстрее, ибо разделение общества на сверхбедных и сверхбогатых, латиноамериканизация (огораживание своих домов двойным кольцом высоких заборов) социального строя нашей жизни, выражающаяся в строительстве особняков (которые обнесены заборами так, словно это резиденция колумбийского наркобарона), происходит стремительно. Сносить будет гораздо труднее — а все же придется, если мы хотим быть цивилизованной и дружелюбной по отношению к своим гражданам и гостям страной. Рост культуры, комфорта среды и социального доверия пусть и косвенно, но наглядно будут свидетельствовать о себе открывшимися пространствами. Иначе, когда спохватимся, делать это будет намного сложнее. Убрать уже построенное почти так же трудно, как убрать неудачный памятник из центра города, поменять название улицы, города, перенести столицу.
Заборобой
Сегодня, когда возникают идеи создать современную, экологически комфортную среду, город или элитный коттеджный поселок, высота заборов намерено купируется. Так, например, Доброград — в 12 километрах от Коврова, построенный на инвестиции бизнесмена Владимира Седова, — экологически чистый и безопасный населенный пункт, расположившийся на месте слияния рек Арги и Нерехты, избавлен от внутридомовых заборов, а те, что есть, скорее палисадники, чем привычные крепостные сооружения. Удаленность Доброграда от промышленных зон и расположение в нетронутой лесной полосе вкупе с отсутствием раздражающих всех заборов создают особенную атмосферу уюта и спокойствия. Чистый лесной воздух, сохраненная экосистема, отсутствие разделяющих людей перегородок и развитая инфраструктура общественных мест — одна из привлекательных черт этого города. Другой пример можно найти у ближайших соседей — это экопроект латвийского миллионера Айварса Звирбулиса, построившего в окрестностях Цесиса поселок, прозванный журналистами «Город солнца», где действуют особые правила как строительства, так и образа жизни. Принципиальным условием строительства поселка из 300 домов (что, замечу, немало) — наряду с возведением их из экологически чистых материалов, обогревом домов теплом земли (в каждом доме имеется геотермальный тепловой насос со скважиной 90—100 метров) — является то, что из окон каждого отдельного дома не видны другие дома, что принципиально важно для нашей темы — строгого запрета на заборы. В «Город солнца» свободно заходят косули и другая живность[8]. Таким образом осуществляется мечта о жизни на природе и в согласии с ней. Если райский сад — место, огражденное забором, то Доброград, или «Город солнца», — место, в котором заборов нет.
Разительным и, к крайнему сожалению, типичным примером могут служить два снимка, запечатлевшие начало строительства дома около леса в пригороде Петербурга (что характерно и для других регионов России), сделанные мной весной 2015 года. Приобретя участок на окраине поселка, что воспринимается как несомненное преимущество — отсутствие соседей и вид на лес, — владелец первым делом избавляется от леса внутри своего участка и возводит забор из профилированного железа, обесценивая изначальное преимущество своего участка. Таковы повсеместно воплощающиеся стереотипы современного загородного благоустройства.
Рай в представлении наивного (а посему доносящего до нас коллективные эстетические идеалы) художника Альфрида Шаймарданова[9] прекрасен тем, что в нем старые деревья спилены, мелкие вырублены, вокруг пней — полевые цветы и мухоморы, а вдали, на месте диких деревьев — молодая яблоня с яблоками (куда же в раю без них?). Его охраняют кирпичный забор и собаки бойцовской породы, которые вслед за Адамом и Евой изгоняют мирных и беспомощных овечек на радость хищникам. К этому замечу, что божественная рука, указующая направление «из рая», недвусмысленно отсылает к дресс-коду современного чиновника, одетого в строгий костюм. Чиновник, как Бог, распоряжается дольним миром.
Сравнивая картину Альфрида Шаймарданова с фотографиями начала строительства дома в Верхнем Рощине, убеждаешься, что нет нужды обращаться к серьезным социологическим исследованиям, чтобы выяснить эстетические представления соотечественника о рае на собственной земле, для создания которого необходимо спилить и вырубить старые дикорастущие деревья, огородиться и завести собак бойцовской породы. Эти признаки уютного и безопасного мира, ласкающие взор, с наивной простотой (не лишенной, конечно, доли иронии) доносят нам исток и мифологию отечественного рая, который воссоздает человек на своей земле. Но забор не вторая природа человека — это скорее скафандр, нужда в котором возникает там, где окружающая его среда оказывается несовместимой с жизнью (подводный мир, зашкаливающая радиация, открытый космос).
Анализ ситуации в Подмосковье, проведенный Ольгой Шабуровой, подтверждает общую тенденцию. Указав на то, что высокая стоимость земли в этих районах влечет за собой активность предпринимателей, желающих застроить буквально все, автор замечает, что в результате живущие за городом люди не могут увидеть ни полей, ни свободных выходов к воде, ни открытых пейзажей. Главенствуют везде и всюду заборы. При этом не только пешеходы, но и водители автомобилей едут не мимо лесов и полей, а в ущельях из заборов, возвышающихся по обеим сторонам шоссе. Данное положение дел названо Шабуровой «приватизацией вида». Весьма точным наблюдением является указание на то, что утрата восприятия окружающей природы, от которой коттеджные жители огораживаются сами, компенсируется сильным желанием обустроить собственную территорию. Размах рынка ландшафтного дизайна, садовых центров и питомников, востребованность дендрологов и садовников — косвенное тому подтверждение. Торжествует известная идеология создания «райского сада» за отдельно взятым забором[10].
Отмечается и тенденция классового объединения, когда высоким забором окружается вся коттеджная территория, внутри которой заборы отсутствуют. Эта зазаборная беззаборность, коммунальное тело, доверие к соседу строится на принципе материально и социально близкого уровня. Доверие к ближнему опирается на единство негативного отношения к социально дальним, отгороженным лиминальным персонажам. Микрокосм уютного внутризаборного космоса не совпадает с зазаборным макрокосмосом, таящим угрозы. (При этом существует предрассудок, что не дело власти заниматься столь мелким и презренным делом, как регламентировать заборы. Но, как известно, Бог — равно как и дьявол — в деталях. Екатерина Великая — не от того ли? — к примеру, не гнушалась издать указ о запрете сушить белье у Гостиного двора на Невском проспекте.)
Можно сказать, что тот, кто ограждает себя высоким забором, выказывает недоверие к окружающим и поэтому не способен жить в гармонии с миром в целом. Презрение к окружающим начинается с малого и завершается отказом от создания дружелюбного социального пространства. Вид из окна на забор — это все же угнетенный взгляд, а открывшийся вид на лес — свободный. Впрочем, мало что изменилось в России со времен Достоевского: «Чиновник-помещик только что начинал хозяйничать. Даже двор еще не был огорожен забором, и только с одной стороны начинался новый плетень»[11]. В этой связи интересен тот факт, что в 1946 году в отстраивающейся после Великой Отечественной войны стране предлагались проекты заборов для индивидуального строительства, для бульваров, скверов и парков, не утратившие своей актуальности по сей день. Во вступительной статье к руководству отмечалось, что «один из элементов благоустройства — красивое ограждение, — помимо своего прямого назначения, служит украшением усадьбы, здания, улицы, бульвара, сквера, сада, парка и в конечном счете самого города»[12]. Невольно отмечаешь, сколь современны были эти заборы для своего времени, да и, повторюсь, остаются по сей день. Они оригинальны, невысоки (метр высотой), сделаны из натурального материала, разнообразны и визуально экологичны. Посмотрев на иллюстрации архитектора Слуцкого, осознаешь, насколько изменилось самоощущение людей, востребовавшее ныне циклопических заборов в общественном и индивидуальном строительстве. Сравнение их с тщательно собранными проектами оград индивидуальных домов Грэма и Джоан Робертсон[13], а также с репрезентативным фотоальбомом норвежских заборов и оград[14] дает нам грустный повод признать идеи 1946 года опередившими свое время, но не реализованными утопическими проектами, которыми прославлена история отечественной архитектуры первой половины ХХ века.
Борьба с высокими и глухими заборами ныне не менее актуальна, чем борьба с коррупцией, поскольку, как известно, коррупцию полностью искоренить нельзя, а запретить и убрать бесчеловечные заборы можно. Вспоминается единственный известный мне случай борьбы с заборами мэра Москвы Сергея Собянина, отметившего, что около 80% бетонных заборов Москвы подлежат сносу и замене на «прозрачное» ограждение.21 января 2011 года «Интерфакс» сообщил, что мэр обратил внимание столичного правительства на огромное количество бетонных ограждений, уродующих облик города: «По городу масса бетонных заборов, за которыми непонятно что находится. Что мы там прячем? Мусор и бардак полный!» — сказал Собянин[15]. К сему можно было бы добавить, что заборы ни от чего не защищают законопослушных людей. Напротив, сплошные высокие заборы не только символически разобщают людей, но и делают огораживаемую территорию непрозрачной, потенциально опасной, неподконтрольной.
Эта инициатива достойна гораздо большей поддержки, нежели последовавших ернических комментариев журналистов. В связи с этим критика отечественных интеллектуалов, повторяющих инвективы западных критиков тотального надзора власти над личностью посредством установления режима прозрачности, мне представляется карикатурной на фоне повсеместно огороженных непрозрачными заборами домов, глухих высоких стен и неприступных башен современного индивидуального строительства.
Но продолжение московской истории распространения опыта борьбы с заборами на другие регионы мне не известно. При этом очевидна тенденция, что, чем севернее регион, тем ниже и необязательнее заборы. Заборы, если посмотреть на них сверху, последовательно вписываются друг в друга, как матрешки. При этом прослеживается устойчивая зависимость, что, чем выше и надежнее «внешние» заборы, тем ниже, условнее внутренние — и наоборот. Это легко можно увидеть на примере дверей многоэтажного дома. Чем надежнее внешняя дверь (присутствие консьержки или общей охраны домовой территории), тем менее внушительной выглядит дверь отдельной квартиры.
Здесь, конечно же, стоит вспомнить тот факт, что забор ровно год спустя вновь стал предметом всеобщего обсуждения в печатных и электронных СМИ. В Москве был зафиксирован случай нелегального проникновения на территорию химкинского НПО «Энергомаш»: блогеры опубликовали подробнейший фотоотчет о своих похождениях по объектам полигона, где проходят испытания ракетные двигатели. («Энергомаш» выпускает жидкостные ракетные двигатели как для гражданских ракет, так и для военных — их ставят на таких ракетах, как Р-36М, более известной под натовским псевдонимом SS-18 «Сатана», и ее модификациях.) Поэтому «Энергомаш» имеет статус особо режимного предприятия. Блогеры между тем, судя по их собственным комментариям к фотоотчету, проникли на территорию предприятия беспрепятственно — на одном из участков периметра забора нет. Не было там также ни охраны, ни работающей сигнализации. Судя по фотографиям, в комплексе сооружений полигона вообще не было ни одной закрытой двери — визитеры проникли во все интересующие их помещения, включая центральную пультовую, откуда оператор испытаний подает команды на запуск двигателей на рабочие места для проведения испытаний[16]. Поистине точная иллюстрация нашей неискоренимой беспечности: есть забор — значит, будет дыра в нем, значит, можно войти и выйти, принести и вынести.
Эти факты, как ничто другое, говорят о сложности и неоднозначности рассматриваемого феномена, не попавшего в сферу интереса исследователей, законодателей, политиков, чиновников. Там, где забор должен быть, он должен быть надежным, а где он избыточен, но при этом превышает забороемкость пространства, загрязняет визуальную среду, угнетая прохожих и соседей, он должен стать человекоразмерным, символическим или же отсутствовать в принципе. У нас же напротив: частные заборы надежны, а общественные и государственные (как и нормы, законы) — нет.
Наличие порядка в обществе исключает насущную необходимость заборов. Захват и строительство заборов, препятствующих проходу к озеру или реке, — повсеместное наследие, доставшееся нам от недалекого прошлого. Но, к чести гражданского общества, появились движения, группы людей, бескомпромиссно сражающиеся с такими явлениями. Их методы, естественно, вызывают раздражение и даже активное сопротивление хозяев заборов, аффилированных с местными властями, но одновременно вызывают поддержку у населения, у тех, кто «исключен» этими заборами, кто не может пройти или подойти к воде, отдыхать на привычных местах.
Затылком чувствуя гармонию простора, мы отказываемся хранить свою тысячелетиями складывающуюся культуру восприятия открытого пространства. Наивные и озлобленные от безысходности застоя, мы, отказавшись от иллюзии далекого лучшего, свято поверили в настоящее, обособленное, забранное забором пространство частной собственности. Наше сопротивление ограничениям, втиснутое в рамки мегаполиса, продолжает жить своим самодостаточным миром, периодически срываясь в привычное пьянство, экзотику экстремальных практик, в туристических демаршах. Мы, дети пространства, научились выживать в лагерях, в бараках и спальных районах, учимся выживать в среде заборов и преград, слепых зон и угрюмых улиц-туннелей пригородных районов. Но периодически нас посещает импульс, тянущий за собой резервные силы измотанного фронта видимости, на котором силы одряхлевшей эстетики горизонта насмерть бьются с естественностью глухих оград и заборов. Иногда технологии, рождающие страх перед силой денег и депутатской неприкосновенностью, ломаются, и поток, несущий с собой свежую силу и ригоризм отчаяния, сносит стоящие на пути преграды. Неравнодушные первыми реагируют на непереносимость искажающих перспективу строений, беря на себя инициативу борьбы за новую жизнь своих мест[17].
Одна из первых официальных кампаний по борьбе с заборами прошла в 2015 году. Но каковы ее результаты? Приняты ли, обсуждаются ли новые законы, регламентирующие высоту и прозрачность заборов?
Опосредованное влияние архитектурной среды носит долгосрочный, а потому и более сильный характер, что, впрочем, отмечал еще американский архитектор Луис Генри Салливан (1856—1924): «Архитектура — это искусство, которое воздействует на человека наиболее медленно, зато наиболее прочно»[18]. Стихийное создание среды, разграниченной крепкими и непроницаемыми заборами, оказывается условием существования нескольких поколений. Создать легко — убрать трудно. Заборы как выражение пренебрежения к общественным пространствам — улицы, газоны, превращенные в стоянки автомобилей, помойки и старые гаражи — входят в картину мира человека, записывают код отношения к общему пространству, формируют поведение, образ мыслей и образ жизни, из них проистекающий. Убрать с улиц высокие и глухие заборы не только настоятельная нравственная и эстетическая, но и актуальная политическая задача, требующая воли и настойчивости. Ибо ее решение свидетельствовало бы об оздоровлении социально-культурной ситуации, превращении жизненного пространства в человекосоразмерную, привлекательную и здоровую среду жизни, а также об укреплении доверия между людьми. Отсутствие заборов было бы утверждением невидимой (нравственной и культурной) ограды, не менее крепкой, чем ограда материальная. Одновременно это было бы признаком того, что в обществе утвердилась идея уважения к закону, а следовательно, и чувство личной безопасности, неприкосновенности жилища и собственности.
Открытая и дружелюбная социальная среда, человеколюбивая архитектура, пробуждающая доверие и желание сотрудничества, не в последнюю очередь зависят от обустройства общественного пространства. У нас же, как резюмировал Владимир Лейбин, «побеждать врага… всегда умели лучше, чем с любовью обустраивать свой дом. Но придется учиться. Это и есть сейчас линия фронта»[19]. Деловая активность и инвестиции определяются не только рациональными, но и эмоциональными, эстетическими факторами.
В заключение скажем, соревнование в заборостроительстве, а вернее будет сказать, в забороустрашении, — худший враг доверия между людьми: заборы убивают общественные пространства. И, несомненно, прав экономист Александр Аузан, вводя, на первый взгляд, экстравагантный способ измерения социального капитала в зависимости от высоты забора: чем выше заборы, тем сильнее неравенство в обществе[20].
[1] Статья написана при поддержке гранта РФФИ 18-011-00552 «Проблема идентичности в зонах культурного отчуждения городской среды», СПбГУ.
[2] Ограда Аничкова моста оказалась опасной для жизни // Вечерний Петербург. 2008. 27 мая (www.vppress.ru/stories/896).
[3] Драгомощенко А. Тавтология: Стихотворения, эссе. М.: Новое литературное обозрение, 2011. С. 324.
[4] Анисимов Е.В. Дыба и кнут. Политический сыск и русское общество в XVIII веке. М.: Новое литературное обозрение, 1999. С. 415.
[5] Соколов М.Н. Принцип рая. Главы об иконологии сада, парка и прекрасного вида. М.: Прогресс-Традиция, 2011. С. 231.
[6] В связи с этим обратим внимание, что расположение монастыря — неважно какой конфессии — является, как правило, отдаленным от центров массового проживания, а его устройство включает высокую ограду, отъединяющую монахов от мира («от мира» — в отечественной культуре означает в первую очередь от людей, а уж затем от природы). «Важный элемент монастырской институции — огораживание. Под этим подразумевается существование границ, за которые монах не может выходить без особого разрешения» (Энаф М. Маркиз Де Сад: изобретение тела либертена. СПб.: Гуманитарная академия, 2004. С. 239). О том, что жизнь за церковной оградой, в монастыре представляет собой жизнь в клетке, писал протестантский теолог Карл Барт: «Кому незнакомо такое угнетенное состояние, кто чувствует себя просто хорошо в церковных стенах, тот еще не увидел подлинную динамику всего этого дела. В церкви можно быть только как птица в клетке, то есть постоянно наталкиваться на прутья этой клетки. […] Граница определена нам целью. Если мы действительно надеемся на Царство Божье, то в состоянии выдержать и церковь в ее убожестве» (Барт К. Очерки догматики. СПб.: Алетейя, 1997. С. 256).
[7] Так, к примеру, считает руководитель Центра прикладной урбанистики, см.: Мурунов С.А. Как заборы отражают экономику и менталитет (www.caravan.kz/gazeta/kak-zabory-otrazhayut-ehkonomiku-i-mentalitet-396443/).
[8] Логинова А. Город солнца — латвийский экопроект(www.livemaster.ru/topic/915419-gorod-solntsa-latvijskij-eko-proekt).
[9] Искусствовед Дина Ахметова пишет: «Художник создал собственную мифологию, которая очень специфична, поскольку ее создает человек, проросший корнями в городскую “образованную” почву, а потому за наивностью форм в его картинах стоит лукавая философия жителя города, поглотившего массу окружающей информации. Его работы складываются из “высоких форм и жанров”, перешедших в наивное искусство и образующих трогательный и самобытный мир. Своими учителями он считает Анри Руссо, Нико Пиросмани, хорватских наивистов. Альфрид Шаймарданов отражает в своем творчестве разнообразные темы. Его мир — яркий, пестрый, открытый и одновременно зашифрованный в необычные образы и их комбинации» (Ахметова Д. Альфрид Шаймарданов (http://artnaive.ru/shaymardanov-alfrid-ashaimardanov.html)).
[10] Шабурова О.В. Пространство мечты: жизнь за забором // Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований. 2014. № 3. С. 6—13.
[11] Достоевский Ф.М. Село Степанчиково и его обитатели // Он же. Полное собрание сочинений и писем: В 35 т. СПб.: Наука, 2014. Т. 3.
[12] Быков З.Н. Вступительная статья // Ограды. Проекты / Ответ. ред. Он же. М.: Государственное архитектурное издательство, 1946. С. 3.
[13] Robertson E.G., Robertson J. Cast—Iron Decoration: A World Survey. New York: Watson-Guptill Publications, 1977.
[14] Reusch C. Porter og gjerder. Oslo: Cappelen, 2011.
[15] В справке заместителя мэра Москвы Валерия Виноградова сообщается, что в городе 3505 заборов. «В ходе ревизии признано, что 2775, около 80%, подлежат демонтажу и замене на так называемые прозрачные и не сплошные» (www.interfax-russia.ru/Moscow/news.asp?id=204816&sec=1668).
[16] Чеберко И., Куйбида А. Проникновением блогеров на режимное предприятие заинтересовались в ФСБ // Известия. 2012. 28 января.
[17] См. примечательный рассказ о петербургских активистах «заборобоях», не на словах, а на деле борющихся с незаконно поставленными заборами, и тех трудностях и реальных опасностях, которые подстерегают их на этом поприще: Соколов-Митрич Д. Заборобой. Что такое «Сюда нельзя!» и как с этим бороться // Русский репортер. 2013. № 48(326). С. 22—31.
[18] Салливан Л. Удивительный мир глазами зодчих (http://lib.usfeu.ru/downloads/mir_gl_zod.pdf).
[19] Лейбин В. Обустроить свой дом // Русский репортер. 2015. № 25(401). С. 6.
[20] См.: Аузан А.А. Институциональная экономика для чайников. М.: Фэшн Пресс, 2011.